Троя. Пепел над морем
Шрифт:
Я взял в руки пучок веток и пошел вверх по тропе, надеясь, что островитяне по достоинству оценили мою щедрость. Я пока что не тронул ни их домов, ни их кораблей, сушившихся на берегу. Я сидел на камне уже с полчаса, когда ко мне вышел пропеченный солнцем жилистый мужик, заросший бородой до самых глаз, и встал напротив. Он впился в меня настороженным взглядом, а потом заговорил.
— Я Ойо, — хмуро сказал он. — Кто ты? Зачем пришел? И почему, раз уж пришел, не разоряешь наши дома?
— Я Эней, царь Сифноса и других островов, — ответил я.
— Слышал о тебе, — кивнул местный вождь. — Чего ты хочешь, Эней?
— Вы должны прекратить разбой на море, — ответил я, и Ойо даже не засмеялся.
— Ты можешь разорить нашу землю, — признал он. — Ты можешь сжечь наши
— Согласен, — кивнул я. — Но не думаешь же ты, что я потребую от тебя такой уступки и не дам ничего взамен?
— Говори, — посмотрел он на меня с интересом.
— Я сделаю тебя царем острова, — сказал я. — Единственным царем. Ты будешь богат, Ойо. Ты прекратишь грабить тех купцов, на которых я укажу, а взамен я позволю вам вывозить масло, сыр и мед в другие земли.
— Но у нас здесь нет никакого меда! — изумленно посмотрел он на меня.
— Получишь в следующем году пару ульев и разведешь, — сказал я. — Невелика хитрость, поверь. У меня уже начали заниматься этим. Мы поделимся с вами. Но самое главное не в этом. Здесь, на Китире, водится пурпурная раковина. Ее не так много, как в Тире и Сидоне, но тебе хватит с лихвой. Ты принесешь мне клятву верности, а за это получишь десятую часть от всех податей острова. И поверь мне, это куда больше, чем ты имеешь сейчас.
— Весь остров? Хм… — задумался он. — Но это будет непросто…
— Ты готов принести клятву верности? — спросил я.
— Если ты отдашь мне весь остров, то да, — кивнул он. — Я слышал о тебе. С тобой можно вести дела. Но как ты это сделаешь?
— Ты сам это сделаешь, — ответил я и бросил перед ним глухо звякнувший мешок с серебром. — Тут десять мин серебра в сифносской монете. Даю в долг на год, без лихвы. Наймешь парней с оружием и перережешь всех здешних басилеев. Справишься?
— А то! — счастливо улыбнулся Ойо, погрузив пальцы в мелкие камушки драхм, украшенных головой быка. — Щедро!
— Себя ж наградим за убытки богатым сбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам3, — подмигнул ему я, вспомнив Гомера, наше все.
— Ну до чего красиво сказал! — восхитился Ойо. — Сборы с народа — это я люблю! Правда, народ почему-то этого не любит. Ну да ничего! Кто его теперь спрашивать будет. С серебром я наберу две сотни воинов, а то и все три! Да нет… Где я возьму столько крепких парней? Две сотни и три дюжины найму. А если пообещаю не грабить деревни взамен на головы басилеев, то многие покорятся без боя. С такой-то силищей!
— Клянись богами своего народа, Ойо! — сказал я. — И помни, что нарушить клятву у тебя не получится.
— Почему это? — белозубо улыбнулся он.
— Твои сыновья пока поживут у меня, — ответил я. — Двое старших останутся с тобой, а остальных ты прямо сейчас пришлешь к моим кораблям. И не вздумай подсунуть чужих. Мои люди знают их в лицо.
— Хорошо, — Ойо скривился, словно от зубной боли. — Заложников хочешь взять? Законное требование. Я согласен.
Совсем скоро из кустов показались трое голых пацанов от семи до двенадцати лет, держащихся за руки и пугливо разглядывающих меня. Я выдал каждому из них по суховатому пирожку с медом и инжиром, которые навострилась печь Креуса. Мальчишки впились в них с волчьей жадностью и, чавкая, съели в три укуса, размазывая начинку по чумазым лицам. Я знаю, сейчас они оближут сладкие пальцы и спокойно пойдут за мной. Я делал это не раз. У меня уже целая коллекция сыновей островной знати, и они вовсю учатся писать и читать. Я сделаю из них своих чиновников, и они никогда не возьмут в руки оружия. А еще они никогда больше не вернутся на родные острова. Я отправлю их куда угодно, но только не туда, где у них есть хоть какие-то корни. Ведь все они уже отреклись от своего рода и своей семьи, став частью народа моря. Вот и эти скоро отрекутся, когда сытная кормежка и новая, куда более интересная жизнь
перевесит боль разлуки с матерью.* * *
Через два дня. Арголида.
