Тролльхеттен

— Это не все, — помотал головой Александр. — Они ведь мне на тебя указали…

— Что?! — Не сдержавшись, воскликнул Владислав.

— На тебя. Спрашивали, раздражаешь ли ты меня. А ты меня тогда сильно раздражал. Вот и говорят, начни, мол, с него. Все одно ему жить бесполезно.

— Так и сказали?

— Да.

Перед внутренним взором Владислава Сергеева всплыло мрачное темное лицо давешнего сектанта. Как там его? Рамена, вот! Рамена-нулла! Не от имени ли Просвещенного Ангелайи действовали те типы в машине?

Свежеузнанные новости легли на душу тяжким грузом, целой грудой камней, один другого чернее. А потревоженная нить дрожала и колыхалась в студенистой пустоте, и кто знает, кого она пробудит там, на противоположном конце.

Ножик с изящным, поблескивающим лезвием лежал на столе, мерцал себе в свете керосинки.

— Нож тоже они дали?

— Они, — кивнул Белоспицын, — смотри, какие узоры.

И провел пальцем по вытравленным на металле черным колючим спиралям, до того изощренным и перепутанным, что с трудом воспринимались глазом. Нет, не ошибся Влад — вещица не просто дорогая, а очень дорогая.

Сосед смотрел на Владислава — не ненавидяще, как раньше, а с горячей надеждой. Что ни говори, а нервы у него были слабенькие, кидало из одной эмоции в другую. За окном бархатным океаном шевелился город, вздыхал в мягкой тьме, жил, несмотря ни на что.

— Вот что, — произнес, наконец, Влад, — не мы одни заподозрили неладное. Наверняка, таких много — город большой. Из тех, кого я знаю, есть один. Считает себя колдуном, а уж как на самом деле, не знаю. Впрочем, я сейчас вполне верю в то, что у него есть какие-то способности. В конце концов, он первый, кто обратил внимание на происходящее.

Александр кивнул, потеребил нож на столе — опасный подарок от неизвестных доброжелателей.

— Мы ему позвоним. Завтра. Ты все расскажешь. Можешь даже подробней, чем мне, а там уже решим, что будем делать. — Владислав помолчал, потом глянул в упор на Белоспицына. — А сейчас иди-ка к себе. Убивать меня ты, наверное, уже не будешь, а родители заждались.

В ответ — мотание головой. Белоспицын сразу погрустнел и, кажется, опять собрался пустить слезу.

— Не пойду.

— Почему? Поругался или, как и меня, попытался порешить?

— Нет. — Ответил Саня, — просто их нет.

— Так они, что…

— Нет, нет! Они не умерли. Они просто… исчезли! — Белоспицын неожиданно скорчил гримасу и брякнул кулаком по столу. — Слышишь?! Свалили они и вещички все за собой угребли! Пусто у меня в квартире, пусто! Я не говорил про это, да?!

Влад ошеломленно помотал головой.

— А вот скажу! Сегодня вечером возвращаюсь с колонки с ведрами, чтоб их! А дверь приоткрыта. Захожу, а там пусто. Голые стены, пыльно — ничего нет, словно я тут никогда и не жил. Меня бросили, а сами, небось, уже за городской чертой. А все потому, что люди такие — когда жареным запахнет, на других наплевать, главное, себя спасти.

И он откинулся на стуле, тяжело дыша.

— Что, совсем никого? — спросил Владислав, — вот теперь я, кажется, понял, отчего ты с ножом на людей начал бросаться.

Может и врал пацан, стоило сходить проверить, благо квартира рядом, но что-то подсказывало Владиславу, что он увидит там пустоту без признаков жилья. Некстати всплыло и встало перед глазами воспоминание — опустевшая чердачная комната над городской АТС. «Словно и не жили тут никогда», — ключевая фраза.

— Надо позвонить Диверу, — сказал Влад, — а раз у тебя никого нет, то ночевать можешь здесь. У меня есть раскладушка, и кухня — как отдельная спальня.

Сосед кивнул с явным облегчением. Видимо проблема жилья его особенно беспокоила.

— В тягость не буду, — сказал Александр Белоспицын, отхлебывая остывший чай, — я… тихий.

— Стихи писал, на луну глядел?

Сосед мигом подобрался, глянул подозрительно:

— А ты откуда знаешь?

— Со временем, Саня, начинаешь понимать, что люди все одинаковы. Пусть даже и некоторые мнят себя личностями.

— Так то, люди… — молвил Белоспицын и тем заронил в комнате буйно заколосившееся напряженное молчание.

2

А все же тьма могла быть холодной и колючей. Она могла быть и цветной — полной красной изматывающей боли, что обвивала тело, как рубиновая змея, у которой каждая чешуйка заканчивалась изогнутым шипом с капелькой разрушающего клетки яда. И змея эта содрогалась и пульсировала, и сжимала каждый раз новый участок оплетенного ею тела.

Три дня и три ночи провел брат Рамена в этом черно-красном аду. Последнее воспоминание, за которое он теперь все время цеплялся — была голова куклы. Лысая, ободранная, словно покрытая стригущим лишаем голова с небесно голубыми глазами. Она напоминала ему самого себя — такое же измученное, битое судьбой подобие человека.

Его ведь ударили ножом! Собственная жертва ударила ножом, подловив на дешевый, наверняка подсмотренный в фильмах трюк. Кролик показал когти. Рамена думал, что умрет, и может тогда этот горячечный океан сменится покойной черной прохладой. И он ждал этого, он так надеялся, что змея распустит свои объятия. Или хотя бы вцепится ему в глотку своим изогнутым ядовитым зубом.

На третий день он почувствовал, что больше не один в этой болезненной бездне, словно взятой откуда-то из средневекового ада. Черное пятно, явившееся, словно из ниоткуда, колыхалось неподалеку под невидимым и неощутимым неистовым вихрем. Он кого-то напоминал, этот сгусток тьмы. Багровые глаза блекли на фоне красной пропасти, фигура потеряла всякое сходство с птицей, но суть, темная крылатая сущность осталась. Рамена ее чувствовал, и он узнал пришельца.

— В…ворон… — проронил Дмитрий, и тьма всколыхнулась, словно кивнула головой.

Широкое темное крыло двинулось ему навстречу и застыло в приглашающем жесте. У ворона не было рук, но если бы были, то Рамена бы увидел протянутую ладонь.

— Пойдем, — сказал Ворон, и умирающий, но по-прежнему верный его слуга протянул бестелесную свою руку. Ухватился.

И тут же почувствовал, как змея расслабила свои тугие болезненные объятья, а мигом позже безжизненной шелухой спала со своей жертвы. Ворон сказал:

— Держись, — и увлек Дмитрия за собой сквозь ставшую почти родной кровоточащую вселенную.