Трон Знания. Книга 5

Хлыст закачался из стороны в сторону:

— Да что ж это такое… Господи…

— Я звал тебя, папка. Днём и ночью звал, а ты не приходил. — Тормун захлебнулся рыданиями. Повалился вперёд.

Хлыст притянул его к груди:

— Поплачь, сынок. Поплачь.

— Где ты был так долго?

— Прости меня, сынок. — Хлыст похлопал его по спине. Опустился на пятки, уронил руки на колени. — Мамку помнишь?

— Помню, папка, — проговорил Тормун, размазывая по лицу сопли и слёзы. — Помню, как она гроб свой сломала.

— Какой гроб? — словно с того света прозвучал голос Хлыста.

— Ну не гроб, а доски, из которых хотела гроб сделать. Разломала и печку растопила. Мы сели рядышком: мамка, ты, я, Мартин, Тоола. Одеяло на себя накинули, и так хорошо было. — Тормун улыбнулся. — Так хорошо было…

— Прости меня, сынок, — промолвил Хлыст. С трудом поднялся, забродил по комнате, натыкаясь на стены, словно слепой.

— Мне ведь, папка, жизнь опостылела.

— Ну что ты такое говоришь?

— Меченый я, отхаренный. Везде метки стоят.

Хлыст упёрся ладонями в шаткую перегородку, уронил голову на грудь:

— Мы их сведём.

— Я ведь всё делал. Всё делал, папка, — проговорил Тормун и вновь залился слезами. — Мне жить хотелось. А теперь не хочу. Сбежать не могу. К мамке не могу пойти. Стыдно. Перед Мартином стыдно. Я, дурак, его клопом называл. Тоолу по рукам шлёпал. Сволочь я, папка. Сволочь и слизняк… — Вытер рукавом лицо. — Как они?

— Не знаю. Я давно их не видел… — Хлыст запустил растопыренную пятерню в седые космы. Качнувшись, обернулся. — Тормун, сынок… Мы сведём метки. Подо мной такие мастера ходят.

— А здесь? — Тормун ударил кулаком себя в грудь. — Здесь… кто их сведёт? Просьба у меня есть, папка.

— Нет. — Хлыст двинулся к сыну, еле поднимая ноги. — Нет-нет… Нет!

— Если наложу на себя руки, попаду в ад. А я встану перед Богом на колени, попрошусь в рай. Мамку хочу увидеть хоть разок. И Тоолу, и Мартина. С тобой вот увиделся… Сходи к ним, скажи, чтобы на тот свет не спешили. Я дождусь их. Обязательно дождусь.

— Тормун, мы… — Хлыст сжал костлявые плечи сына. — А не надо ничего сводить. Мы уедем с тобой. Далеко-далеко. В Лэтэю. Помнишь, мы хотели уехать? Будем белок щёлкать, сохатых рубить.

— Устал я, папка.

Немного помедлив, Хлыст уселся на край кровати. Пружины испугано взвизгнули.

— Давай-ка я тебя покачаю. Как маленького. Помнишь?

— Я не маленький. Целую жизнь прожил.

— Мой сынок, моя кровиночка. — Хлыст похлопал ладонью себя по коленям. — Давай. Хочу тебе спеть. Как мамка. Помнишь? А давай вместе споём.

Тормун перебрался к нему на колени, обнял за шею:

— Люблю тебя. Сильно-сильно. И ты меня любишь, я знаю.

Хлыст покосился на Эйру:

— Чего вылупилась?

Она отвернулась к двери.

Засипела панцирная сетка. Два голоса затянули тоскливую мелодию. Раздался треск костей, песня оборвалась.

Стонали пружины. За перегородкой бранились мужики. В окно билась снежная крошка.

— У меня было двадцать сапфиров, — прозвучал замогильный голос. — По сапфиру за каждый грёбаный год, что я получил. Я мог забрать семью, увезти куда угодно. И нас бы никто не нашёл. А я… я испугался, что не смогу жить, как все… Я выбросил семью, как мусор. А Бог их подобрал.

Эйра обернулась. Хлыст баюкал сына, прижимаясь щекой к его щеке. Рука Тормуна безвольно покачивалась. Безжизненный взгляд устремлён на отца. На приоткрытых губах застыла улыбка.

— Он спит, Асон.

Хлыст уложил тело на кровать, укрыл одеялом с головой. Сгорбился. Пошатнувшись, схватился за железную спинку:

— Я свечки ставил за его упокой, а мои кореша его харили… Приходили ко мне и лыбились в рожу… Суки… Ненавижу. — Затряс кровать, закричал с надрывом: — Ненавижу! Суки! Говнодавы! Мать вашу…

Подавился глухим рыданием, согнулся пополам. Проглотив стоны, спросил:

— Почему не смеёшься?

— Мне не смешно.

— Смейся. — Обернувшись, Хлыст направил на Эйру взгляд, полный горя и страдания. — Смейся, дрянь. Смейся. Не скрывай радости.

— Мне жаль. Я до последнего надеялась, что это не твой сын.

Прерывисто дыша, Хлыст примостился в ногах Тормуна. Заскрипел зубами:

— Мрази… Что б вы сдохли… Что б вы сдохли.

— Я могу их убить, — промолвила Эйра, опустившись перед ним на корточки. — Всех до одного.

— Нет такой смерти, чтобы они страдали, как я. Нет такой смерти, и ада такого нет. И дьявол им не страшен.

— Они будут страдать, а ты будешь смотреть. Я могу это устроить. Я моруна, не забывай.

— Хочу смотреть, хочу, — закивал Хлыст. — Хочу смотреть, как они ползают на четвереньках и умоляют о быстрой смерти.

Эйра взглянула на кулак. Сжатые пальцы приобрели сливовый оттенок. Камень уже не чувствовался.

— Приведи своих людей в дом молитвы Белых Волков. У тебя есть время до рассвета. На рассвете начнётся штурм города. Те, кто насиловал твоего сына, либо умрут лёгкой смертью, либо отправятся в тюрьму. А там, сам знаешь, они будут жить как короли.

Хлыст откинулся на стену, закрыл глаз:

— Что сказать им? Сказать, что нас спасёт Бог? Что надо помолиться?

— От дома молитвы в Ведьмин парк ведёт подземный туннель.

— Знаю. — Хлыст оттолкнулся от стены, облокотился на колени и уставился в пол. — Нас там ждут?

— Там никого нет, клянусь. Напугай их армией ветонских защитников. Скажи, что это единственная возможность уйти без потерь. Скажи, что вы пересидите где-то и снова захватите город.

— Они сбегут. Ты же понимаешь?

— Не сбегут.

Хлыст посмотрел исподлобья:

— Пообещай, что выполнишь мою просьбу.

— Обещаю.

— Так сразу? Обещаешь, даже не зная, о чём я попрошу?

— Тормуна похоронят рядом с матерью, братом и сестрой. Обещаю.

Хлыст долго буравил Эйру взглядом:

— Почему ты это делаешь?

— Что?

— Нашла моего сына, обещаешь похоронить его по-людски.

— Потому что ты однолюб.

Хлыст упёрся ладонями в колени, с трудом поднялся на ноги. Отвернув край одеяла, поцеловал Тормуна в лоб.