Тролльхеттен

В двух городских типографиях недолго созерцали остановившиеся машины. В подвале повернули рукоятку древнего дизель-генератора и с его хриплым рыком к газетчикам вернулись блага цивилизации, так что корректоры, редакторы, верстальщики, наборщики и прочая журналисткая братия зачастую стала засиживаться на работе допоздна, дабы не возвращаться в освещенный керосинками дом. Так или иначе, но уже к вечеру эмиграционного дня были готовы свежие выпуски обеих городских газет. Одна грозила апокалипсисом и содержала открытое воззвание Просвещенного Ангелайи к землякам, а вторая уверяла, что ничего особенного не происходит, и призывала сохранять олимпийское спокойствие. При этом там печаталось интервью с одним из глав города, в котором он сообщал, что отлучился по требующему безотлагательного решения делу и скоро вернется во вверенную ему вотчину. Но это уже был явный бред, потому что даже клиенты местной психиатрии понимали — не вернется он уже никогда. А если и вернется, то значит он враг себе, и ему же соответственно хуже.

Обе газеты были расхватаны в рекордные сроки. Горожане взахлеб читали их, как остросюжетное бульварное чтиво, и живо при этом обсуждали.

Еще один генератор завели в больнице. Так что там все ограничилось четырьмя покойниками, отошедшими при выключении света. Был вопрос с соляркой, который быстро разрешили, нагрянув в то же депо, и в осиротевшем тепловозном стойле отыскали массивный бак с НЗ топливом, который успели уже подворовать, но только наполовину. Топливо это потом полдня возили в канистрах на машинах с красными крестами, оглашая округу воем сирены для убедительности. Уверившись, что не останутся без света в ближайшее время, люди в белых халатах облегченно вздохнули и вернулись к своим обязанностям — лечить, оперировать, таскать воду от ближайшей колонки. Работа эта далась им легче, чем обычно — странно, но количество пациентов за последнее время сильно уменьшилось, словно люди предпочитали переносить тяжелые болезни на дому и не лезть в сомнительную санитарию больничных палат. Или просто стали меньше болеть.

Через три дня после темного прилива тяжелыми тракторами все-таки растащили шоссейные завалы с обеих сторон и были очень удивленны, не найдя за ними крупной автомобильной пробки. Не оказалось даже запрещающих проезд знаков. Видимо приезжие, упираясь в исполинскую баррикаду, без лишних слов разворачивались и ехали назад, до ближайшего разветвления.

— И что, никому не сказали? — вопросил Василий Кружин, водитель тяжелой техники, — совсем, что ли, никому?

А коллеги его по работе только чесали в затылках да оглядывали уходящее черной глянцевой лентой за деревья шоссе.

По мелочи: Потомственный житель Нижнего города Ванин Егор Федорович глубоким вечером посетил редакцию газеты «Голос междуречья» и там, пристав к вышедшему подышать свежим воздухом главному редактору этого издания, долго и на повышенных тонах пытался доказать, что видел в огне одного из Нижнегородских костров маленькую красную змейку. Редактор вяло отбивался и заявлял, что газета у них приличная, и с такими новостями Егору Федоровичу следует направить стопы в «Замочную скважину». Ванин горячо запротестовал, раскачиваясь массивной, хотя и порядком обрюзгшей, фигурой над узкоплечим редактором и обдавая того мощным запахом перегара. Мол, знает он, что такое эта «Скважина», а у него вести свои, надежные — увиденные собственными глазами.

А редактор сказал, что, возможно, Егор Федорович был подшофе (а так оно и было), наговорил еще уйму всяческих отповедей, и с порядочно упавшим настроением поплелся к себе в кабинет. Еще бы, разъясняя старику про то, что его змейка была последствием долгих возлияний, редактор все время невольно вспоминал свою собственную змейку, увиденную в тонком огоньке примуса.

Стрый и Пиночет весь день отъездов мотались по городу, вливались в тоненькие ручейки беглецов и следовали с ними до вокзала и обратно, преодолевая буйные пороги и выскакивая иногда на тихие заводи. Оба мучительно пытались понять, не это ли долгожданный Исход. И так до самого вечера ничего и не узнали, зато были чуть не покусаны одичавшими псами, чувствующими себя хозяевами если не на центральных проспектах, то в узких переулках — точно.

