Тролли и легенды. Сборник
Шрифт:
А пока он все предавался ностальгии, ему пришло в голову, что если его земли во Фландрии лишились собственных чудовищ, то виновны в этом не только рыцари, но и святые, которые с прискорбным упрямством наводили порядок на обращенных землях. На землях Запада, среди бретонцев и на острове Ирландия монахи, согласно хроникам, были более снисходительны, всего лишь давая монстрам совет убираться подальше, чтоб их никто больше не видал.
Все еще размышляя о столь необходимом и столь же гипотетичном противнике, он рассудил, что в некоторых странах, лишь недавно завоеванных истинной верой, все еще уцелели какие-нибудь устрашающие существа. Он задумывался о землях Севера, окруженных морями, что алчут кораблекрушений, с острыми горами, увенчанными льдами и постоянным холодом, где земля корчилась от дьявольской ярости в судорогах. Головы драконов украшали носы кораблей, выплывавших из-за этих туманных горизонтов, еще долгое время после того, как сии наводящие страх летающие
Долгое время покрутив и так и сяк эту мысль и перештудировав дюжину книг, составлявших богатую библиотеку отца, он, соблюдая величайшую скрытность, направился в ближайший порт, где причаливали тяжелые ганзейские каракки и португальские каравеллы, груженные дорогими товарами. Они пускались в путь до отдаленнейших портов — коль скоро там удавалось найти какой-нибудь примечательный товар, достойный коммерции. С ними вместе прибывали богатства всего мира, неслыханные ароматы и краски, полные ужасов и чудес рассказы. Потратив немало флоринов и реку джина, он выяснил: то, что он искал — это королевство Норвегия. Огромные фьорды, ледники, вулканы и даже море вокруг до сих пор кишат существами, явившимися из тумана времен. Кое-кто из моряков, дрожа от страха, описывал ему длинные руки кракенов, их присоски, похожие на жадные рты, их огромные, никогда не мигающие глаза. О, сколько кораблей, раздавив, они утащили в темные глубины океана! К одним рассказчикам присоединялись другие, и каждый был уверен, что его чудовище — наистрашнейшее из всех. Но все единодушно сходились в мнении относительно троллей, небольшая колония которых до сих пор сохраняется в скалах над Согне-фьордом в Норвегии. А из Исландии сообщалось об еще более ужасающих троллях, замеченных вблизи дьявольской черной крепости. Ее зубчатые стены возвышались у подножия горы, где кипела сера, где плясали демоны посреди адской дымящей блевотины.
Безобразные, огромные, и кожа как подошва; запах гниющего мяса, огромный сопливый нос, гнилые зубы, ладони размером со всю человеческую руку: каждый путешественник говорил о своем. Один описывал след, в котором могли уместиться бок о бок два вола, другой приводил в пример фекалии, одной-единственной из которых можно было унавозить целый сад, но садовник при этом непременно бы задохнулся. Один рассказывал, как тролль разгрызал клыками человеческую бедренную кость, чтобы извлечь костный мозг, составляющий вместе с еще дымящимися мозгами его величайшее лакомство. Другой добавлял, как тролль хватал и молодых девушек, и старух, а затем отбрасывал их, мертвых и напрочь разодранных, после удовлетворения своих самых животных влечений, детально живописуя орудие злодеяния.
Два месяца спустя молодой граф Родеаарде высадился в глубоком фьорде на севере Исландии, слегка измотанный после двух недель плавания на китобое из Бискайи, пропахший рыбой и старой ворванью, и с еще не пришедшим в себя желудком. Потратив какое-то время на закупку провизию, приобретение двух крепких маленьких лошадок, которыми так гордились туземцы, и найм в качестве проводника крепкого крестьянина Сигурдура, он отправился по тропкам к темным базальтовым стенам Диммюборгира[8]. Тут ему открылось, чем на деле оборачивается приключение, о котором он так долго мечтал, и все уже в этом совершенно чужом мире, казалось, сулило ему погибель; его охватила тревожность зверя, преследуемого невидимыми охотниками. Даже лебеди — изящные украшения садов его замка — превратились в свирепых врагов, готовых напасть с пронзительными криками. Его посещали ностальгические воспоминания о тех благородных птицах, которых подавали на грандиозных банкетах: великолепно украшенных, молчаливых и, главное, хорошо приготовленных. Земля вокруг него потрескалась, и в глубинах бездонных колодцев, укрытых вечной тьмой, ему чудились поджидающие его прoклятые души. А в высоте дымила и извергалась гора, воды были цвета персидской бирюзы, камни — кислотно-желтые, и ни травинки, ни единого деревца… Он чуть не начал презирать Ивэйна — свой столь обожаемый эталон, — который находил себе приключения в таком приветливом и дружелюбном лесу, как Броселианд, а не в этом преддверии Ада.
Рейхардт с Сигурдуром ехали целый день, после чего разбили ночлег на берегу жутковатого озера, ощетинившегося разбитыми черными колоннами. На рассвете они вошли в лабиринт полуразрушенных скал, где множились с каждым шагом пещеры и подземные ходы. Половина из деревьев, которым хоть как-то здесь удалось вырасти, лежали переломанными по краям болотистых луж, что издырявили склоны. Временами у путников перехватывало горло от едкого запаха — он предшествовал появлению свалок объеденных остовов, где в отвратительных кучах перемешались человеческие кости и скелеты животных. Под конец начала дрожать и биться сама земля, словно гигантской рукой ударили в огромный каменный барабан. Черные колонны, вздымающиеся к небу, тоже пришли в движение; меж ними ветер высвистывал сарабанду смерти. Рейхардт спешился на землю и отпустил на волю лошадь. Если животное выживет, он найдет его бродящим поблизости, а так не было смысла добавлять его останки к останкам всадника.
