Тролльхеттен

Оперативно сработавшие пожарные были на месте уже спустя пятнадцать минут, а потом еще пятнадцать минут медленно продирались сквозь густую толпу, по большей части состоящую из потрясенных жильцов соседних подъездов, в головах которых наверняка крутилась одна единственная мысль: «Пронесло, а могло ведь…»

Баков пожарных машин, а также помощи самих жильцов, бегавших с ведрами на недалеко расположенную колонку, хватило, чтобы затушить разгорающееся пламя. Потом вода кончилась, но кончился и пожар, остановившийся на границе третьего этажа. В этот самый момент где-то на уровне пятого этажа (там и находилась злополучная квартира) раздался громкий вибрирующий рык, в котором смешалось удивление и нарастающая злость. Ошеломленные пожарники, вкупе с не менее ошеломленной толпой увидели, как в окне соседней с взорвавшейся квартирой появился нетвердо стоящий на ногах силуэт в одних изрядно драных трусах и не менее драной майке и стал обильно жестикулировать мосластыми конечностями. Силуэт этот был настроен весьма агрессивно и, когда к нему по приставной лестнице полезли борцы с огнем, засуетился и стал поливать подходящих отборными матюгами.

Потом он все-таки дал себя скрутить и уже в городском травмпунке рассказывал участливым докторам (не спускавшим, однако, с него глаз), что его зовут Сева Иванкин, и он полчаса назад пробудился от резкого сотрясения и грохота. Позже выяснилось, что в квартире Иванкина осталась целой только одна стена — та самая, под которой спал на раскладушке невменяемый хозяин.

Каким образом он выжил, никто так объяснить и не смог (а ведь на теле соседа Крутогоровой не было ни одной царапины). Сам Сева объяснил это не иначе как божественным вмешательством, в результате чего завязал пить, а через некоторое время покинул город и подвизался в одном из монастырей в Ярославской области. Вы и сейчас сможете найти его там — он трогательно рассказывает паломникам историю своего счастливого исцеления от алкоголизма, приговаривая: «Господь дает нам в этой жизни один шанс исправиться, и горе тем, кто его не увидел!»

В отношении жителей города этот шанс, пожалуй, заключался в мгновенном его, города, покидании. Но увидели его не все. Далеко не все.

Пожар был потушен, «Замочная скважина» разразилась заголовком: «Огненная западня: шестеро человек еще живут под обломками», что, конечно, полный бред — под обломками никто уже не жил. Толпа простояла до часа ночи, наблюдая, как спешно вызванные спасатели и ветеран-экскаватор роются в развалинах, а потом потихоньку начала рассасываться. К трем часам ушли самые стойкие, и лишь жильцы окрестных домов, нет-нет, да и выглядывали в окна, чтобы полюбоваться на панораму работ.

То, что газ больше не шипит в конфорках, обнаружили только с утра. Но так как весть о взрыве быстро разлетелась по городу, то отсутствие огня на плите приписали именно ему. Хуже всех пришлось Нижнему городу, где почти все дома имели газовые плиты и газовые же колонки (счастливые владельцы этих анахронизмов еще недавно свысока поглядывали на Верхнегородцев, у которых иссякла горячая вода). Тут почти три четверти домов, построенных в большинстве своем в шестидесятые годы, остались внезапно без живительного синеватого огня.

Это ударило по людям куда сильнее, чем отсутствие воды, к которому в последнее время сумели притерпеться. Растерянные горожане крутили ручки своих плит, чиркали спичками и не могли поверить, что им больше не на чем готовить. Когда первый шок прошел, а случилось это к полудню следующего дня после взрыва, народ стал усиленно решать проблему своего пропитания. В не торгующих почти ничем, кроме воды, кафешках произошел неожиданно скачкообразный рост посетителей с голодными и озабоченными глазами. Скупали все, тратили деньги, не глядя, и даже древние старушки, не скупясь, выгребали из крошечных кошельков мятые бумажные купюры и возвращались домой тяжело груженые снедью.

