Тропинка в небо(Повесть)

— Я все сказал. — Комора повернулся к выходу. Через плечо насмешливо произнес: — К отбою не ждите. Разрешаю отдыхать без меня.

Народ в палатке помалкивал — видно, не определили еще своего отношения к новичку и созданной им ситуации. Исподтишка поглядывали на Манюшку. Она, холодно-спокойная, доступно-недоступная, словно статуя античной богини, снова вернулась к недописанной заметке. Никто и подумать не смел, что на душе у нее неприятно скребет.

Манюшка была в растерянности. Что сегодня Комора не придет к отбою — черт с ним, хоть бы и совсем не приходил. Но вот завтра, когда он не встанет на зарядку, — что делать? Может, плюнуть и все… В таком случае надо сразу же идти к капитану и подать в отставку из-за несоответствия занимаемой должности.

Во время отбоя и потом, когда возвращалась к себе в палатку, Манюшку точила забота о завтрашнем подъеме. Поскольку в отставку она подавать не собиралась, то мысли ее постепенно из растерянно-расплывчатых — ах, что же будет? — превратились в конкретно-деловые: надо сделать так-то и так-то, а если он так, то она — вот так-то. Наметив и продумав план действий, Манюшка выбросила Комору из головы — не хватало еще мучиться бессонницей из-за этого морального огрызка! — и, как всегда, поболтав на сон грядущий с женщинами, спокойно и крепко уснула.

Утром к подъему она явилась в палатку, поигрывая длинной и гибкой лозиной и мурлыча под нос:

Потому, потому, что мы пилоты, Небо наш, небо наш родимый дом. Первым делом, первым делом самолеты, Ну, а девушки? А девушки — потом.

Больше всего Манюшку тревожило то обстоятельство, что Комора будет не единственным любителем понежиться после сигнала «подъем». Имелись и свои такие, и каждое утро командирам приходилось тратить время на перебранку с Мотко, Евстигнеевым. Вообще, среди спецов не было ангелов, ведущих праведное житие по распорядку дня. Каждый норовил при возможности сачкануть — добрать лишние минутки сна, под благовидным предлогом улизнуть к Самаре, либо — вечерком — в деревню в надежде подцепить какую-нибудь «туземочку». Манюшка и сама была не из тех, кто выслуживается (да в спецшколе таких вообще было очень мало — здешнее общественное мнение не жаловало «выскочек» и «лизунов»). Поэтому утренние перебранки были безобидны и безвредны для обеих сторон: каждый, так сказать, делал свое дело — командир поднимал отделение, а подчиненные выгадывали полторы-две минутки сладкой дремы.

Но сегодня, когда предстояла схватка с Коморой, все это приобретало другой, далеко не безобидный смысл. Комора хотел поставить себя в исключительное положение, и любители послеподъемной неги становились его невольными помощниками. К тому же неизвестно было, как поведет себя Дмитро Калинник. Он друг Коморы, стало быть, тоже штучка.

Но, видно, не одна Манюшка понимала ситуацию. Когда в знобком утреннем воздухе раздался зов трубы — «вставай скорей, скорей вставай!» — и Манюшка, войдя в палатку, крикнула: — Третье отделение, подъем! — все дружно отбросили одеяла и один за одним потянулись к выходу. Хотя Мотко и не преминул поворчать:

— Хай ёму грець! Як казав отой цыган: «И чего спешат?» Если боятся опоздать на физзарядку, ну, встали б на пять минут раньше.

Евстигнеев тоже спел свою утреннюю арию:

— Чтоб у вас… ето… глотки пересохли! Вопят, как будто их режут. Только глаза прикрыл — уже подъем.

— Поменьше в Павловке кобелевать будешь, — сказала Манюшка, даже не улыбнувшись. — Кстати, это вредно для твоего хрупкого здоровья.

Здоровье Евстигнеева было предметом постоянных шуточек и подначек. Женечка хоть и привык уже к ним, но каждый раз «заводился». Вот и сейчас он сердито огрызнулся:

— Закрой… ето… поддувало и не сифонь, княгиня недорезанная!