Тем же самым жестом он освободил своего проводника Сигурдура, который не стал упираться больше, чем того требовали приличия, и галопом удалился. Видал ли кто рыцаря, встречающегося со своим приключением иначе, как в одиночку? Он вспомнил слова, которые зазубрил наизусть едва выучившись читать: Рыцари Артура были весьма храбры и внушали недругу боязнь. Есть и поныне те, кто немало доблестен и уважаем, но они не таковы, как рыцари прошлого, из коих самые могучие, самые лучшие и самые щедрые рыцари имели обыкновение зачастую отправляться в путь ночью в поиске приключений и на встречу с оными. Равным образом путешествовали они и днем, и не имели при себе оруженосцев. Весь его идеал заключался в этих немногих словах…На мгновение он мыслями вернулся в славные времена былого. Раздавшийся грохот вернул его к реальности. Шум доносился из базальтового туннеля, становился все ближе и сопровождался треском, падением валунов и невыносимыми запахами: неопрятного тела, экскрементов, разлагающейся плоти, серы и Бог знает чего еще. Его охватило курьезное чувство — горделивое, и с тем и жалкое; он надменно поднял голову, а его сердце ушло в пятки. Дух его взывал к славе, а вероломное тело норовило трусливо сбежать.
В бесконечной пытке ожидания потянулись несколько последних секунд. А потом вышел тролль. Рейхардт занял позицию у подножия холма. Силуэт, вырисовывающийся на фоне вновь странным образом поголубевшего неба, казался еще более огромным, непропорциональным, уродливым. В голову невесть откуда пришли слова, нараспев нашептываемые бородатым человеком в черных одеяниях и с пером в руке: «Его голос — ураган, его рот — пламень, его дыхание — смерть». Никогда не видавший горного тролля Рейхардт признал его по ручищам и ножищам, что походили на замшелые камни, и огромной голове, качающейся на кривых плечах. Тролль сделал шаг, затем другой, и земля дважды содрогнулась под ногами рыцаря. Последний различал пучки грубых волос, запутавшиеся в гриве кости, похожий на гнилой кабачок нос, зеленоватые сопли, стекающие по верхней губе, лосиную шкуру, покрывающую бесформенную массу тела. Оружия при тролле не было, но каждая его рука сжимала по куску скалы с острыми краями. Из его полуоткрытого рта, в котором постукивали зубья размером с ладонь, глухо доносился приглушенный напевный гул — урчание и визг одновременно.
Рейхардт положил руку на рукоять меча и выпрямился, не питая иллюзий. Лезвие его оружия ничего не могло поделать против прочной кожи, покрывавшей тело противника. Его конец был близок, но все равно ему надлежало умереть достойно. В два шага тролль настиг его. Если меч и ужалил монстра, тот не выказал никаких эмоций. Чудовище отбросило камни и, протянув руку вперед, схватило рыцаря за одну руку, подняло его до уровня своих глаз и отбросило на землю. Невзирая на заскрежетавший металл, юноша поднялся на ноги, и тролль повторил свой маневр. На третий раз Рейхардт не смог встать. Он остался стоять на коленях с залитым кровью лицом. Тролль потыкал в него кончиками пальцев и, увидев, что он почти неподвижен, схватил большой камень и занес его над головой своей жертвы.
В момент прощания с бренным миром с губ юноши слетела не молитва, но песня — «Аве Мария». Ему хотелось доверить свое истерзанное тело и неупокоенную душу Деве Марии. Его песня возвысилась, и он с радостью отметил, что голос не дрожит. На него снизошло спокойствие, песнь разнеслась по воздуху, а небо все голубело и голубело. Теперь он был готов, конец мог приходить. Вместо ожидавшегося камня на него внезапно обрушился ливень, замочив его волосы и лицо теплой водой, смывая запекшуюся кровь. Он поднял голову. Тролль опустил руки и заливался огромными (ну очень, очень огромными) слезами. Из его носа тоже потекло, притом отвратительнейшим образом. Ошеломленный рыцарь замолк; чудовище зарычало и снова взмахнуло своим снарядом. Рейхардт инстинктивно возобновил пение.
Сколько он еще тянул гимны и псалмы, джиги и колядки? Наконец голос сорвался, язык пересох, и он рухнул — настолько обессиленный, что его глубокого оцепенения не пробить было никаким страхам.
Через прикрытые веки он почувствовал тень, вставшую между ним и солнцем; а заодно — и зловоние от тела и изо рта тролля. Две огромные ладони схватили его, и он смутно подумал, что сейчас его четвертуют. Он бы предпочел, чтобы ему проломили череп, подумал Рейхардт, прежде чем погрузиться в кромешную темноту.
Когда он пришел в себя, над его головой ездило взад-вперед ночное небо. Он чувствовал себя убаюкиваемым ребенком, надежно укрытым под толстой звериной шкурой. Запах стоял по-прежнему мерзкий, а когда он осмелился высунуть голову из-под своей попоны, то в двадцати футах под собой увидел землю. Вдали посверкивали под звездами горы, время от времени их венчали отблески пламени. Он поднял голову и едва не потерял то немногие крохи рассудка, что только что к нему вернулись. Над чернеющей печью огромного рта, над двумя ноздрями — шире, чем закопченные дымовые трубы замка его отца, светились красным два разглядывающих его огромных глаза, утонувшие под выступающей складкой лобной кости. Зрелище настолько невыносимое, что он снова закрыл глаза. И еще быстрее открыл их, когда почувствовал на щеках, губах и лбу елозанье толстого, липкого, слюнявого языка.