Трубадур и Теодоро, или Две двести до Бремена

Прав ли был Трубадур в своих догадках по поводу предвзятого отношения «короля Филиппа» к выходцам из России, или какие другие причины будили в соседе подозрительность и настороженность, но только в первый год знакомства тот звал Трубадура в гости только из вежливости. Рассчитывал на понимание и непременный отказ под благовидным предлогом. На воспитанность и чувство такта, иными словами, рассчитывал. Зря. Наивный. Всякий раз ошибался. Обманывался, можно сказать. Трубадур хоть и не обременял «короля Филиппа» долгим присутствием, но местной традицией – приветствовать знакомых женщин поцелуями в обе щеки – наслаждался, на мой взгляд, до неприличия откровенно. Нельзя было при этом не заметить – и я замечал, – скрытую избирательность моего приятеля. Дам, отмеченных штрихами увядания, Трубадур не избегал, но и не сближался с ними, с почтением склоняя голову издалека. Лусия всегда была на таких вечеринках на правах хозяйки, иногда Трубадур притворялся забывчивым и здоровался с нею дважды, уходил тоже не сразу. Но это лишь в том случае, если «король Филипп» был чем-нибудь занят и не находился в непосредственной близости.

У самого Трубадура отец Лусии бывал много чаще. Заглядывал, чтобы выпить с соседом по стопке. А заодно, вроде бы ненароком, прогуливался по дому, заглядывал во все укромные уголки. Начинал обычно со спальни, в которой, наверное, ориентировался не хуже, чем в своей собственной. В дни таких спонтанных визитов нетрудно было догадаться, что Лусия припозднилась, а батюшка «переживают и нервничают». Иногда Трубадур находил предлог, чтобы облегчить ему задачу «случайного» путешествия по жилищу, но чаще наоборот – заставлял помучиться, подолгу не отпуская с террасы. При этом двери в спальню нарочно были закрыты, а неплотно сведенные ставни временами поскрипывали, создавая иллюзию, будто в комнате кто-то неловко прячется. Трубадур как-то рассказал, что неделю провозился со ставнями, поливая петли соленой водой, дабы ржавчиной прихватило, иначе никак скрипеть не хотели. Когда старания увенчались успехом – радовался, как ребенок.

А еще он грозился купить не сегодня завтра и затащить в спальню самый большой, какой найдется, шкаф или сундук.

– Лучше сундук. Громадный такой сундук. Снаружи навесить замок амбарный, внутрь запустить трудягу ежика. Только представь. Тук-тук-тук… Доча, это ты?!

По правде говоря, мне казалось странным, что «король Филипп» видит в Трубадуре угрозу для своей очаровательной и бесконечно юной дочери. С другой стороны, я не мог не признать, что моему самолюбию, окажись я на месте приятеля, эти отцовские треволнения польстили бы сверх всякой меры.

У меня тоже наличествуют соседи с дочерью на выданье, но нервы у них – не чета «королевским». Или я так очевидно добропорядочен? Мне нравится ход своих мыслей. «Должно быть, мой облик источает скромное благородство, в нем легко прочитывается подчеркнутое неприятие фатальных решений. Гениально». Трубадур бы на это сказал: «Ты насквозь провонял лестью».

Было время, когда русский сосед проходил по разделу экзотики. Возможно, оно еще не закончилось – мне ли об этом знать. Чтобы развеять печальные мифы, я счел за благо пригласить ближайших соседей на чай с винцом. Выпить, закусить, поболтать. С последним вышла промашка: я «тупил» по-испански, соседская дочка «тупила» в ответ по-английски, остальные гости тупо наблюдали за тем как мы «тупим» и что-то «тупили» обо мне на островном, майоркианском.

В Италии девушку звали бы Джульетта. На родном для нее испанском имя звучало как Хулиета. Вот так. Все разрешилось само собой. При знакомстве я сразу подумал испорчено: «Удивительно говорящее имя. В самом деле, почему именно эта?» И еще предсказал, неплохо зная себя, то есть все наперед, что вопрос, постучавшись однажды, рано или поздно начнет посещать меня с навязчивой регулярностью. Уже без стука. Кто подпишется на такие трудности.

Скрывать не стану, Лусия мила, умна, хороша собой… И тем не менее – слабоват повод позволять какому-то замшелому ревнивцу шастать по своему дому. Ну да, дом не мой. Так я и не лезу.

Как-то я заметил Трубадуру, просто к слову пришлось, что в нашем возрасте о принцессах пора забыть, нынешний наш удел – королевы-матери, и это хорошая карта. Впрочем, есть еще недокучливая и благодарная прислуга. В ответ Трубадур широко улыбнулся и ободряюще похлопал меня по плечу:

– Отлично сказано. Недокучливая… Это я у тебя, пожалуй, стащу.

Черт бы побрал эти маленькие городки! Все всё знают, сплетник на сплетнике, деревня.

