Трубачи трубят тревогу

Наказывать преступников — дело юстиции. В ее руках — строгие и беспристрастные весы Фемиды.

Тревога

Бунт «золотой орды»

Осенью 1921 года, на Подолии, в непосредственной близости от румынской границы, под руководством Михаила Васильевича Фрунзе впервые после гражданской войны были проведены крупные военные маневры. В них приняли участие корпус червонных казаков Примакова и бригада Котовского, вернувшаяся после разгрома антоновских банд на Тамбовщине.

На маневрах очень хорошо показали себя героические дивизии Красной Армии.

25-я Чапаевская, прославившаяся в боях и на Волге, и на Днепре. В ее рядах сражались Чапаев, Фурманов, Кутяков, Бубенец.

24-я Ульяновская, созданная на Волге большевиком Гаем из крепких самарских пролетариев.

41-я, выросшая из партизанских отрядов Одессщины, Херсонщины. Ее водили в бой знаменитые начдивы Саблин, Осадчий.

44-я, с ее легендарными богунскими и таращанскими полками, выдвинувшими таких крупных военных вожаков, как Щорс, Дубовой, Квятек.

45-я, бессарабские полки которой под командой талантливого полководца и героя гражданской войны Якира внушали страх румынским боярам.

58-я, созданная знаменитым начдивом Федько из партизанских отрядов Таврии.

60-я Черниговская, начавшая боевой путь под командованием большевика-черниговца Крапивянского.

Удары этих дивизий хорошо знали враги и за Днестром, и за Збручем. И особенно памятными были для них клинки червонных казаков. Подольские маневры еще раз напомнили забывчивым соседям о том, что не иссякли ни мощь, ни революционный порыв рабоче-крестьянских полков.

Наш 7-й полк двигался старинным казацким трактом, вдоль которого с двух сторон тянулись ровные шеренги полевого клена. Охваченная осенним багрянцем листва тихо шелестела над нашими головами. Широкие стволы кленов казались обтянутыми мышастым каракулем — так тщательно и скрупулезно природа отработала мелкие складки их коры.

Сорванные ветром остроконечные, фигурной резьбы, желтые листья шуршащим ковром стлались под копытами лошадей.

Настроение у казаков было приподнятое. Стараясь перещеголять друг друга, сотни пели любимые песни. Над подольскими полями неслись мелодии родной Украины, суровой Прибалтики, грозной Кубани, далекой Башкирии. Не играл только наш полковой оркестр. Адъютант Ратов в хвосте штабной колонны раздраженно объяснялся с Наконечным. Вскоре Ратов, подъехав к нам, доложил:

— Капельдудка требует спирт, говорит — много пыли, заело клапана.

Климов, насупив густые брови, придержал коня. Подозвав Наконечного, что-то сердито ему выговаривал. Затем трубачи довольно неохотно взялись за инструменты. В местечко Маков мы вступили под звуки того самого «эксбирибиндинского марша», за который шустрый Скавриди пытался сорвать с адъютанта лишний комплект «робы». Экзотическая мелодия представляла собою не что иное, как переделанную на маршевый ритм вульгарнейшую песенку — «Моя мама-шансонетка по ночам не спит».

Вечером в просторной школе негде было упасть яблоку. Проводилась встреча маковских комсомольцев с казаками полка. Но открытие торжества задерживалось: не пришли музыканты.

— Тянул я на Волге матушке-реке бечеву. И все же бурлацкая лямка не выкопала мне ямки. А из-за этих арапов-дудочников, — нервничал Ратов, — адъютантская лямка натерла мне холку похлеще бурлацкой. Плюну на все и пойду в строй.

Трубачей все же уломали. Перед открытием, по установившейся традиции, они сыграли «Интернационал». Но... во время доклада Климова трубачи по одному покидали помещение и больше не возвращались. С высоты трибуны комиссар все с большей тревогой смотрел на пустые скамейки, где сиротливо лежали огромные басы, корнеты и кларнеты, флейты и валторны.

Выскочил из школы и Ратов, но спустя полчаса вернулся с раскрасневшимся лицом и злыми глазами: музыкантов не разыскали. И все же веселье шло полным ходом. Выступили затейники. Поднялись на сцену гармонисты из первой сотни, к ним пристроился со звонким бубном одноглазый Семивзоров. Молодежь весело танцевала под этот традиционный походный оркестр. И хотя никто и словом не обмолвился о случившемся, отвратительная выходка трубачей оставила у всех участников встречи неприятный осадок.

Нам было ясно, что разговоры будут. Будут они и среди наших бойцов, и среди населения Макова. Об этом «бунте музыкантов», пороча Красную Армию, забьют во все колокола и там, куда лишь рукой подать, — за кордоном, на румынской стороне.

Глубокой ночью казаки, был среди них и Семивзоров, привели зачинщика. Нашли его в халупе какой-то солдатки. Наконечный, как всегда, держался развязно.

Когда Климов, в гневе, заявил: «В военный трибунал халтурщиков!» — он, посмеиваясь, ответил: «А все же наша взяла».

Это переполнило чашу. Всегда сдержанный питерец заскрипел зубами. Вот тут-то из мрака раскрытой прихожей вынырнул Семивзоров. Со словами: «Ты, субчик, и в штабу горазд кобениться!» — взмахнул рукой. Пьяные ноги не держали Наконечного. Пошатнувшись, он наступил дежурному Гусятникову на больную мозоль. Вскрикнув, взводный резко оттолкнул прощелыгу. Чувствовалось, что этим он дал разрядку всей злобе, накопившейся против рвача-музыканта.

Утром меня вызвали в штаб дивизии. Не зная причины вызова, я доложил начдиву о случившемся.

— После разберем, — сказал Шмидт, — сейчас летите в полк. Готовьте людей. Нас будет смотреть сам Фрунзе.

Обратная дорога была совсем невеселой. Как выводить часть? Если трубачи артачились накануне, то станут ли они играть сегодня, когда представлялся такой подходящий случай насолить всем нам? Вывести головной полк дивизии без музыкантов, в то время когда в других полках на их правых флангах будут стоять трубачи, заранее предвещало скандальный провал...

Вот и Маков... Казак Семивзоров, прохаживаясь вместе с псом вдоль стен обветшалой клуни, звучно откашлялся. Повел единственным глазом в сторону высоких ворот помещения:

— Они, товарищ комполка, видать, и тут не дрефят...

И в самом деле, сквозь плетеные стены снопохранилища доносилось дружное гудение голосов и залихватский звон походного бубна.

Не для меня пришла весна,

Не для меня придет и лето...

Я переступил порог. Дирижировал Скавриди с помощью початка кукурузы.

Плоскостоп-барабан, со следами арбузного сока вокруг рта, выстукивал на бубне походную дробь, напевая «гильдейский гимн» барабанщиков:

Крала баба деготь,

Крала баба деготь,

Крала легкий табачок...

— Антракт! — Скавриди порывисто встал.

— А вы духом не падаете, ребята! — обратился я к трубачам.

— С полным брюхом нечего падать духом, — насупившись, ответил Скавриди и указал рукой на нетронутый арбуз и груду кукурузы. Повернулся к землякам: — Слышите, братва, мы уже не товарищи, а только ребяты.