Трон Знания. Книга 4

— Радрэш основал религиозное течение Семи Морей. Предание о Морях было уничтожено, последователей Радрэша казнили. И лишь спустя века имя этого человека стало символом мудрости. Он говорил, что поистине великий человек переплывает семь морей: море Ошибок, Потерь, Поиска, Понимания, Любви, Просветления и море Гармонии. Всех людей я раскидываю по морям.

— И в какую лужу ты меня посадил? — спросила Малика. — Прости, в море.

Не ответив, Иштар дошёл до середины ряда изваяний и положил руку на каменный кулак, сжимающий рукоять изогнутого меча:

— Хазир Зальфар. Он родился намного позже Радрэша и переплыл море Понимания. Жаль, что его жизнь была короткой.

Малика посмотрела на статую. Раскосые глаза, нос с горбинкой. Ракшад с примесью чужой крови.

— Что он сделал?

— Никогда не задумывалась, почему Ракшада занимает треть материка?

— Не успела.

— А зря. В представлении был бы ещё один акт. — Иштар провёл пальцем по лезвию каменного клинка. — Мы совершали набеги, захватывали территории. Гибли люди. Вдов было больше, чем жён. Города пустовали, а мы расширяли границы. Зальфар положил этому конец. Он сказал: «Мы не завоеватели. Мы защитники». Наша армия росла и становилась сильнее с каждым годом. Не для сражений, а для того, чтобы с нами боялись сражаться.

Иштар прошёл вдоль статуй. Остановился возле последней:

— Шабир Тевако. Он добрался до Моря Просветления.

— Чем он прославился? — поинтересовалась Малика, глядя на скульптуру старого человека.

— Тевако сказал: «Мы защитники и освободители» и создал Лунное Единство. В него входят страны, которым надоело воевать — с трупниками, друг с другом — и которые согласны разместить на своей территории наши войска. Сейчас в Единстве семьдесят три Пустыни из ста семидесяти.

— Впечатляет, — проговорила Малика.

Иштар перешёл к противоположной стене и двинулся вдоль очередного ряда изваяний. Остановился возле крайней статуи человека, взирающего на кресло хазира:

— Мой прадед, Шейл. Он переплыл море Поиска.

— Во времена его правления в Единство вошли двенадцать Пустынь, — сказала Малика. — Тебе есть чем гордиться. Династия Гарпи…

— После его смерти династия Гарпи села в лужу, как ты выразилась, — перебил Иштар.

— Это я говорила о себе.

— Для деда я придумал море Лени. Для отца — море Глупости. Для Шедара — море Крови. Притом, его крови в этом море было всего-то одно ведро.

Малика посмотрела на висок Иштара. Гибкая ветвь с шестью листочками. Пять закрашены чёрным. По татуировке не догадаешься, что пятеро братьев умерли не своей смертью.

— Мой отец хотел переплюнуть моего прадеда. Но в итоге развязал войну и присоединил к Ракшаде одну Пустыню. Шедар перехватил знамя. Эта война длилась четырнадцать лет. Ещё сегодня утром там гибли наши воины и умирали местные жители.

— Длилась или длится? — переспросила Малика.

— Три часа назад я отправил Хазирад в отставку.

— Иштар…

— Воины могли стереть страну с лица земли за три дня, но Шедар нуждался в крови. Он сам провоцировал мятежи и заставлял воинов истязать мятежников. А Хазирад, который достался мне по наследству, поддерживал его. И не нашлось ни одного человека, кто бы провёл Шедара вдоль ряда статуй. Он наплевал на нашу великую историю, но никто не ткнул его носом в свой же плевок.

— Иштар, сейчас не слишком удачное время…

— Два часа назад я сформировал новый Хазирад.

— Хёск ушёл в отставку? — спросил Малика.

Глядя на статую прадеда, Иштар покачал головой:

— Он верховный жрец, и будет моим старшим советником, пока я не найду более верного жреца. Хотя я больше доверяю мёртвым.

— Альхара?

— Он твой легат. Я скажу тебе, если он надоест мне.

— Надеюсь, это случится не скоро, — произнесла Малика. — И… есть продолжение?

— Час назад Хазирад подписал приказ о прекращении боевых действий и выводе войск из Пустыни. И сообщил новость правителю.

— Он приехал на праздник?

— Конечно. В Ракшаде сейчас все: и враги, и друзья.

Малика скомкала в кулаке уголок чаруш:

— Теперь жди разделения Ракшады на два лагеря. Надо было поступить как-то иначе.

— Я обвинил советников в государственной измене. И собираюсь провести открытый суд, пока не утихла злость после твоего спектакля.

Малика сделала шаг назад:

— Ты казнишь их?

Оторвав взгляд от изваяния прадеда, Иштар повернулся к Малике:

— Придумай мне море.

Она попятилась к двери:

— Нет, Иштар, я в такие игры не играю.

— Конечно, у тебя всё серьёзно. А ведь так несерьёзно было на словах. Сражение, танцы. Потом женщины выразят мне своё почтение. Бабочки над площадью. Ты думала, что ткнула меня носом в мой собственный плевок?

— Нет, Иштар, нет!

— Думала, я дурак? Думала, я не вижу, что происходит в стране?

— Я хотела…

— Хотела, чтобы я щёлкнул пальцами, и женщины запорхали как бабочки? — Вскинув руку, Иштар указал на изваяния. — Сколько прошло времени, и сколько было принято законов, прежде чем женщины оделись в чёрное и легли на землю? Сколько должно пройти времени, и сколько мне надо отменить законов, чтобы они поднялись?

— Иштар, прости меня.

— Если завтра я скажу: «К чёрту вековые традиции, к чёрту правила», меня казнят, как Шедара, на стене Позора. — Он шагнул к Малике, схватил за локоть и притянул к себе. — Придумай мне море. Молчишь?

— Извини меня. Пожалуйста.

— Стоит провести с тобой час, и я снова заражаюсь безумием. С этим надо что-то делать. Идём к матери-хранительнице.

— Уже поздно. Она спит, — проговорила Малика, желая подготовить старуху к долгожданной встрече с сыном. К встрече, которая ничего хорошего не сулила.

— Её предупредили, — сказал Иштар и подтолкнул Малику к двери.

Фейхель выбралась из кресла, уронив с подлокотника клетчатый плед. Распласталась на полу, раскинув руки. Выдержав несколько секунда, встала на колени.

Иштар обвёл комнату взглядом. Уставился на мать. Текли минуты, а он не произносил ни слова. Малика вытерла взмокшие руки о платье. С усилием переступила с ноги на ногу — они будто примёрзли к паркету.

— Я тебя совсем не помню, — проговорил Иштар. — И день, когда родила Самааш, плохо помню. Ты была там? Да?