Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— Ты будешь погребен заживо, — молвил Олег. — Но в знак… уважения разрешаю тебе самому выбрать место, где это случится.

С ухмылкой Добродей подумал, дескать, можно попросить закопать его близ Рюрикова града или на сотню конных переходов дальше от Алоди. Или на краю мира, в конце концов. Но вслух сказал о единственном месте, куда его неотвратимо тянуло все последние дни.

— Я хочу упокоиться рядом с Дирой.

Уголки губ Олега едва заметно приподнялись:

— Ты всерьез рассчитываешь на покой?

Добродей не ответил. Но где-то в глубине души вспыхнула яркая искорка счастья — чего-чего, а рая ему точно не видать! Зато здесь, на этом свете, они будут рядом, пока не истлеют кости.

* * *

На холм пришли немногие.

Ближним кругом встали новгородские воины. И хотя каждый глядел с сочувствием, было ясно — побега не допустят. Чуть дальше сгрудилось полдюжины старинных друзей Добродея, из числа тех, с кем жили в одном доме, с кем служили Осколоду, ходили в полюдье. Рядом с киевскими — Светлолик, мрачный и печальный. Постаревший после гибели сына, высохший, совершенно седой Молвян.

Олег стоит отдельно, взгляд устремлен в небо.

Небесный океан потемнел, из ярко-голубого стал темно-синим. Солнце неотвратимо катится вниз, к земле, скоро покраснеет, зальет виднокрай кровавым светом. Окружающий мир кажется сонным, усталым. Голоса птиц почти не слышны. Деревца горстями сбрасывают листья, усыпая унылую землю медью и золотом.

На рытье могилы определили троих простолюдинов. Куявы усердно орудуют лопатами, пыхтят. Земля поддается охотно, от неё веет сыростью, под ногами работяг громко хлюпает. Яма становится глубже с каждым мгновеньем, в комьях выброшенной копателями почвы копошатся толстые черви.

Рядом чернеет маленькая горка — могила Диры. Совсем скоро эта чернота уйдет — горку укроет белоснежным зимним покрывалом…

Добродей зажмурился. Не от страха — воспоминания стали вдруг очень ясными, будто заново переживает каждый день своей жизни.

Рюриков град и крепкий запах древесины, отец — ещё молодой, красивый. Мамка… с нарумяненными щеками, в белом переднике. От неё пахнет щами и хлебом. Братья — неугомонная малышня, не по годам серьезная сестрица.

Утро бунта. Вадим на разгоряченном коне. Запах кожи, пота, железа. После крики и лязг. Кровь, заливающая землю у княжеского двора. И князь Рюрик, за которым мчатся конные, бегут пешие. И снова лязг, кровь…

Ильменские леса, бескрайнее озеро, которое не всякая чайка перелететь может.

Руса… удивительный город солеваров. Слишком богатый для того, чтобы быть честным.

Наконец, Киев.

В сердце кольнула грусть, когда вспомнил про унижения отрочества, предательство отца, первый поход в полюдье. И сколь бы ни был велик этот город, в нём была только одна жемчужина, один лучик подлинного света…

Повинуясь странному чувству, Добродей обернулся. К Олегу, поддерживаемый Хорнимиром, спешил жрец Яроок. Впрочем, как спешил? Улитки ходят быстрее. Но Яроок слишком стар и слаб, ему простительно. За ними мрачно вышагивал Розмич.

— Долго ещё? — бросил Добродей копателям.

— А ты торопишься? — дерзко бросил один из них. Тут же осекся, поняв, кто спрашивает.

— Тороплюсь.

— Почти готово, — пробормотал копатель.

— Жаль, ветра совсем нет… — отозвался Добря.

Мужик глянул на осужденного испуганно, промолчал.

«Скорей бы…» — подумалось Добре, и, будто отвечая на его мысли, кто-то из дружинников пробасил:

— Готово.

Недолгая тишина закончилась ещё одним вопросом:

— А бронь? Снять?

Далекий голос Олега сказал:

— Нет. Он воин. Кладите так.

Яроок увещевал князя.

Добродей ещё раз поглядел в их сторону.

— Меч, — молвил Олег отчетливо и громко.

И повернулся спиной к верховному жрецу.

Других слов не было.

Один дружинник ухватил осужденного под мышки, другой за ноги, приподняли. Осторожно уложили связанного Добродея в глубокую яму. Свежесть осени, которую только что вдыхал с наслаждением, сменилась тяжелым запахом земли, зато небо перед глазами до того синее, что слезы наворачиваются.

— Держи, друг, — проговорил кто-то, опуская в могилу ножны, и там — знакомая рукоять. — Какой ни есть, а все же крест. Молись, если знаешь слова! Прости нас.

— Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

— Довольно! Забрасывай, — приказал кто-то на корявом славянском, и мужики вновь взялись за лопаты.

Сперва придавило ноги, после тяжелые комья стали падать на живот и грудь. Прежде чем сыпанули на лицо, Добродей успел сделать глубокий вдох, но воздух кончился быстро. В глубине души он очень стыдился своего буйства: криков, хрипов, судорог, но поделать ничего не мог — тело сопротивлялось само, позорно боролось за жизнь. Благо это сопротивление закончилось довольно быстро, сознание вспыхнуло искоркой… в последний раз. И то ли в предсмертном бреду, то ли наяву он узрел Иное.

* * *

В княжьем тереме всегда суетно и шумно. И не важно — победа ли, война или обыденный мир. Тут всегда одинаково: с рассвета слуги снуют взад-вперед и ворчат, на кухне гремит посуда и шкварчит на сковородках сало, в княжьих палатах важно спорят дружинники, а когда кончаются доводы, сжимают ладони в кулаки и снова спорят.

Шаги Розмича растворились в этом гаме, за общей суетой пришедшего не замечали. Внимание на него обратил только один — страж у дверей в опочивальню Олега.

— Ты чего в такую рань? — поежившись, пробасил он.

— Срочное дело есть.

— Да князь, поди, спит ещё.

— Не спит, — сказал Роська.

— Откуда знаешь?.. — удивился страж.

— Чувствую.

Воин пожал плечами. Он на этой службе новичок, а Розмич — человек бывалый, да и князь его поболе других жалует. Самые важные дела поручает. Может, и вправду «чувствует».

— Ну, иди, — буркнул страж, — тебя он помнит. Ты — свой. А если что, я не виноват.

Дверь распахнулась бесшумно. Олега Розмич застал у окна, в кресле. Князь действительно не спал. Судя по виду, не ложился вовсе.

Олег с заметным усилием повернул голову, вскинул брови:

— Ты?

Розмич отчего-то смутился, по щекам поползла горячая краска. Ответил потупившись:

— Ага…

— Что-то случилось?

Во рту пересохло, горло перехватила судорога. Кажется, стены терема пошатнулись и пол качнулся, подобно палубе. Розмич схватился за рукоятку меча, будто это устойчивая мачта, сделал ещё один шаг вперед.

— Отпусти, княже. Не могу больше так…

Олег не ответил. В глазах блеснули тревожные искорки.