Тростник под ветром

— Я не могу смириться с твоим отъездом,-— резко и даже как-то сердито отвечает опа.— Пойду попрошу его. Ты не должен уезжать. Можно же что-нибудь придумать.

— Глупенькая, оставь, оставь это! Бесполезно,— решительно произнес муж.

Генерал-лейтенант в отставке Хориути, бывший инспектор артиллерии Главной инспекции боевой подготовки армии,— давнишний пациент отца Иоко, профессора медицины Кодама. Профессор уже больше десяти лет пользует генерала.

— Ну и пусть бесполезно. Я пойду.

— Не болтай вздор. Я и сам пошел бы куда-нибудь, если бы это могло помочь.

– — Не важно. Не мешай мне сделать по-моему. Я непременно хочу поговорить с ним.

Иоко не из тех, кого можно отговорить от раз принятого решения. Пока она не разрешит терзающего ее сомнения, она без конца будет думать об этом,— уж такой у нее характер. Женщина, она не способна понять всю жестокость закона, не способна понять страшную силу государства. Ей кажется, что достаточно попросить хорошенько отставного генерала, и можно изменить закон о мобилизации. Такую наивность рождала в ней беззаветная любовь к мужу. Переполнявшая ее сердце любовь заставляла Иоко презирать и законы и государство.

Женщина всегда подчиняется лишь силе любви. И если закон мешает ее любви —значит плох такой закон, считает она. В ней была та наивность, которая дает женщине силу, по своему началу похожую на силу ребенка. Как ребенок, не подозревая об этом, может совершить преступление, так и женщина становится преступницей, игнорируя закон. Иоко была женщиной, которая не колеблясь пошла бы на преступление во имя любви. Закон о воинской повинности мешал ее любви. И она пыталась смело отмести этот закон прочь. С ее

2 Тацудзо Исикава точки зрения, это было совершенно естественно. Кроме того, Иоко была женщиной, способной не только говорить, но и действовать. Если уж она приняла решение, если задумала что-нибудь, она не успокаивалась до тех пор, пока не совершала задуманного.

33

Окончив фармацевтическую школу, Иоко до брака с Тайскэ помогала в аптеке при лечебнице отца. Поэтому еще раньше у нее установились довольно близкие отношения с семьей генерала Хориути. Она верила в эту близость. Иоко была убеждена, что генерал обязательно ей поможет.

Но Тайскэ знал силу закона.

— Хориути-сан поднимет тебя на смех, только и всего.

— Ну и пусть.

— Не говори глупости. Разве отставной генерал в силах отменить закон о воинской повинности?

За окном блестел пруд, в котором плавали красные карпы. По воде блуждали тени банановых листьев. Стоя у окна, Иоко смотрела на карпов. Тайскэ обнял ее сзади за плечи. Она до боли дорога ему, нетерпеливая, порывистая, готовая на все, лишь бы не потерять его.

— Все будет хорошо. Я вернусь живой. Вот увидишь, вернусь. Не беспокойся обо мне.

— Да как же я могу быть спокойна?} — Все ее горе вылилось в этом гневном крике.— Ведь это же война, Кто поручится, что ты останешься жив? Я чувствую, что с тобой случится недоброе. Такие, как ты, не могут пройти через это!

— Ну что ж, если убьют, ничего не поделаешь.

— Нет, нет, нет! — Иоко встряхнула плечами в объятиях мужа.— Я не хочу, слышишь? Я не хочу! Пусти меня, я пойду!

— Говорю тебе, брось. Только осрамишься, но ничего не добьешься.

— Ничего, я стыда не боюсь.

Она схватила лежавшую на туалете сумочку и почти бегом выскочила из комнаты. С такой женой нелегко сладить. Упряма, настойчива, своевольна, как ребенок. Конечно, Тайскэ был рад, что она любила его так сильно, но в то же время он испытывал какую-то смутную грусть.

Разминувшись с Иоко, в комнату вошла мать. Полная, ,с цветущим лицом, неизменно выдержанная, спокойная, она всегда приветлива, ровна в обращении, точно и твердо отдает распоряжения по дому. Возможно, такая манера держаться выработалась в ней после трехлетнего пребывания в Англии, где она жила с братом Сэцуо. Характер матери — почти полная противоположность натуре Иоко.

— Ведь мне, как ты знаешь, впервые приходится провожать в армию сына, поэтому скажи, что тебе нужно собрать.

Даже в этот тяжелый час на ее лице светится легкая ласковая улыбка. Эта глубокая и большая любовь матери действует па Тайскэ более успокаивающе, чем порывистая страстность жены. Он всем сердцем понимал бурное отчаяние Иоко, и все-таки оно -немного угнетало его.

Не в нравах этой семьи было выставлять у ворот шесты с флагами и всячески афишировать, что в доме есть призывник. Приглашать живущих по соседству резервистов и устраивать проводы они тоже не собирались. Тайскэ хотелось покинуть дом незаметно — уйти, как он обычно уходил каждое утро на службу. Он содрогался от отвращения при одной мысли, что на платформе провожающие запоют в его честь военные песни. Тайскэ привел в порядок свои бумаги в столе, этим и ограничились его сборы. Наступил вечер.

Пришел дядя Сэцуо Киёхара. Пришел отец Иоко— старый профессор Кодама, как всегда с небольшим саквояжем, в котором лежали медицинские инструменты,— профессор, как всегда, объезжал больных. Немного позже пришла сестра Тайскэ с мужем, Кумао Окабэ. Вот и все гости. Поздно вечером вернулся домой Кунио, младший брат Тайскэ,— он задержался на учебно-тренировочных занятиях в студенческом Обществе друзей воздушного флота.

Ужин, устроенный в честь молодого человека, уходившего в армию, походил скорее на похороны. На стол поставили бутылку вина. Все говорили мало и молча взялись за хаси^*. Только Кумао Окабэ один успевал говорить за всех. Этот сторонний наблюдатель не знал сострадания. Он не обладал достаточной деликатностью, чтобы щадить сердце человека, получившего призывную повестку, щадить его жену и родителей. Как главный редактор, он всегда и повсюду, почти инстинктивно, охотился за новостями; затем он. располагал эти новости на страницах журнала и снова кидался в погоню за очередными сенсациями. Остановиться перед каким-нибудь фактом, глубоко, по-настоящему задуматься над его значением — это было ему органически чуждо. Равнодушный, а по существу — беспринципный, он напоминал какой-то автомат для сбора новостей.

— Вы слышали, Киёхара-сэнсэй? Меня сегодня опять вызывали в информационное бюро военного министерства. Ну, доложу вам, и досталось же мне на орехи! Короче говоря, все дело в вашей статье, которую мы поместили в прошлом месяце. Мне заявили, что эта статья никуда не годится. Вы, мол, поддерживаете дипломатию Коноэ и, следовательно, относитесь к проамериканской партии. Вот как теперь рассуждают в военных кругах... Но ведь это, попросту говоря, полное отрицание курса Коноэ! Я решил действовать напрямик и говорю: «Значит, между правительством и военным командованием имеются расхождения в этом вопросе?» Ну, тут уж подполковник Окисима попал в неловкое положение и давай изо всех сил изворачиваться и доказывать, что, мол, никаких расхождений нет. Но только я и сам вижу, что есть, безусловно есть!

— Гм, вот как...

— Тогда я говорю: «Поскольку между правительством и военным руководством имеются такие разногласия, то уж прошу вас, господин подполковник, растолкуйте мне, пожалуйста, каких же взглядов следует, придерживаться нам, простым людям?» Тут Окисима окончательно разозлился и заявил мне, что армия сражается во имя того, чтобы искоренить идеи американизма на Востоке. А такие статьи, как статья Киёхара-сэисэя, сбивают с толку общественное мнение и порождают сомнения относительно правильности шагов, предпринимаемых высшим командованием армии. Поэтому появление подобных статей впредь категорически запрещается... Я проспорил с ним добрых два часа. На этот раз дело ограничилось подачей объяснительной записки. Но он грозился, что в следующий раз так легко отделаться не удастся. Нуда все это пустяки, ерунда, я не придаю значения его словам..!