Вот чем мне нравится Великое море — тут везде рукой подать. Расстояния просто смехотворные, особенно если точно знаешь, куда плывешь. Эпические герои и полубоги терпели страшные лишения, передвигаясь между островами, которые видны невооруженным взглядом. Вот и дорога от захолустной Китиры до самого сердца Аххиявы заняла всего два световых дня.
Порт Навплиона встретил меня обнадеживающей пустотой. Все же здесь идет война, иначе здешние купцы грузили бы на свои корабли кувшины и чаши, которые с руками отрывают в Египте и в городах Ханаана. Купцы Аххиявы не рискуют больше плавать в одиночку. Теперь корабли из Арголиды и Мессении теперь плывут к Сифносу, чтобы за толику малую прибиться к нашему каравану. Так гораздо безопасней. Я уже послал гонцов к старейшинам города. Мы обменяемся клятвами, что не причиним друг другу зла, а потом купим у них зерна, вина и рыбы за честное серебро с клеймом, которое все больше входит в оборот. Совсем скоро на причалы бросятся торговцы и местные дамы, которых увлечет желание получить несколько оболов за необременительную женскую службу.
— Господин, — склонились гонцы из города. — Вы пришли с миром?
— Да, почтенные, — приветливо кивнул я. — Я пришел помочь своему отцу Агамемнону, когда его земли разоряют племена севера.
— Конечно, господин, — замялись они. — Но в Арголиду вернулся старый царь Эгисф с войском. Он уже воюет с Клеодаем и исчадиями Тартара, которых тот привел. Знать поддержала его и дала свои отряды в его войско. Даже царица Клитемнестра послала сотню воинов из Микен.
— Да неужели! — картинно всплеснул я руками. — Ну кто бы мог подумать! Тогда поможем царице Клитемнестре, раз уж ее мужа нет.Я верен своей клятве.
А на причалах забурлил счастьем шумный людской поток. Рыбаки, испуг которых прошел без следа, потащили рыбу, пастухи пригнали овец, а пекари понесли свежие, одуряюще пахнувшие лепешки. Серебро есть серебро, а мои воины чувствуют себя басилеями в каждом порту, небрежно бросив обол-другой торговцу или разбитной бабенке. Одно это будит в них такую гордость за свое место в новой жизни, что мне не нужно говорить красивые слова и взывать к их преданности. Обладание горстью мелкой монеты сразу же ставит их на совершенно иной, недосягаемый для других уровень. Когда еще богатый купец умильно посмотрит тебе в глаза и с поклоном попросит взглянуть на свой товар. Да у парней, еще недавно тягавших дырявую сеть, от такого просто голова кругом шла.
Никогда и нигде в этом мире простолюдины не держали в руках серебра. Торговля и товары на рынке — это удел настолько тонкой прослойки избранных, что она куда меньше, чем слой позолоты на рукояти моего меча. Почти всё, что везут по морю купцы — это предметы роскоши, недоступные черни. А вот теперь любой щитоносец, скопив пригоршню драхм, мог купить своей зазнобе бронзовое зеркало или бусы из синего стекла. Он легко расстается с деньгами, ведь у него еще нет привычки копить. И это вдохнуло новую жизнь в агонизирующую торговлю этой части мира. Воины радовались жизни, бездумно тратя заработанные потом и кровью деньги. Они, как маленькие дети, тянут к себе все, что попадает им в руки. И я могу их понять. Деньги — великая сила, которой еще суждено спасти этот несчастный мир.
Ну что же, до Микен отсюда километров двадцать. Мы будем там уже завтра к вечеру.
* * *
Феано вместе с другими обитателями акрополя торчала на стене и во все глаза разглядывала незнакомое войско, которое стояло у подножья горы, выстроившись в нечеловечески ровные прямоугольники. Железные наконечники копий испускали непривычные яркие блики, а застывшие, как будто неживые щитоносцы вызывали дрожь в коленях. И бабы, коих здесь абсолютное большинство, и даже воины смотрели на войско со страхом. Они никогда не видели ничего подобного.