Одну такую старую бабку, только что отоварившуюся на местном крошечном рынке куском сероватой говядины, у самого подъезда поджидал Евгений Красенко, бывший, кстати, соратник Стрыя и Пиночета, которому с утречка хотелось кушать, а вот деньги тратить не хотелось. Бесцеремонно отпихнув бабку в сторону и выдрав у нее полиэтиленовый пакет с мясом, Евгений бросился бежать. Старушенция что-то гневно вопила ему в спину, но удачливому грабителю было на это плевать. С четверть часа прослонявшись по трущобам, он заскочил к своему старому приятелю Лехе Скопову, и они зажарили краденое мясо на принадлежащей Лехе электрической плите, а потом под бутылку дешевой водки уговорили награбленное.

К ночи обоим стало плохо, а к утру следующего дня они чуть было не отошли на тот свет, и это бы неминуемо случилось, если бы Скопов не догадался из последних сил позвонить в «скорую».

Приехавшая белая машина с красными крестами забрала неудачливых грабителей и отвезла их в реанимацию с тяжелым пищевым отравлением и подозрением на заражение глистами. Жадность, она до добра не доводит.

К концу дня продавщицы в продуктовых магазинах и минимаркетах находились в состоянии тяжелейшей усталости, и сил их хватало лишь на вялое взрыкивание в адрес по-прежнему толпящейся массы покупателей.

Директор областного хлебозавода увидел, как в Нижнем городе хорошо раскупают хлеб, и к вечеру выпустил партию батонов, в котором мука была тщательно перемешена с отрубями. Продавалось, однако, это безобразие по ценам обычного хлеба и было сметено с прилавков в один момент. К утру следующего дня предприимчивый директор уже вовсю обдумывал идею добавления в муку, помимо отрубей, обычных опилок, но тут его остановила то ли совесть, то ли (что скорее всего) начавшийся резкий спад покупательской способности у горожан.

Когда первый ажиотаж на продукты сошел, и ободранный призрак надвигающегося голода перестал маячить на краю сознания социума, люди вернулись в свои квартиры и задумались над перспективами. Неожиданно оказалось, что на газе свет клином не сошелся, и почти закончившийся бум на продукты резко перерос в бешеный спрос на портативные плитки. Магазин «Домашний», еще с советских времен торгующий электрическими плитками, в один присест распродал все имеющиеся у него в наличии нагревательные приборы (в том числе и те, что с незапамятных времен пылились на складе) и заказал в области новую партию. Счастливые обладатели плиток поспешно разбредались по домам, дабы насладиться горячей пищей, а их менее удачливые земляки еще яростнее продолжали охоту за огнем. Пользуясь случаем, некоторые из недобросовестных торговцев втюрили неопытным, но азартным покупателям электрические камины, выдав их за навороченные образцы плиток. И те с радостными гримасами тащили их себе в квартиры, а потом задумчиво морща лбы пытались пристроить на них плюющиеся жиром сковородки. У кое-кого от таких экспериментов даже выбило пробки, но и это не остановило жаждущих горяченького испытателей.

Потом кто-то вспомнил, что помимо электроплит есть такая незаменимая вещь, как керосинки, и началось повальное вытрясание пыльных чуланов и заросших паутиной антресолей. В старом нижнем городе было найдено рекордное количество древних примусов, которые тотчас вернули в рабочее состояние, залив в них за неимением керосина бензин. Примусы дико воняли и не менее дико коптили, но свою службу выполняли исправно, и скоро во многих домах зажглись эти, казалось, навсегда утраченные желтоватые огоньки.

Как сказал Николай Палин, учащийся в девятом классе Городской средней школы номер шесть (и оставшийся этом классе на второй год), когда увидел, как его бабка жарит на коптящем примусе яичницу с колбасой, а его тринадцатилетняя сестра возвращается домой, отягощенная двумя оцинкованными ведрами с водой:

— Ну, блин, как после войны!

В отношении Нижнего города данное определение подходило, как нельзя кстати, когда тем же вечером во дворах один за другим взвились сдобренные бензином костры, на котором оставшиеся без плиток и примусов горожане попроще пекли картошку, приправляя ее пивом и неспешными разговорами. У этих знаменитых и затянувшихся в результате костров заводились новые знакомства, давние враги мирились, а местная молодежь пережила целую полосу влюбленностей, глядя друг на друга через пляшущие диковатые языки огня.