У драгдиллера Кобольда в пакете с димедролом завелись жучки, о чем он узнал только через некоторое время, когда насекомые уже подросли и стали напоминать о себе надоедливым шуршанием. Кобольд с удивлением рассматривал новых жильцов, которые отличались блестящими жесткими надкрыльями нежно голубого цвета и словно сделанными из пластика. Твари ползали по пакету, откладывали похожие на желатиновые капсулы яйца и азартно пожирали беленькие таблетки, словно не было для них лучшей снеди. Однако когда заинтригованный до невозможности Кобольд сунул в пакет корявый палец, чтобы подцепить одного жесткокрылого, то мерзкое насекомое бросило димедрол и вцепилось в палец драгдиллера и висело так, пока извопившийся Кобольд не размазал его с хрустом о поверхность стола.

Пятнадцатилетняя нервная дочь Федора Рябова, встав в два часа ночи со своей измятой постели и проследовав в туалет, обнаружила своего папаню сидящим верхом на табурете посреди абсолютно темной кухни и смотрящего на луну. При этом папаша Рябов что-то невнятно бормотал и все трогал волосатой рукой уродливый шрам, образовавшийся у него на месте рваной зубами раны. Заслышав шаги дочурки, отец немедленно повернулся и кинул на дитя свое такой огненно-тяжелый взгляд, что дочь поняла — если переживет эту ночь, завтра соберет вещи и поскорей покинет отчий дом.

Ну и наконец, псы. С животными что-то происходило, потому что они вместо привычных стаек по три-четыре собаки стали вдруг сбиваться в исполинские, пестрящие клыками и когтями орды, которые ничего не боялись и нападали на людей уже средь бела дня. Дошло до того, что обнаглевшие псы в три часа пополудни нагрянули в продуктовый магазин, где запугав до невозможности молоденьких продавщиц, устроили натуральный разгром, порвав и утащив все, до чего могли дотянуться, в том числе и двенадцать пакетов с детским питанием, которое, как известно, считают съедобным только младенцы.

Когда гордо шагающая армия, числом никак не менее пятидесяти голов, ранним вечером прошествовала по Центральной улице, словно представители новой городской власти, горожане решили — надо что-то делать. С помощью телефонов и печатного (а иногда и непечатного слова), были найдены и мобилизованы все зарегистрированные охотники города вкупе с собаколовами. Привлекли также милицию с их штатным оружием и, в первый и последний раз — городских же бандитов, которым сейчас приходилось тяжело по причине крупного передела собственности. Говорят, сам Босх отрядил для спасения города от собак часть своей охраны с Ак-47. Группа набралась приличная, такой вполне можно было штурмовать средних размеров город. Стрелки все время грызлись между собой, но общее благое дело не давало им сцепиться по серьезному.

И вот, неделю спустя после воцарения тьмы, опять же после заката началась Большая Охота на отбившихся от рук собак, эхо от которой гремело еще дней пять, а гильзы — картонные с рисованной уткой, латунные с красным ободком и вытянутые автоматные находили уже много позже, как немое свидетельство некой прошедшей войны. Волки настороженно остановились, чутко нюхая влажными носами воздух. За последнее время звери исхудали, и благородная длинная шерсть матерого самца теперь висела слипшимися лохмами. Да и огонька в глазах поубавилось — теперь они иногда вовсе напоминали дешевые желтые стекляшки, сияющие пустым идиотизмом, как у мягкой игрушки в магазине. Голод подводил волчье брюхо, но поесть теперь удавалось редко. Помойки. Верные, хотя и неблагородные источники пищи, теперь были закрыты и находились под неусыпным контролем кодлы псов, которые словно считали их теперь своими официальными кормушками и безоговорочно пропускали только жильцов с полными ведрами отбросов.

И воздух пах неспокойно — горькая тревога словно навеки поселилась там, не давала ни минуты покоя и отдыха. Звери давно бы сбежали из города, но что-то держало их тут, в этой вотчине бетонных домов и прямых улиц, в этом тесном муравейнике людских судеб, намертво переплетенных какими-то загадочными узлами.

А сегодня было особенно гадко. Черная вуаль так сгустилась, что волки почти видели ее, пусть не глазами, а своим чутким носом.

Сегодня что-то случится. Очередной пункт в выбранной неизвестно кем программе, очередная чумная станция на пути двадцати трехтысячного экспресса. Черная ширма в небесах колыхалась и пахла смертью.