Трогать запрещено

– Так случилось, – игнорирую язвительный выпад друга. – Смысл махать кулаками после драки, Данилов? Ты злишься, я тебя понимаю. Я не прошу у тебя прощения или благословения – мне они на хер не нужны, потому что я от Юли не отступлю в любом случае. Только на нее злость срывать не вздумай, понял? Степ, она тут не при чем. Я накосячил. Я промолчал. Я в нашей паре “с яйцами”, если тебе угодно, – возвращаю ему его же фразу, – мне и отвечать.

– Разумеется, тебе, Титов, – бросает Данилов. – Сумка Юлина где?

– Дай нам с Юлей вернуться в город. Я привезу тебе ее домой. Клянусь. Там и поговорим.

– Хера-с два, она поедет с тобой! Открывай багажник, блть!

Не слышит. Не хочет слышать. Для него я сейчас, как красная тряпка для быка.

Огибаю тачку и достаю из машины сумку. Данилов молча забирает ее у меня, закидывая в свой багажник, от души долбанув дверцей. Юля нервно топчется у двери, не решаясь подойти ко мне и опротестовать решение отца, когда тот бросает раздраженно:

– Сядь в машину, мы уезжаем.

– Пап, пожалуйста!

– Юлия Степановна, задницу свою посадила в тачку немедленно, иначе эта ваша встреча последняя в этой жизни, ты меня поняла?

Что мне остается в этой ситуации? Чтобы не усугублять ситуацию, только снова кивнуть в ответ на вопросительный и полный мольбы взгляд Юльки. Надеюсь, за эти дни она поняла, что при любом раскладе я ее не отпущу и буду биться до победного. И очень хочется верить, что, когда мой котенок едва не плача садится в машину отца, она не нафантазировала в своей голове ужасов моего предательства.

Я отхожу к машине, когда темный Мерс Данилова срывается с места. Поднимая столбы снега из-под колес, с ревом вылетает с парковки. Провожаю взглядом, снова оттирая пальцем каплю на рассеченной губе. Сука, в том же самом месте, куда пришелся удар Илоны! Сколько еще таких “пощечин” приготовила мне жизнь за мой выбор?

А, впрочем, плевать. Ради Юли готов принять все до одной. Последовательно отбиваясь от каждой.

Разворачиваюсь, огибаю тачку, ныряя в салон. Давлю по газам, срываясь следом за семейством Даниловых. Одной рукой вытаскивая телефон, набиваю Юльке сообщение:

Богдан: “Еду за вами. Люблю”.

Юля

Перечитываю сообщение от Дана. Он едет за нами. Блокирую экран и, заерзав на сидении, оттягиваю ремень безопасности, оборачиваясь. Выглядываю в окно, позади нас по трассе и правда мчится знакомая Audi, сверкая фарами.

Богдан.

– Едет он, никуда не денется, – раздраженно бросает папа. – Упертый баран.

– Разве это плохо? – шепчу, папа ничего на это не отвечает.

Сердце кровью обливается. Я снова и снова прокручиваю в голове произошедшее на парковке. За что он так? Зачем ударил Титова? Я ведь видела и слышала, что Богдан ему ни слова грубого не сказал! Держался, хоть это тоже далось ему нелегко. А еще знаю, что Титов легко мог бы увернуться от папиного удара, но не сделал этого. Специально. То ли себя таким образом наказал, то ли папе дал возможность выпустить пар. Дурак! Теперь губа будет болеть…

Сжимаю в руках телефон, хочется вжаться в сиденье, слиться с обивкой и тихонько заплакать от безысходности. Смотрю на папу, он сосредоточен на дороге. Выглядит сегодня будто старше своих лет. Лоб избороздили хмурые морщинки. Небритый, волосы на голове в полном беспорядке. Ничего нет от вечно спокойного, улыбчивого и миролюбивого Степана Данилова, который встречает Новый год в пижаме с оленями. Который печет имбирные печеньки и громко смеется над моими шутками. Дан был прав – поставить в известность отца оказалось сложнее, чем я, наивная фантазерка, надеялась. Титов вообще во многом был прав.

– Ты злишься? – спрашиваю, когда уже становится невозможно молчать.

Даже радио и то в машине не играет. Тишина давит на барабанные перепонки.

– А ты как думаешь? – быстрый взгляд в мою сторону.

– Почему? Мы ведь не сделали ничего плохого…

– Такой у тебя идеал мужчины, Юль?! – взрывается па. – Трус и лжец? Я думал, мы с матерью воспитали тебя лучше!

– Что? О чем ты? Дан не такой! – вспыхиваю я. – Почему ты называешь его трусом?!

– Потому что, будь он мужиком, он бы честно пришел и все мне рассказал. О тебе, о себе и о вашем гребаном романе. Так поступают взрослые мужики, Юля. А не шкерятся по базам, заставляя наивных маленьких дурочек лгать своим родителям!

– Я не маленькая дурочка, папа! И он хотел! Богдан хотел все тебе рассказать сразу!

– И что же такого случилось, что запал пропал?

– Я случилась! Это я попросила Титова молчать. Он приехал ко мне тридцать первого декабря, чтобы признаться в чувствах. Он собирался уехать, чтобы не портить нам праздник. Я не дала, понимаешь?! – выпаливаю на духу. – И молчать до этой поездки на базу тоже попросила я. Это я виновата, Богдан тут совершенно не при чем!

– Не надо его выгораживать, – морщится па. – Он мужик, Юля. И он должен нести ответственность за свои поступки. Тем более в вашем случае, когда тебе, прости господи, двадцать, а ему сорокет.

Я упрямо сжимаю кулаки и не думая отступать:

– Я никого не выгораживаю. Подумай сам, сколько лет ты знаешь Богдана? Разве это в его характере – прятаться? Нет!

– Это, кстати, отдельная тема, – ухмыляется. – Юля, серьезно? Чем ты думала? Ты себе хоть отдаленно представляешь, что из этих отношений станет через десять-двадцать лет? Мы не молодеем.

– Думала. Не надо разговаривать со мной как с ребенком, – дую губы. – Я все понимаю, и то, что будет через десять лет, меня мало интересует. Я хочу жить и любить здесь и сейчас, ясно?

– Ясно, – кивает па. – Характером вся в мать. Взбалмошная фантазерка в розовых очках, – прозвучало на выдохе с небывалой нежностью. – Все-то у нее существовало по закону чувств. Законы логики отметались сразу.

– Раньше тебе это нравилось,

– А кто сказал, что сейчас мне это не нравится? – еще один короткий взгляд в мою сторону. – Но одним сердцем жить нельзя. Иногда надо включать мозги, – неодобрительно качает головой па. – Твоей матери я тоже это говорил.

– И что это значит? – ощерившись, как ежик, сажусь в пол-оборота к родителю в ожидании развернуто-нравоучительного ответа.

В такие моменты умудренные опытом взрослые любят выдавать нудные лекции, подстраивая собственных детей под вбитые их консерваторами родителями стандарты. Секс – это стыдно, дети – это цель существования женщины, жить вне брака – позорно и прочее бла-бла.

Я уже морально готовлюсь отбиваться, выгрызая собственную правду зубами. Но папа молчит. Задумчиво поглядывает в зеркало заднего вида. Богдан все еще едет за нами. Я не вижу это, но знаю. И только долгие пару километров спустя, нервно тарабаня пальцами по рулю, Степан Аркадьевич говорит: