Тростник под ветром

На перекрестке Хибин толпятся клерки и девушки-служащие из близлежащих контор -сейчас обеденный перерыв. Стоя на набережной, они смотрят па плавающих в воде карпов. Крупные рыбы наперебой хватают корм, описывая в воде плавные круги. При виде откормленных рыб зрители чувствуют прилив аппетита. И рыбам и людям хочется есть.

Пробравшись сквозь толпу, Сэцуо Киёхара пошел вдоль набережной по направлению к Маруноути. "Предстоит неизбежная смена кабинета, — на ходу размышлял он — Коноэ сам, безусловно, чувствует, в каком трудном положении он оказался. В министерстве иностранных дел все еще живы традиции дипломатии Мацуока; политика Коноэ и Тоёда, по всей видимости, не встречает одобрения".

Мацуока действовал в тесном контакте с военными кругами. Все знали, что на заседаниях кабинета точка зрения министра иностранных дел одновременно отражает требования руководителей армии и флота,— вот почему мнение Коноэ в большинстве случаев практически не имело значения. После образования второго кабинета Коноэ Мацуока немедленно добился заключения тройственного союза, затем, воспользовавшись конфликтом между Таиландом и Индо-Китаем, вступил в переговоры с французским послом Анри, добился согласия правительства Виши на вступление японских войск в северные области Индо-Китая, поехал в Германию, где Встречался непосредственно с Гитлером, и в конце кониин расчистил путь для японского вторжения в южные районы Индо-Китая. Совсем недавно, в июне этого года, руководители военных кругов посетили Мацуока, имея на руках готовый план вторжения, и потребовали от него заключить, японо-французский договор: о «Совместной обороне Индо-Китая». В ответ на это требование министр иностранных дел высказался без обиняков:

— Вступление японских войск в Южный Индо-Китай будет означать начало новой мировой войны в Юго-Восточной Азии; пашей армии и флоту придется преследовать противника на огромном пространстве вплоть до самого Сингапура. Готовы ли вы к этому, господа военные?—И после такого решительного заявления поставил вопрос о вторжении в Индо-Китай на совещании, состоявшемся во дворце 2 июля 1941 года.

Коноэ был категорически против этого плана. Но ему пришлось отступить под нажимом военных руководителей. Вот тогда-то он и решил окончательно отмежеваться от Иосукэ Мацуока.

Утром 12 июля он направил министерству иностранных дел робкий запрос: «Каковы будут перспективы японо-американских переговоров, в случае если японская армия вступит в Южный Индо-Китай?»

Как только Ондзп Санто, заведующий отделом Стран Южных морей, ставленник Мацуока, получил запрос премьера, он немедленно распорядился направить телеграмму Томану Като, японскому послу при правительстве Виши. Японо-французские переговоры начались.

На третий день после этого Коноэ принял решение об уходе в отставку и составил заявление от имени всех министров. Начальник секретариата, собиравший подписи, напоследок направился к Мацуока, который отдыхал на даче по случаю легкого недомогания.

— Как изволите видеть, все министры подписали заявление об уходе в отставку. Осмелюсь просить и министра иностранных дел присоединить свою подпись.

У Иосукэ Мацуока не было выхода. Это была месть, единственная месть, на которую еще хватило сил у Коноэ. Мацуока молча подписал заявление, отпустил начальника секретариата и, рывком приподнявшись на постели, швырнул подушку в сёдзи^*. Переплеты сёдзи сломались, подушка вылетела на веранду.

— Этот Коноэ!.. Этот Коноэ!..— закричал он.— Этот тип совершенно не понимает, где решаются судьбы Японии!

На следующий день высочайшим указом был сформирован третий кабинет Коноэ, созданный якобы специально для того, чтобы привести переговоры с Америкой к положительному результату. Но каких-нибудь десять дней спустя подготовленный Мацуока японо-французский договор о «совместной обороне» вступил наконец в силу, и я японская армия лавиной хлынула в Южный Индо-Китай. А вслед за этим во всех странах мира был наложен секвестр на японские капиталы. Японо-американские переговоры прервались.

Вчерашнее совещание во дворце — закономерный итог всех этих событий. Пожалуй, даже логично, что с ограды министерства иностранных дел сняли ворота. У министерства нет больше никакой власти — военные руководители попросту игнорируют все усилия дипломатов.

Миновав набережную, Сэцуо Киёхара вошел в здание "Токио-кайкан". В вестибюле было сумрачно и прохладно К нему подскочил бой в белой куртке.

Господин Асидзава ждет вас,— доложил он.

Юхэй Асидзава вышел из дома в десять часов утра. День начался обычно.

Перед уходом он спросил у жены:

Сегодня понедельник, я увижусь с Киёхара. Что ему передать?

Киёхара был старший брат жены.

Видишь ли...— госпожа Сигэко на минуту задумалась. Никаких особых поручений у меня к нему нет, по... как бы это сказать... В последнее время жизнь стала такая сложная. Все идет не так, как, наверное, хотелось бы Сэцуо... Ведь он такой прямой, совершенно не умеет приспосабливаться к обстоятельствам... Признаюсь, это меня немного тревожит. Так ему и скажи.

Ну, такая тревога теперь в порядке вещей. Не придав значения словам жены, Асидзава вышел на улицу. После введения новых ограничений на бензин он больше не ездил на автомобиле. Машина стояла в гараже, постепенно покрываясь налетом ржавчины.

Из окон бежавшей по эстакаде электрички виднелось море. Электричка проскользнула мимо громадных зданий издательств, над которыми высоко в небе кружили голуби, и остановилась у платформы Токийского вокзала.

Директор издательства Асидзава неторопливо спустился по ступенькам лестницы. В одной руке у него была газета, в другой — легкая трость. Ему уже перевалило за пятьдесят. Белоснежный полотняный костюм, свободно облегавший его высокую фигуру, красивая шевелюра с проседью, подстриженная чуть длиннее обычного, легкая соломенная шляпа придавали ему безукоризненно элегантный вид. Три года, проведенные в Оксфорде, до сих пор сказывались на всем его облике.

Привокзальная площадь залита яркими лучами осеннего солнца; жарко, словно в разгар лета. Асидзава неторопливо шагал по тротуару, под сенью густых платанов. Знакомая площадь, окруженная высокими зданиями, как будто нисколько не изменилась за последние годы. И все-таки здесь тоже на всем лежит отпечаток бурных событий эпохи. Внимательно присмотревшись, можно без труда заметить, что страна надрывается под тяжестью четырехлетнего «китайского инцидента». Война, словно в миниатюре, сказывается в каждой детали, в каждом уголке этой площади.

С крыши высокого здания свисает белое полотнище, на нем большими иероглифами написано: «Все силы на помощь трону!»; «Осуществим долг верноподданных!» — призывает надпись на другом плакате. Рядом висит знамя. с изображением восходящего солнца, под ним лозунг: «Священную войну-—до победного конца!» А.внизу; под угловатыми очертаниями этих иероглифов, корчится изнемогающая под бременем войны страна.

Группа демонстрантов с государственными флагами и знаменами своей организации промаршировала по направлению к императорскому дворцу. Из передних рядов доносятся звуки военного горна. Большинство прохожих, как всегда спешащих в этот час на работу, одеты в «национальное платье» цвета, хаки, на головах у всех кепи, похожие на солдатские каскетки. Еще в ноябре 1940 года был опубликован указ о ношении «национального платья». Правительство пыталось одеть в униформу сто миллионов человек. И люди надели эту одежду защитного цвета, а вместе с ней, казалось, облекли в униформу также и свои души.