Тринити

— То есть, по пленке договоримся, — пометил для себя Забелин, очень внимательно его заслушивающий.

— Нема делов, — обрадовался Фельдман единственному покупателю своего товара. — Продам любую партию с личными скидками.

— Мы обзавелись накладными ногтями, — заговорила Татьяна, дождавшись своей очереди, и заблагоухала, как апельсиновая кучка с непроставленным ценником. Она по-прежнему оставалась красавицей: глазищи — во! губищи — во! Остальное — сервелат, упакованный в комбез от Готье. К празднику она сотворила себе прическу — этакую лонговую челку, напоминающую макет канализационной системы Лондона с видом на океан и обратно. Ведь причесон это диалектика, которую мы носим на голове! Диалектика меняется с погодой и со взмахом наших ресниц.

Теперь от Татьяны не пахло карболкой, как в старину, — она разносила самые последние стили запахов. Желание быть неразрезанной страницей в книге любви совка сделало ее нержавейкой, представляющей собой образчик бизнес-леди. Прибыла она на встречу на серьезной тачке с водителем. Черемис, она же Кострова, она же Жемчужникова, она же Самохина. Мужья ей доставались все больше секонд-хенд, и она уже стала посматривать за кордон, подумывая о человека без пробега по российским дорогам. Таков был ее жизненный цикл с зависаловом на каждой остановке. Она успела поработать в бойлерной, а сейчас владела сетью кафе и ресторанов в Москве.

— Кто у меня уже побывал, знают, что это такое, — зазвала она всех к себе в гости и на работу. — Кто еще не удосужился, милости прошу. Детей нет.

Кстати сказать, Татьяна была и вправду не замужем, особенно в данный момент. Недавно она получила на телевизионном конкурсе «Мисс SIS» приз в номинации «SIS SOS!» или, иными словами, — «Грудь выживаемость!» У нее был загиб матки, и никто из ее поклонников по жизни так и не смог достать ее. Первые ее мужья-черновички, в которых она долгое время находила попеременно то понарошковость, то всеравношность, то вверх-тормашность, не оставили на ней отпечатков — ни моральных, ни физических. А вот последний — умудрился. При нем в ее задачу, как жены, входило только одно — успевать подставлять под окурки, которые муж гасил, не задумываясь, где придется — о подушки, о ковры, — какую-нибудь пепельницу. И однажды она не успела. Он загасил окурок на ее лице. Так их пути разошлись. Она навсегда запомнила, как в глазах шипят бычки.

— Уж лучше заворот кишок, как у Мата, чем загиб матки, — пожаловалась Татьяна людям, но было понятно, что упорно исследовать жизнь она еще будет долго.

Татьяна заговорила о бесправном положении женщины в постсовке, которое вынуждает ее всем менталитетом идти одновременно в трех направлениях: в первом — становиться матерью-одиночкой, но время, как назло, грозит не оставить пламенную большевичку на семена, во втором — идти на контакты с депутатами высших чинов или в третьем — самой баллотироваться.

— В наше бисексуальное время, время взаимной кастрации, когда мужики перевелись как класс… — вознамерилась она покритиковать текущий момент жизни, но ее перебил Нинкин.

— Все мы мужчины до первого мужчины, — сказал он.

— И тем не менее, — сказала перебитая Нинкиным, как крыло, Татьяна, мне нравится, что на нашем очередном Дне грусти опять много му-му…

— Чего-чего? — забликовал народ.

— Как это «чего»? — не поняла Татьяна недалекости ополчения. — Мужиков и му-зыки!

И действительно — музыки хватало. Одна лилась сверху, а вторая, словно из-под земли, как на Пескаревском кладбище. Пунктус и Нинкин, прислушиваясь к нотам, гадали, как в старину:

— Бритни Спирс? Нет? Значит, Спайс герлс! — корчил из себя знатока Пунктус.

— Стинг? Нет? Значит, Брайан Адамс! — присоединялся к нему через полчаса Нинкин. — Селин Дион? Нет? Значит, Якида!

— Яшенин, — сказал последний товарищ и замкнул цепь. — Работаю в «Газпроме».

После переклички начался теннисный турнир. Играть вызвались немногие. Первым запуском шли Владимир Сергеевич и Клинцов. Все сгрудились вокруг корта поболеть. Пока соперники разминались, в корзину из-под мячей падали деньги с пристегнутым прогнозом. Фельдман, как букмекер, фиксировал ставки.

