Тролльхеттен

Так и есть, в отдалении залаяли псы — дружно, слаженно, они все теперь делали вместе. Брех их был не агрессивный, скорее отвлекающий. Волчица нервно взрыкнула и переступила лапами, глаза ее отразили луну — два желто-зеленых пустых круга.

И она вздрогнула, когда ветер донес звук выстрела. Залп, а после этого секундную тишину нарушил уже не отвлекающий, истерический собачий лай. Какая-то псина дико визжала, как визжат только смертельно раненые. Грохнуло еще раз, раскатисто, гулко, не меньше десяти стволов. Волк слушал, склонив лобастую голову на бок. Слабый ветерок пролетел вдоль улицы, кружа за собой мертвые ломкие листья. Ветер принес резкий запах пороха, адреналина и отчетливый медный — крови. От этого медного духа волк оскалил клыки и зарычал. Его примитивное звериное сознание медленно решало — бежать или остаться. Вроде бы стреляют далеко…

От угла старого кирпичного дома отделилась тень и, выплыв на середину улицы в лунный свет, оказалась человеком в поношенном бесцветном плаще. Его шатало, а пах он резко, сивушными маслами. Взгляд его был еще бессмысленнее, чем у зверей, расфокусированные зрачки плавали, а потом сосредоточились на волках.

— А! — сказал пьяный, — собачки… серые собачки, шатаетесь тут. Штоб вы передохли все… А впрочем… — он запнулся, словно потеряв нить, а потом поднял голову и все же довершил, — впрочем, вас и так сегодня стрельнут. Пшли отсюда… Пшли!

Он махнул руками, и волки поспешно бросились прочь — месяцы, проведенные в городе научили их быть осторожными с людьми.

Не успели серые свернуть на Покаянную и пройти вдоль нее метров сто вниз к речке, как совсем рядом, на параллельной улице грянул залп. Так рядом и так громко, что у волков разом вздыбилась шерсть, а клыки обнажились в беззвучном оскале.

На перекресток выскочили две собаки, такие облезлые и запаршивевшие, что казались совершенно одинаковыми, несмотря на явно разные породы. Псы неслись во весь опор, хвосты поджаты, с клыков капает пена. Громыхнуло еще раз, потом раздались частые одиночные выстрелы. Псы перекувырнулись через головы и грянулись на асфальт, где и застыли неподвижно. Лохматые шкуры были все в дырках, кровь широким веером окропила дорожное покрытие.

Плеснуло светом, и возле псов появились люди. Фонари в их руках испускали яркий белый свет, лучи хищно шарили по темным углам. Секунда, и один луч упал на замерших волков.

— Э!!! — крикнул кто-то из охотников, — тут еще псы! Двое! — и без паузы вскинул к плечу дробовик.

Громыхнуло. Асфальт перед волками вздыбился и плюнул в небо острой крошкой. Звери кинулись прочь. В окнах домов затеплился свет — слабенький, от керосинок или свечей. С грохотом отворилось окно. Сварливый женский голос крикнул на всю улицу:

— Что творите? В кого стреляете, А!?

На его фоне еще один голос, причитал слезливо:

— Мама! Мама, ну отойди от окна! Какое нам дело, кто в кого стреляет.

— Да в собак мы стреляем! — завопил один из охотников, — не в людей! Уйдите от окна!

— Семеныч! — крикнул кто-то позади, — они на Граненную свернули, там еще десяток!!

— Окружай по Моложской, а то к реке прорвутся!!!

— Да вот еще! Вот! — выстрел, еще один, потом очередь из АК, гулкая и раскатистая. — Трех завалили, один ушел.

Волки неслись, не чуя лап, косились вправо — там в проемах между домами мелькал свет, а на его фоне силуэты вооруженных людей. На очередном перекрестке в них чуть не попали — тут выстроилась редкая цепь из десяти человек. Едва завидев две серые молнии, что несутся через улицы, они тут же открыли огонь. Пули пробороздили асфальт, звонко грохнула неработающая лампа в фонаре. Зазвенело стекло.

— Ушли, кабыздохи!

