Тринити

— Что ж теперь будет-то? — захлопотал лицом Артамонов.

— Что будет?! Что будет?! Война с турком будет! — успокоил его Прорехов. Темой его диплома был Гоголь в условиях сеточного планирования многотиражки.

— Верно, это все француз гадит, — таинственно сообщил Артамонов.

— Выходил бы ты, Артур, из ванной, — поторопил товарища Прорехов, — а то у нас тут питейный кризис.

— Иду, — булькнул Варшавский.

По натуре Артур был каботином и привносил в жизнь некоторую манерность. Он казался человеком, в присутствии которого невежливо быть талантливым. Его фундаментальное надувание щек в физическом смысле основывалось на внутренней философии, которая была глубже, чем заветные гайморовы пазухи его носа. Варшавский с упоением вчитывался в биографии великих людей, чтобы найти их такими же, как и он сам, грехоимущими. Упертый на самодостаточности, Артур с удовольствием отмечал, что такой-то гений в тридцать лет все еще не соизволил приступить к сотворению своего основного труда. Это страшно радовало Артура, он со вздохом делал утешительный вывод, что раз тот, великий, успел, то и он, Артур Варшавский, мастер накрахмаленных подходов, тоже все свое успеет до капельки. А пока можно ничего не делать.

…В команде Артамонов — Прорехов — Варшавский двое первых были неразлучны. Встретятся, бывало, утром и ходят целый день вперемешку, пока не установят меж собой взаимно-однозначное соответствие.

Меж собой они познакомились на первой сессии. Прорехов тут же выдвинул Артамонова в старосты курса. Уже на обзорной лекции стало известно, что Прорехов делает третью попытку получить гуманитарное образование. Начал он его в Горьковском университете, но, прознав, что оттуда был изгнан Лобачевский, Прорехов бросил заведение и из чувства протеста поступил в Ленинградский университет. Там — опять неувязка: выяснилось, что из Санкт-Петербургского университета был выперт Гоголь. Пришлось из солидарности оставить и этот вуз. И вот теперь Прорехов в Московском университете и не знает, что делать, — отсюда, как стало понятно из мемориальной доски, за скверное поведение сто пятьдесят лет назад был отчислен Лермонтов. В этих раздумьях — бороться с царским произволом в высшей школе до конца или закрыть на него глаза — и застал Прорехова Артамонов.

— Мои университеты, — ласково называл Прорехов свои тщетные попытки расквитаться со старым режимом.

— Не волнуйся, выгонят и тебя, — успокаивал его Артамонов, который сам в Московском университете был почти проездом и полагал, что все приличные люди оказались здесь тоже случайно. Тем более на заочном отделении, заочнее которого не было ни в одном вузе страны.

Получив техническую «вышку» и поработав механиком, Артамонов прибыл в Москву, чтобы поступить в Литературный институт и получить второе верхнее образование. Но как назло, в приемном покое Литинститута оказался выходной. За неимением времени Артамонов не стал рисковать и на следующее лето избрал заведение поближе к Киевскому вокзалу, чтобы было удобней добираться.

На сессиях Прорехов и Артамонов держались парой. Артура они выписали в друзья позже, на втором курсе. Увидели, что нормальный с виду телевизионщик — сами они одолевали газетное отделение — мается дурью в полном одиночестве, и пригласили в портерную лавку «Фазан» за Киевским вокзалом попить пива за его счет. Дружба завязалась и пошла как по маслу.

Наконец в дверях санузла во влажной тунике из простыни показался Варшавский. Он устроил друзьям очную ставку и перекрестный допрос.

— А ну, показывайте повестки! — потребовал он.

— Вот, смотри, — друзья сунули ему под нос фиговые листки повесток.

— Ты же все собирался в Афган добровольцем, — сказал Варшавский Артамонову. — Вот и докаркался.

— Одно дело добровольцем, — отделил котлет от мух Артамонов, — а когда напрягают, я не люблю.