К ее удивлению, встал и Калинник. Проходя к выходу мимо Манюшки, подмигнул ей веселым цыганским глазом.

— Не тушуйся, господин комотд, твое дело в шляпе.

Палатка опустела. Манюшка подошла к Коморе, который лежал, укрывшись с головой.

— Сэр, вставайте, — тронув его за ногу, вежливо сказала она. — Рота с нетерпением ждет вашего выхода.

Комора не откликнулся, и Манюшка подергала его за ноги.

— Сэр?

— Слушай, ты, стерва, — раздался из-под одеяла приглушенный злой голос, — ты что — ищешь приключений?

— Была команда «подъем». — Она ухватила одеяло, рывком сорвала его и отбросила.

Комора вдруг изогнулся и ударил Манюшку ногой в грудь. Она отлетела к выходу и шлепнулась на пол. Очумело посидев, пережидая боль в теле, тихонько встала, на цыпочках приблизилась к «сэру» и изо всей силы вжикнула его по голой спине своей пружинистой тонкой лозиной. На темно-бронзовой коже прямо на глазах набух кровавый рубец. Дико вскрикнув, Комора разъяренной кошкой метнулся к Манюшке. Но она была начеку: выскочила из палатки — и давай бог ноги!

Они вихрем пронеслись мимо изумленного дневального под грибком, и, взбивая на дороге пыль, помчались через сосновый бор к речке. У Манюшки была надежда, что удастся добежать туда прежде, чем Комора настигнет ее. А что догонит, она не сомневалась — у него длиннее ноги. Но Манюшка не смогла предусмотреть всего. Того, например, что ей на бегу придет в голову мысль: «Все же заставила я его сделать положенную пробежку к реке, а там, глядишь, капитан и зарядкой заставит заниматься». Эта мысль насмешила, а смех обессилил, и Комора догнал ее раньше, чем она рассчитывала: они пробежали сосновый бор, до реки оставалось совсем немного, уже слышались крики купающихся ребят, но самих их не было еще видно из-за прибрежного кустарника.

Пришлось Манюшке держать оборону. Легкая и увертливая, она маневрировала вокруг неповоротливого по сравнению с нею парня, отбивалась лозиной. Иногда ей удавалось ожечь его, и Комора все больше свирепел.

Все ж ему удалось достать ее — она допустила оплошность, оказалась слишком близко от его кулака, и он толкнул ее в плечо со всей силой неутоленной мести. Манюшка пошатнулась, потеряла контроль над своим телом и тут же очутилась во власти разъяренного рыжего зверя. Комора заломил ей руки за спину, подножкой свалил на землю и, ухватив за волосы на затылке, намертво придавив ее к земле своим крупным тяжелым телом, начал возить лицом по дорожной бархатистой пыли.

— Я т-тебе пок-кажу авиацию! — зло цедил он сквозь зубы. — Я т-тебе покажу как к-командовать! Я тебе такую жизнь устрою — быстро вернешься к мамашиной юбке. Я т-тебе, стерва…

Манюшка задыхалась в пыли, чихала и кашляла, чувствовала, что силы иссякают, но продолжала сопротивляться: отжималась руками от земли, пыталась сбросить его с себя, вырваться. Ее сопротивление не давало остыть его ярости, он забыл обо всем на свете. В пылу борьбы они не услышали шума набегавшей роты, не видели, как подбежали ребята. Славичевский рванул Комору за плечи и прошипел:

— Ну-ка ты, быстро, сзади Бирон! — Он отпихнул его в спецовскую гущу. Поставил на ноги Манюшку, сочувственно посоветовал:

— Беги умойся. Только ротному не попадись на глаза.

Завтрак, уроки, обед прошли в каком-то лихорадочном предгрозовом ожидании. А после обеда, в час личного времени, четвертый взвод собрался в палатке третьего отделения.

— Ну, что будем делать, хлопцы? — спросил Ростик.

Спецы не любили обращаться к начальству за разрешением своих конфликтов. Жалобы и доносы на товарищей считались преступлением. Предпочитали судить, выносить приговоры и исполнять их сами. И когда Мотко под одобрительный шумок вынес резолюцию: