Тропинка в небо(Повесть)
Шрифт:
— И тут нашла! — сокрушенно вздохнул он. — Нигде не скроешься от вашей любви, княгиня. Хорошо, что я успел все-таки соснуть минуток двести… С чего начнем? — Трош деловито открыл валявшийся рядом учебник.
— С самого начала, — вздохнула одновременно сожалеюще и облегченно Манюшка. — Режим такой: два часа работать, десять минут отдыха.
— Я бы предпочел наоборот.
На другой день, едва они расположились под тем же каштаном, к ним подошел Игорь Козин.
— О гонительница любви и каждой бочки затычка! — обрушился он на Манюшку. — Не сомневаюсь — это твой змеиный язык и твои ядовитые наветы отвратили от меня сердце моей дамы сердца.
— За бриллиантовые — вот разве что Барон, если его состояние за долги не перешло еще к Разуваеву и Колупаеву. Я могу только свой пирожок за ужином пожертвовать.
— Годится… Принимайте, о высокородные, в свою артель несчастного, насильственно разлученного со своей…
— Слушай, катись-ка ты!.. — не выдержав, рявкнул Трош отнюдь не светским тоном. — Не мешай работать широким массам баронов и княгинь!
— Не гоните меня, о лучшие представители презренной голубой крови! — переменил тон Игорь. — Поверьте, вместе с дамой сердца готовиться к экзаменам… упаси аллах. Чуть сосредоточишься на художественных особенностях «Мертвых душ», а тут — раз! — контакт, зажигание и полет. Смотришь в книгу, а видишь ручку, щечку, ушко, плечико, завиток… Так что отказываюсь, о сиятельная, от пирожка в уплату за мои бриллиантовые слезы. Зубы мои готовы грызть гранит науки.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
В летний лагерь. Первая ночь в палатке. Подружка и ее сердечные дела
После экзаменов вторая и третья роты (теперь они стали первой и второй) уезжали в летний лагерь. Но не в полном составе. В городе оставалась большая группа спортсменов — готовиться к республиканским соревнованиям. В их числе был и Захаров. Он приехал на вокзал проводить товарищей, подошел к ребятам из четвертого взвода, толпившимся на перроне, стал прощально пожимать руки. Увидев Манюшку, вытащил ее из толпы за рукав, скороговоркой пояснив:
— Надо передать своему заму комиссарскую власть, должен секретно молвить золотое слово.
Они медленно пошли вдоль вагонов.
— Ну-с, товарищ римский полководец Марий, не поминай лихом. Постараюсь заскочить в лагерь денька на два. Надеюсь, встретите с оркестром.
— Даже и не сумлевайтесь, Анатолий Иванович, — почтительно наклонила голову Манюшка.
Паровоз просвистел отправление.
— Ну, давай лапу.
— А где ж ваше золотое слово, секретно сказанное, товарищ комиссар?
Вагоны дернулись и медленно поплыли мимо.
— Вздохните иногда по оставленным друзьям, а уж мы… — Голос его дрогнул. — Эх, жисть наша поломатая! Ладно, беги. — Толик ласково провел ладонью по рукаву ее гимнастерки и подтолкнул к поезду.
В вагоне было жарко и весело. Согласно и мощно лилась песня:
В дорогу далекую, В небо высокое К звездам наш полет.Манюшка стояла у открытого окна и смотрела на пробегающие мимо городские кварталы… пролеты моста… заводские трубы… проплывающие сады, поля… села на горизонте…
— Юность веет страстным ветром мая, — На борьбу зовет и манит вдаль, —произнес рядом знакомый голос.
Она задумчиво покивала головой. Сердце было переполнено.
Грусть от расставания с городом, прощание с Толиком, сила и объединяющий лад песни, которую пели товарищи, широкий заоконный мир, залитый солнцем, голубизной, зеленью, — все это слилось воедино в торжественную, пронзительно радостную и печальную, зовущую в дальние дали музыку. Вася коротко и точно выразил ее стихами. Он умел это — тонкие и неопределенные чувства воплотить в одной-двух поэтических строках любимых поэтов, а иногда и собственного сочинения.— Совсем другой воздух за городом, а? — сказал Матвиенко. — Чистый, пахучий…
— Помолчи, пожалуйста, — попросила Манюшка.
Вася обиделся и отошел. Она этого даже не заметила. Ей не хотелось расставаться с тем огромным и волнующим, что заполнило душу. Как будто кто-то подсказал ей, что вот если сейчас запомнить, запечатлеть и удержать в памяти и сердце этот мимолетный образ своего существования, то он останется в ней навсегда.
Высадились в Новомосковске. С песней пересекли его и вышли на проселок. Устоявшаяся густая темнота поглотила колонну.
— Увеличить дистанцию, идти обычным шагом! — раздался голос капитана Тугорукова.
Через полчаса рота свернула налево и, вытягиваясь гуськом, вступила на полевую тропинку.
Рожь колосилась, и такой нежно-щемящий запах защекотал ноздри, что руки невольно потянулись к колосьям, гладили их, ласково пропускали сквозь пальцы. Сзади раздался возмущенный голос:
— Зачем… ето… портишь посев? — И деловитое объяснение: — Ты собьешь с колоска пыльцу — от него уже зерен не жди.
Тот, к кому были обращены слова, очевидно, возразил — через небольшой промежуток времени снова раздался поучающий голос Евстигнеева:
— Если бы ты один был, тогда конечно. А тут вон какая шарага. Каждый испортит по колоску — и то какой убыток!
— Ладно, больше не буду, хозяйственная твоя душа!
По цепи тихо и задушевно, не заглушая шума колосьев, плыл неторопливый говор.
После села Павловка пошли берегом речки. Над нею полусонно, точно баюкая, шептали кусты. Тянуло свежестью и покоем. Иногда доносились тихие всплески. Оказавшийся рядом Мотко сообщил Манюшке, что до лагеря от села километра три с гаком. Когда через некоторое время уставшая Манюшка спросила, где же лагерь, — три километра, по ее прикидке, они уже прошли, он со смешком ответил:
— А теперь гак остався. Украинский же гак, як видомо, имеет два значения. Минимальное равняется основной величине, в данном случае трем километрам. А максимальное стремится до безмежности. Отаке-то.
От реки дорога повернула вправо и повела роту через лес. Запахло смолой, озоном (видно, недавно перепал дождик), струились еще какие-то терпкие и сладкие ароматы.
— До чего же хорошо кругом! — вдруг рявкнул знакомый бас.
— Тише! Гермис ударился в лирику!
Дорога вынырнула из лесочка, и впереди смутно забелели ряды палаток, проступили контуры каких-то строений.
— Эх и поспим! — потягиваясь и зевая, мечтательно воскликнул Мотко. — Зараз як ткнусь носом у подушку, так и вмру до самого обеду.
В лагере роту построили, и начальник лагсбора майор Кудрин объявил:
— Палатки внутри не оборудованы, поэтому спать придется на подручных средствах: шинель под голову, шинель под бок, шинелью укрыться.
— Да и шинелей же нет, — пробормотал рядом Матвиенко.
— Подъем по распорядку — в шесть ноль-ноль.
— Так зараз уже около трех! — простонал Мотко.