— Да я его порву на фрагменты на одних подачах! — говорил своим Клинцов, разминаясь. — Я его просто размажу по задней линии! — делился он планами на исход поединка, затягивая шнурки на свежих кроссовках. — Он у меня весь коридор вспашет! — бил он себя ракеткой по пятке, проверяя натяжку струн.

Судил Рудик. Подача выпала Клинцову. Началась игра.

Давненько Владимир Сергеевич не выходил на корт. Неожиданно для себя он заметил, что ему одинаково удобно играть обеими руками. Справа — правой, а слева — левой. Не двумя, как раньше, а именно одной левой. Удары ею получались настолько хлесткими, что вихрился воздух. Владимир Сергеевич чувствовал себя амбидекстером — легко вращался вокруг своей оси как по часовой, так и против. А пятиться назад, чтобы убить свечу, ему было даже удобнее, чем рваться вперед, чтобы поднять почти с земли грамотно укороченный мяч. Все удары проходили на уровне ощущений, без напрягов. Раньше он за собой этого не замечал. Ему казалось, что он рассечен пополам огромным зеркалом. И все обводки соперника, все его выходы к сетке ничего не меняли — Владимир Сергеевич отражал любые мячи.

Клинцов пытался построить игру на резаных ударах и двойных ошибках. Рудик явно подсуживал ему, но счет складывался в пользу Владимира Сергеевича, который в результате и выиграл мини-турнир.

Победителю подарили старинную деревянную ракетку и стилизованный под набоковский костюм для лаун-тенниса. Остальным участникам вручили то же самое.

Погода удалась на славу и позволяла расслабиться. Народ поснимал шляпы, разделся и полез в речку — кто через баню, кто прямиком с откоса. Стало заметно, что вместо шевелюр у многих появились полянки и скверы, а кое-где даже и третьи интернационалы. Дети постарше кидались в воду с батута, помоложе — с тарзанок — с привязанных к деревьям канатов с поперечной палкой на конце. Скоро к ним в отсутствие водных горок присоединились и взрослые.

Банное зрелище выходило еще забавнее. Сквозь целлофан, как в рисованном по стеклу мультике, просматривались благообразные розовые тушки людей, красиво растворялись в тумане и плавали там, внутри, гребя березовыми вениками. Потом тушки выползали наружу и становились противными и оплывшими. Никуда не деться — у половины присутствующих от возраста появились жопьи ушки — отвислые складки на пояснице. Приметы времени. Знал бы Миша Гриншпон о понятии «жопьи ушки» во время учебы, вот бы потешился! Такой навороченной грудины не было, пожалуй, ни у кого на курсе!

День грусти со стороны походил на волчью свадьбу, на которой присутствовали хищники бизнеса, политики, культуры и ширпотреба, словно в этом куске общества обозначилась течка и все присутствующие подались на нее и запали.

Напитки разносились бесперебойно. Алкоголь в крови набирал критическую массу. К вечерочку течение схода стало принимать подострый характер. Танцы начались спонтанно, без вмешательства старосты Рудика. Он только успел дать команду надеть вечерние костюмы и платья.

Владимир Сергеевич взял свой саквояж и отправился в раздевалку. Он вытащил из любимого чемодана белую рубашку и фрак, купленный тетей Паней, и надел гардероб на себя. Фрак оказался впору. Владимир Сергеевич с удовольствием взглянул на себя в зеркало. Все было нормально. И вышел к людям. К нему продолжали подходить, заговаривать, задавать вопросы. Через некоторое время на территории праздника образовалась гробовая тишина. Макарон заметил, что на него все стали как-то косо посматривать. Он ничего не понимал. Еще раз осмотрел себя с головы до ног — ничего такого, все в порядке. Разве что несколько пушинок висят на одежде, но их можно снять, сдуть, стряхнуть — пожалуйста.

Озабоченный Владимир Сергеевич вернулся в палатку, взял щетку и, смочив ее, почистил одеяние. И вновь вышел в гущу толпы. На площадке раздался дикий гогот, и Макарон понял, что это реакция на его выход.

По-прежнему ничего не понимая, Владимир Сергеевич стал оглядываться.

Тут к нему подошел Артамонов и спросил:

— Слышь, Макарон, а где тетя Паня покупала фрак?

— В магазине. Где ж еще? — невозмутимо ответил Макарон.

— В каком? В ритуальном?

— А что? — спросил аксакал и попытался вывернуть голову набок, словно стараясь поймать зубами свой хвост.