Обычно Трубадур с «королем Филиппом» выпивали, подолгу обсуждая рыбалку. Когда рыба кончалась, принимались нещадно ругать туристов и чуть более осмотрительно – городские власти. Но никогда, по молчаливому соглашению, не выходили за рамки нейтральных тем, и уж тем более не посвящали друг друга в свои мысли и тайны. Так и должно быть, если не нужны лишние проблемы с соседями. Особенно – с мучимыми ревностью отцами хорошеньких дочерей. А может быть, это испанское своеобразие. Если так, то оно к себе очень располагает. Когда-то, давным-давно, я весьма дипломатично завел с очередным соискателем лавров тестя «шарманку» про подлёдный лов, а он мне на это: «Ты давай со свадьбой поскорее определяйся, рыбачок, а до свадьбы… чтобы мормышку свою в чехле держал. Не то узлом завяжу».

Глава седьмая

Трубадур голову бы прозакладывал, что «короля Филиппа» собачий лай изводит не меньше, чем его самого. Больше того, наверняка заставляет нервничать сильнее обычного. Дело в том, что Лусия подрядилась после работы выгуливать за небольшую плату двух кокер- спаниелев одной пожилой англичанки. Теперь, если случается припоздниться, она с удобством ссылается на их бесшабашный нрав и неукротимую тягу резвиться до бессилия. Похоже, «король Филипп» с его искривленным конспирологией взглядом на мир не слишком всему этому верит. Мы с Трубадуром, прогуливаясь по набережной, дважды заставали его за беседой с местными авторитетами из собачников.

Лишь подозрительность «короля Филиппа» помешала мне вступиться за Лусию. Я бы мог подтвердить, что кокеры – факт записные сумасброды. Как раз на днях безделье, выдаваемое за «дела», привело меня в один из портов островной столицы. Боязнь воды и любовь поглазеть на красивые лодки прекрасно уживаются в одном теле. Там, в порту, мне и довелось стать свидетелем бенефиса одного четвероногого шалопая. Воспользовавшись замешательством хозяйки, он пулей влетел по трапу на палубу чужой яхты. Не просто яхты – целого парохода. А там полное безлюдье и. другая собака. Противоположного пола, как безотлагательно выяснилось. В общем, собачья свадьба состоялась без промедления, экспромтом, напористая и бескомпромиссная. По большой, как водится собачьей – с первого взгляда – любви. Даже бесстыжие аплодисменты случайных свидетелей, заглушившие причитания мечущейся по причалу растерянной барышни (люди за границей всякую чужую собственность уважают), ее не испортили. Я из вежливости не примкнул к овациям и предъявил барышне участливое лицо, не особо ему доверяя. Оставаться на месте дольше не стоило – мальчишество и чревато разоблачением, я было повернулся, собираясь уйти, но барышня с отчаянием придержала меня за локоть:

– Что же теперь делать-то?

– Радоваться, мадам, – учтиво ответил я на предложенном языке и, присмотревшись к ней повнимательнее, добавил по-русски, надеясь, что не поймет:

– И о себе подумать.

Вот вспомнил сейчас и пожалел, что не поняла.

Когда бы я рассказал этот эпизод в компании своего приятеля и «короля Филиппа», то, вероятно, заслужил бы сомнительную похвалу Трубадура: «Спасибо тебе, старик. Очень убедительно, ко времени, а главное – в тему. Настоящий товарищ». Это при том, что история совершенно правдивая, отчего и кажется выдумкой. Я, помню, еще удивился, увидев довольно простенькую собаку на таком роскошном судне. А кокер нет. Возможно, у собак фаза удивления короче людской:

«Контакт?»

«Есть контакт!»

Ну как-то так. Про «От винта!» – это у летчиков.

По моим наблюдениям, палубная живность заметно чаще встречается на небольших парусных лодках. Там снобизма поменьше, не зашкаливает, палубные настилы внутри, как правило, тиковые – никаких ковров, все легко отчищается. Зато и животные попадаются весьма для морских вояжей экзотические. Как-то, слово за слово, совершенно случайно разговорились мы с пожилой четой из Новой Зеландии, совершавшей на парусной яхте кругосветное путешествие. Мечта, путь к которой пропахан глубоко и навечно отмечен морщинами, хохочущими над бессмысленностью и бесполезностью ботакса. Так у них на лодке жил гусь с ритуальным именем – Рождество. Они очень переживали, что птицу нещадно укачивает, на что списывали понос и пердеж. «Он от этого так сильно худеет, только посмотрите, какой он субтильный!» А то, что внутри лодки нужен противогаз, и смотреть я не мог, потому как вонь на слезу прошибала, – супруги вроде бы не замечали вовсе. Крепкий все же народ эти новозеландцы. Даже предположить боюсь, что бы придумал делать из них Маяковский. Но не исключаю, что все те же гвозди. Не было в его время других, заслуженно несгибаемых материалов. Совесть и честь белой гвардии не в счет, о другой стороне говорим.

Я тактично успокоил путешественников с гусем: мол, до декабря еще время есть, птица притерпится, войдет в форму, вес нужный наберет… И все будет хорошо. Самому Рождеству фраза «все будет хорошо» в моем исполнении не понравилась, не оценил. Он вытягивал в мою сторону облезлую, тощую шею и злобно шипел. Допускаю, что весь не пришелся ему по душе, не только мои слова. Хозяева гуся существенно уступали птице в проницательности и таланте разбираться в людях – они искренне благодарили меня за участие.