— Стекло зря разбили, может там жил кто?

— Да плевать, все равно не спросят. В темноте лиц не разглядеть.

Тут и там шли охотники, рассредоточивались по районам мелкими группами, грамотно окружали мятущихся псов и безжалостно их отстреливали. Трупы не собирал никто — их было слишком много, и эту грязную работу оставили на завтра, так что с утра горожане могли полюбоваться на истерзанные туши своих хвостатых мучителей, лежащих почти на всех главных перекрестках города. От некоторых животных осталось немного — стреляли из охотничьих ружей, в том числе и из таких калибров, с какими ходят разве что на медведей, а то и на слонов.

В городе словно разразилась неистовая гроза — гремело почти без перерыва, иногда залпами, иногда очередями, но чаще одиночными — сухо, трескуче. Обыватели высовывали любопытные головы в окно, силясь разглядеть хоть что-то в мельтешении света и гротескных теней, но когда громыхать начинало подозрительно рядом с ними, поспешно убирали свое ценное достояние из проема.

Странно, как в эту ночь никого не убили. Охотники были везде и стреляли навскидку, на шевеление, зачастую проверяя, в кого попали, уже после выстрела. Их крики, команды и смачная ругань далеко разносились по опустевшим улицам.

Так, чуть не застрелили банду мелких воришек, что под шумок обчищали квартиру на первом этаже старой хрущобы. Вылезая через разбитое окно и ориентируясь в почти полной темноте, они привлекли внимание охотников. На предупредительные крики воры естественно не ответили и только ускорили эвакуацию из ограбленной квартиры. Тут по ним и открыли огонь. Пули выщипали кирпич вокруг окна, растрескались деревянные рамы, а один из грабителей получил свинцовый клевок ниже поясницы и заорал так, как ни одна собака заорать не может. Увидев группы вооруженных людей справа и слева от себя, воры побросали награбленное (среди которого был модерновый телевизор, звучно разбившийся при падении) и поспешили сдаться на милость пленителей. Грабителей под конвоем отправили в милицию, где они и просидели до утра в абсолютно пустом темном помещении, так что часа через четыре уже были готовы завыть, как хвостатые жертвы ночной бойни.

Два десятка бабуль осиротели в эту ночь, потому что под пули попали их любимцы — кошки, большие и маленькие, которые, несмотря на все попытки убраться с линии огня, часто принимались за собак и подвергались безжалостному расстрелу. Кошачьи трупики всегда лежали отдельно — черные и белые, рыжие и полосатые.

Летящие по произвольным траекториям шальные пули иногда втыкались в личный автотранспорт, припаркованный у подъездов. Срабатывала сигнализация, и раненые машины выли на весь район, добавляя звуковому буйству новые обертоны. Хозяева ругались уже после, с утра, оглядывая аккуратные пулевые отверстия в полированных боках своего авто. Одна машина так и сгорела, когда ретивые стрелки, целясь в бегущего пса, продырявили бензобак. Авто мощно рвануло, на миг осветив весь район и небеса над ним, и в этом пламени сгиб и несчастный пес.

Брякнули в такт стекла во всем районе, и это уже подняло с кроватей тех, кого не смог поднять раздававшийся доселе грохот.

— Да что там, война, что ли? — вопросил у родни Семен Георгиевич Пашин, заслуженный, хотя и порядком выживший из ума ветеран.

Родня не нашлась с ответом, а только сбилась в кучку и вздрагивала с каждым новым выстрелом. А Иван, внук Семена Георгиевича, еле слышно вымолвил: «Исход» и наотрез отказался смысл этого термина объяснить.

На Верхнемоложской волки попали в западню. Их заметили медленно идущие вниз по улице стрелки, а путь назад был отрезан точно такой же группой вооруженных людей, направляющихся им навстречу, так что казалось, словно посередине улицы появилось исполинское зеркало, отражающее все и вся. Зверей заметили, стали показывать пальцами, быстро переговариваться, стрелять не стреляли, боясь попасть друг в друга, и просто продолжали идти навстречу, и свободного пространства между ними оставалось все меньше и меньше.