Трудно быть хорошим
Шрифт:
Крот роет ход
Ничего не понимаю. Где смысл? В чем дело? Почему реальным вещам предпочитают метафоры? Откуда этот ненасытный аппетит к иносказаниям и завуалированности?
Бобби не понимает. Она — поэт, и ничего тут не поделаешь. Конечно, я пытался поговорить с ней об этом. Спокойно, даже мягко объяснял ей, что яма — просто мера предосторожности, что действия мои продиктованы естественным желанием исполнить свой долг супруга и отца — быть бдительным и защищать свою семью. Представил ей голые факты. Называл эти слова: «Посейдон», «Трайдент», крылатые ракеты, «Стелс», «Томкет», «Ланс», «Спринт», МИРВ, «Бэкфайр», «Першинг» — неоспоримые реалии нашего времени. Никаких, на хрен, выкрутас и метафор, чистая наука.
Только беда в том, что Бобби не воспринимает такие сведения. Артистический темперамент. Романтическая и возвышенная натура. Безусловно, она роскошная женщина — словно зачарованная красавица из сказки — длинноногая блондинка, красивые пальцы, бирюзовые глаза, скользящая походка. Только она жестоко ошибается, полагая, что ее красота — непреодолимая преграда для продуктов радиоактивного распада. Забавно, не правда ли, как люди прячутся за искусство, за Христа, за нынешний внешне солнечный облик мира? По принципу «голову в песок». Бобби находит себе убежище в банальных стихах, Мелинда — в своей юности. Другие — в пошлом, слепом оптимизме или в биологических фантазиях размножения и продолжения рода.
Что до меня, так я предпочитаю яму.
Вот и копай.
Пошли их ко всем чертям. Пускай издеваются. Мелинда может хихикать, Бобби — делать из меня предмет насмешек, но я не остановлюсь. Вызов принят.
Прошедшие две недели были настоящим смертоубийством, порой напряжение и отчаяние перерастали в горячечную ярость. Сегодняшним утром, например. После ночи бессонницы и полового воздержания я вышел к завтраку малость очумевшим. Был нездоров, и потому, обнаружив очередную фальшивую поделку Бобби, приколотую к пачке печенья, не нашел в ней ничего смешного. Хотел отшутиться, но просто не мог собраться с силами. Кроме того, стихотворение было ужасным. Называлось «Распад» и было, черт побери, ультиматумом:
Протоны, нейтроны Разобьют наши узы Разобьют сердца Фитиль огнем объят И впереди распад.Ясно, что это вульгарный шантаж. Я все же грамотный человек, могу читать между строк… «Распад» — это совсем не заманчиво.
У кого повернется язык упрекнуть меня?
Конечно, на какое-то мгновение я потерял голову. Ничего серьезного — так, крикнул что-то недовольно, ударил кулаком по столу.
Но ведь я извинился?!
— Господи, — Мелинда как завизжит. — Он чокнутый!
А Бобби ничего не сказала, только слегка
пожала плечами — дескать, ясное дело, чокнутый, но уж давай не будем обсуждать это при твоем папеньке.— Рехнулся… — кричит моя дочь. — Ой, посмотри на него! Мама, он ест…
Я улыбнулся. Да, именно так — улыбка, прекрасная улыбка на веселом лице пышущего здоровьем человека (признак нормальной психики). Я улыбнулся, прожевал, проглотил «Распад», а потом спокойно, с ледяной учтивостью спросил, не будут ли они столь любезны прекратить свои бранные выпады, поскольку я имею честь быть сытым по горло остротами и инсинуациями Матушки Гусыни. В горле пересохло, я выпил глоток апельсинового сока и продолжил:
— Хоть немного уважения. Давайте договоримся. Перемирие. Нужно время, чтобы все понять.
Мелинда уставилась на маму.
— Ты видела? Он съел твое стихотворение!
Моя супруга пожимает плечами.
— Боже мой, он, наверное, помешался, — вопит Мелинда. — Он правда съел стихотворение, я видела!
— Погоди…
— Папа спятил!
— Нет, — отвечаю я. — Папа не спятил. Папа обиделся. Папа — богом проклятый гений.
— Шизанутый, — говорит Мелинда.
— Только не я.
— Именно ты. Ты и твоя дурацкая кроличья нора.
— Она не дурацкая, — отвечаю я. — Совсем не дурацкая. Наоборот, великолепная яма. Для тебя. Подарок ко дню рождения.
Мелинда, фыркнув, вскидывает брови:
— Громадное тебе спасибо! Мечтала об этом всю жизнь. Только и думала — вот бы мне собственную нору, — скрестила руки на груди, во взгляде лютая ненависть, почти омерзение. — Эгоист вонючий! — ворчит Мелинда. — А меня ты спросил? Что скажут обо мне в школе, когда узнают? Про это ты подумал? Меня же засмеют… Господи, они будут говорить, что у нас самая чокнутая семейка всех времен и народов!
— Ну и пусть смеются, принцесса.
— О, господи!
Я пожимаю плечами и говорю:
— Доедай печенье и кончай богохульствовать.
— Это ты богохульствуешь.
— Никогда.
— Только что говорил, я слышала.
— Поторапливайся давай, а то в школу опоздаешь.
Надо давить авторитетом, внушаю я себе. Не покоряйся.
Не выходи из себя. К победе ведут стойкость и упорство. В какой-то степени мне это удается. Я не обращаю внимания на их многозначительные перемигивания; весело болтаю; я образец отцовства — энергичен, со здоровым чувством юмора; перемыв всю посуду, подаю пальто Мелинде и провожаю ее до школьного автобуса.
Великолепное утро. Чистые горы и небо, море дикорастущих цветов, огромные просторы. Деревенская жизнь — она многого стоит. Горы Суитхарт красивы, но главное, к тому же и функциональны. Они как буфер между нынешним временем и будущим. Амортизаторы. Отражатели жары. За здорово живешь все это не купишь. Такое надо найти.
К сожалению, моя дочь не очень-то принимает во внимание соображения безопасности. Пока мы стоим у обочины дороги, ожидая автобус, она ни разу даже не взглянет на меня — понятно, ситуация по-прежнему напряженная.
— Ну что, дурачушка? Завтрак, надеюсь, тебе понравился? — наконец, хмыкает она.
— Ничего.
— Фу, блевотина!
Кинулся к ней, но она завизжала и увернулась. А я опять неуклюже извинился. Объяснил ей, что слишком велико напряжение. Мало сплю. Столько на уме…
— Ям? — спрашивает она.
— Да, ям.
Мелинда взглянула на меня рассудительно, словно примериваясь.
— Господи, не надоело тебе чудачить? Неужели трудно перестать? Трудно?
— Трудно иногда.