— Да вы не переживайте, — утешил новобранцев Артур, — это «партизан» набирают в лагеря. Меня как-то самого чуть не забрили из якутского универа. Благо успели отчислить с физмата.

— Вот и мы об этом. А ты, случаем, не получил какой-нибудь бумажки? спросил Артамонов.

— На фиг мне все это сперлось! — повторил Артур свое любимое высказывание. — А если бы и получил, то выбросил бы на помойку. Ну, плесните же, наконец, и в мой стакан! — топнул он ножкой. — Но почему вы об этих повестках до сих пор молчали?

— Думали, прикол какой, — пожал плечами Прорехов.

— Или рассосется, — сделал серьезное лицо Артамонов.

— Такие повестки обычно приходят по месту жительства, — здраво помыслил Артур. — Странно, что вам притащили их сюда, в общагу. Ведь вы же здесь не прописаны.

— Может, это как-то связано с завершением учебы? — как вариант предложил Прорехов.

— Да, по-другому не объяснить, — согласился Варшавский. — Выходит, завтра вы ни по каким домам не разлетаетесь, а добираетесь к месту призвания? — сделал он несложное заключение.

— Выходит, — не стали с ним спорить Прорехов и Артамонов.

— То есть вы умные, а я дурак? — наседал Артур.

— Похоже, — предоставили друзья оперативный простор для рассуждений Варшавскому.

— Ну-ну, — потянулся Артур. — Тогда и я никуда пока не полечу, дождусь вас. — И спросил: — А куда приказано прибыть?

— В Завидово, — сказал Артамонов. — Прямо в резиденцию.

— Недалеко, — прикинул Артур. — Может, это просто начинается дележ заповедников? И вас командируют освещать?

— Разбазаривание — это правильно, — поддержал курс реформ Прорехов. Каждому члену общества по лосю и по сосне!

— И по рогам! — добавил Артамонов.

— Каждой жо… по «пежо»! — поставил точку в прениях Прорехов.

— А вдруг вас зашлют в какой-нибудь очаг! — обеспокоился Варшавский. Сделают корреспондентами «Красной звезды» — и на передовую! — поразмыслил он вслух. — На вашем месте я бы на повестки вообще не реагировал. Выбросил бы в урну — и все!

— За рубеж не зашлют, мы не международники, — спозиционировал себя Артамонов.

— Интересно, Артур, а почему тебе не прислали никаких повесток? спросил Прорехов.

— А он из седьмого батальона, — помог с ответом Артамонов. — У него приобретенный по сходной цене порок сердца и взятый напрокат энурез! перечислил он вероятные мотивы годности к нестроевой Варшавского и, загасив окурок в бутерброде, наехал на спарринг-партнера: — Мне уже полчаса как мат, а ты все ходишь своими нечестными пешками!

— Дезертир запаса ты, Артур! — пожурил Прорехов Варшавского. — Ты пытаешься закосить от службы в армаде как самый дешевый представитель поколения икс! Получишь пять лет за неотказ от преступления!

— Боже мой, как хорошо, что меня никуда не призвали! — обрадованно, как кот, гнул спину Варшавский. — Сейчас с Галкой закажем билетики и — дикарями на черноморское побережье Баренцева моря! — взвизгнул он и, повязав салфетку из скатерти на уровне пупочной впадины, подсел к пучку сельдерея.

— Надолго не устраивайся, — зашел слева Артамонов. — У нас тут кризис пойла.

— Почему? — возмутился Артур. — Имею право после трудов земных.

— Мы тут, пока ты мылся, все укрепленное одолели, — сделал намек Прорехов.

— Я и насухую обойдусь, — отгородился Варшавский.

— Сухое, кстати говоря, мы тоже потребили, — сообщил Прорехов.

— Знаете, что я вам на это скажу? — разошелся Варшавский. — Козлы вы винторогие! Конец цитаты.

— Правильно, никто и не спорит. — Артамонов дипломатично подвигал Артура к исполнению роли гонца.