Тринити

Особенно допекали Татьяну. А как раз ее можно было и не трогать. На производственной практике, перед вылазкой в Коми, слесарь четвертого разряда — детина, каких мало где увидишь, — уронил с помоста на нулевую отметку огромную кувалду и едва не пришиб Татьяну. Татьяна чуть не умерла от страха и, пока отчитывала слесаря за несоблюдение норм техники безопасности, успела влюбиться в него. Нарушитель счел наиболее безопасным ответить на чувство. У них завязалась переписка. Теперь он требовал, чтобы Татьяна бросила институт и вышла за него замуж. Она сказала, если он любит, никуда не денется, подождет.

Усов распекал ее за волокиту в создании семейного очага.

— А если он меня бросит? — в ответ рассуждала Татьяна. — Кому я буду нужна недипломированная?!

— Нет, Таня, счастье нужно бить влет, королевским выстрелом, — твердил Усов. — И лучше дуплетом, для надежности. А то упустишь.

— Как это «дуплетом»? — не понимала Татьяна. — Сразу с двумя, что ли?

— Ну, это смотря кто как понимает, — дурил голову Усов. Он был теперь почти с Татьяну ростом. В год суки он вытянулся и похорошел. И так непредвиденно утвердился в своем новом качестве, что никому уже и не верилось в его недавнее тарапуньство.

— Тебе бы освоить пару болевых приемов, и с тобой можно было бы хоть в кругосветное путешествие, — говорила Татьяна несколько подобострастно и чуть-чуть не по теме. — В любой лодке.

— Рановато, — дружески отнекивался Усов. — Я догнал тебя только в росте, а вот весовые категории…

— Ерунда, наберем для равновесия кирпичей. Но я не это имею в виду. Теперь с тобой не стыдно появиться не только на нашей речке, но и на любом побережье, на острове Пасхи или на Бермудах! — Татьяна вложила в текст столько энергии, что прозвучало это почти в стиле вопля. За лето она тоже окрепла и грозилась вовсе выйти за размеры, отведенные природой женщине.

Следователь уехал, и механизму вышеизложенной истории как бы перестало хватать кинематики. Словно в комнату уже случившихся событий больше никого не впускали и не выпускали.

Время с горем пополам без всякого развития добралось до ноября. Пришли повестки в суд. Почему-то всего пять — Клинцову, Фельдману, Мату, Нинкину и Татьяне.

Почему Клинцову и Фельдману — понятно. Татьяна, скорее всего, просто приглянулась следователю как личность. Но вот зачем прислали повестку Мату темный лес. Свидетель из него всегда получался никудышный. Он и в простой жизни еле ворочал языком, а уж в уголовной…

Были, конечно, шутки и насчет сухарей. Чтобы не мучиться, мешки с ними рекомендовалось прихватить с собой сразу.

Клинцов ерзал и тянул до последнего. Спасательное колесо, заведенное с помощью родителей, крутилось. Обработка ректора прошла основные стадии, и в Коми убыли соответствующие просительные бумаги.

Клинцов не пожалел денег и прихватил в судебную командировку ящик коньяку и прочей закуси. Как если бы для всего вагона.

Дорожной трапезы с ним никто не разделил. Постеснялись. Клинцов, как отпущенный на волю зэка, угощал всех, кто попадался под руку.

По приезде поселились в гостинице по соседству с цирковой труппой лилипутов из Нахичевани. Что они, эти южные карлики, делали в Княж-Погосте при температуре минус пятьдесят семь? Какой тут цирк?

Чтобы не задубеть на постоялом дворе, свидетели по делу директора леспромхоза АН-243/8 отправились в кабак. Там к Нинкину сразу начал приставать весь в татуаже человек в узком приталенном пиджаке, на высоких каблуках и с длинными искусственными волосами. Пару раз он настойчиво приглашал Нинкина на белый танец.

— Слышь, ты, олень, пойдем попляшем, — говорил он вальяжно, покручивая наборной ручкой ножа.

— Я не танцую, — буркал Нинкин, сожалея, что рядом нет Пунктуса.

— Да ладно тебе, — тянул его настырный товарищ, — давай крутанемся.

— Сколько можно говорить?! — встряла меж ними Татьяна. — Отстаньте от него! А то я вас сейчас сама сделаю!

— Спасибо, — поблагодарил Нинкин ее за помощь.

— Ты бы хоть здесь свой противогаз не применял, — попросила Татьяна. А то при виде тебя эти экземпляры сразу начинают активизироваться.

— Хорошо, — не стал вздорить Нинкин. — Я не понимаю, че он ко мне лезет?

— Зато я понимаю, — сказала Татьяна.

— Откуда я знаю, что ему надо! — нервничал Нинкин, а экс-командир отряда «Парма» Клинцов помалкивал, боясь, что если к нему пристанет этот господин, то за него никто не заступится.

Татьяна, не расплачиваясь, покинула кабак. Нинкин с Матом и Фельдманом вышли следом. Последним, как ошпаренный, выскочил Клинцов.

— Такое впечатление, еп-тать, что зимуют в Коми, некоторым образом, одни недоделанные. Может, как говорится, и нам здесь, мля, остаться помыкаться, а? — зевнул Мат, когда вернулись в гостиницу, которая называлась Домом колхозника.

В комнатах и коридоре этого муниципального жилища погас свет. Поговаривали, что от мороза.

Фельдман, как обычно перед сном, решил облегчиться и отправился на поиски туалета, продвигаясь по стене и подоконникам. Грамотно балансируя, он добрался до кабин и стал на ощупь искать белое гнездо. Вместо долгожданного санитарного фаянса он нащупал голову уснувшего на корточках лилипута, как выяснилось тут же — глухого. Некоторое время назад лилипут притих от холода на общественном горшке и подремывал в позе какого-то невероятного циркового номера. Оба чудика — и лилипут, и Фельдман — едва не сошли с ума от неожиданности. У лилипута с испугу не выдержал крепеж на запорной арматуре, и у него пробило дно.

Наутро Мат, как самый взыскательный в известном смысле посетитель туалета, обнаружил на месте происшествия несмываемый каменный цветок — плод ночной встречи Фельдмана с лилипутом, — при виде которого Данила-мастер должен был просто почернеть от зависти.

Эта дикая ночная встреча в низах и утренний осадок, который остался на душе Мата, чуть не развалили планы районного прокурора и всю сетку цирковых гастрольных представлений.

С утра свидетели побрели в здание Княж-Погостского народного суда. Вскоре началось первое слушание. Ввели подсудимого. Директор оброс щетиной и уже не походил на того летнего делового руководителя. Как только его препроводили в зал, он сразу стал искать глазами Клинцова и Фельдмана, как бы желая прочесть на их лицах, что они там нагородили в своих показаниях. Ведь только от них будет зависеть его мера. Клинцов опустил взгляд. Фельдман вообще смотрел в окно. Директор понял, что надеяться не на что.

В ходе суда выяснилось все до капельки.

Самым трогательным был момент, когда адвокат директора сказал:

— Здесь велась речь о взятке. Но она, как известно, осуществляется двумя сторонами. Почему же на скамье подсудимых я вижу только одну?

У Клинцова екнуло сердце. «Неужели не сработало? Неужели бумаги не успели дойти?!» — в ужасе подумал он. Его пульс начал пробиваться через кожу в самых неожиданных местах. Можно было не щупать запястье, было видно и так, с какой частотой тикали его внутренности.