Трудные дети

— Очень жаль, что с таким хорошим человеком случилось так много плохого, - расстроенно сказала Рита поздно вечером, когда мы остались одни. Девушка переехала на бывшую Тохину кровать, и сейчас, скрестив ноги в лодыжках и устроив на коленях плотный лист бумаги, что-то рисовала, изредка поглядывая в мою сторону. Я же, сидя в точно такой же позе, только полубоком к ней, натачивала нож, чем занималась каждый вечер перед сном.
– Правда, Саш?

— Правда, - рассеянно согласилась, не вслушиваясь в мягкий рокот ее слов.
– А что с ним случилось?

— Он не рассказывал?

— Нет.

Рита набрала полную грудь воздуха, ее большие глаза лихорадочно заблестели, что являлось негласным предвестником мыльной оперы в не очень кратком пересказе.

— В двух словах, - я осадила ее восторг.

Девушка выдохнула и снова склонилась над листом бумаги.

— Если в двух, то его жена ушла к его родному старшему брату, а их мать встала на сторону последнего, потому что всегда любила Антона меньше.

— Знаешь, Рита, - глубокомысленным тоном поведала я открывшийся мне факт, - если о таких “плохих” вещах рассказывать вот так, то они выглядят как краткое содержание к какой-нибудь мыльной опере и не вызывают должного трагизма или сочувствия. Хм, надо запомнить.

— Что запомнить?
– наивно хлопнула глазами девушка.

— Забей. Рисуй вон свои каракули и не отвлекай меня.

— А что у тебя за татуировки на спине?
– Рита решила полюбопытствовать и хоть как-то заполнить тишину.
– Волк и ящерка.

— Змея, - хмуро поправила ее.

— Хорошо, змея. Откуда они?

— Откуда татуировки берутся?

— Что ты рычишь? Я просто спросила.

— А я просто ответила, - назойливая трескотня соседки меня отвлекла, сбила с нужных мыслей, поэтому, при очередном вращении ножа, я слегка процарапала палец. Его тут же защипало, и я поспешила зализать ранку.
– Вот бл*дь, предупреждала тебя, не лезь под руку! Что ты лезла?!

Наверное, раскричалась я действительно громко, потому что за дверью послышались тяжелые шаги, а затем Лёня, по всей видимости, громко забарабанила в дверь.

— Вы че орете, бл*? Дайте поспать людям. Сами ни хрена не делают, а они…

Ее ворчание постепенно становилось все тише, а потом и вовсе затихло, стоило ей вернуться в свою комнату. Я перевела дух и отложила нож в сторону, по-прежнему посасывая палец. Царапина оказалась достаточно глубокой.

— Будь любезна оставить свои расспросы. Меня они раздражают. Я же не интересуюсь, как ты живешь и почему приехала сюда. Вот и ты ко мне в душу не лезь. Ненавижу такое.

— А что мне скрывать?
– она равнодушно пожала плечами и почесала нос, оставив на нем черное пятно.
– У меня есть мама и отчим. Оба пьют, примерно как Леонида. У меня есть мольберт и мои рисунки. И всю жизнь меня называют странной и сумасшедшей.

— С последним я согласна. Одного понять не могу. Нахрена было переезжать из одного - заметь, своего!
– свинарника в другой? Чем здесь лучше?

— Тем, что здесь меня никто не бьет.

После ее слов я только уверилась в том факте, что она психически нездорова. Рита не буйная, конечно, наоборот, всегда блаженная, с улыбкой и добрым взглядом. По крайней мере, теперь ее поведению находилось рациональное и понятное для меня объяснение. Если с детства колошматить ребенка в четыре руки, вряд ли он вырастит гением. Не знаю, чего хотела добиться девушка своим рассказом, но я ее ни капли не жалела. Я вообще никого не жалела и не собиралась этого делать.

Весна была в самом разгаре. До ее наступления я роптала и ругалась на зиму. Вообще зиму любят только поэты, мечтатели и богачи. Человек, оказавшийся на улице в пик морозов и холодов, будет неспособен смотреть на белый покров без злости и досады. Во всяком случае, у меня не получалось. И весну я ждала с нетерпением, предвкушая, как наконец-то буду засыпать и просыпаться в относительном тепле и прекращу мерзнуть. Прекратила.

Но после малейшего потепления дырявая крыша жутко потекла, а так как квартира находилась на пятом этаже, да вдобавок ко всему наша комната была внешней, то мы буквально плавали. Бетонные стены отсырели, в комнате устоялся тяжелый и терпкий запах, все промокало, а однажды натекло так, что мы оказались затоплены по самую щиколотку. От Ритки толку никакого - она свои картины только спасала. Мне же оставались мирские блага.

У меня ничего не получалось. В этом треклятом провонявшем доме я чувствовала себя как муравей, пытающийся выбраться из трехлитровой стеклянной банки. Я работала, я пахала как лошадь, почти забыв, что такое отдых и сон. В шашлычной я стала проводить времени больше, чем даже сам Рафик, притом, что мне не удавалось ни минуты посидеть. При всем при этом я не сдвигалась с мертвой точки, иногда казалось, что я только скатываюсь еще ниже. От таких мыслей во мне просыпался страх, и приходилось в очередной раз стискивать зубы и идти вперед, топчась при этом на одном месте. Я скатывалась по гладкому стеклу как букашка. Не за кого и не за что было зацепиться, оставалось только дно.

Пришлось устроиться еще на одну работу - в ночное кафе на выезде из Москвы. Там приходилось обслуживать водителей, дальнобойщиком и просто людей, которые остановились отдохнуть, поужинать и выпить кофе. Здесь тоже платили немного, но работать нужно было сутки через двое, что не могло не радовать.

Тем не менее, чисто физически с каждым днем я становилась все слабее. Трудясь в кафе и шашлычной, я хронически недоедала, недосыпала и вся стала какой-то “недо”. Недочеловеком. Спасали только сигареты, притуплявшие сон и голод. Глядя на меня, Рита попыталась найти работу и даже проработала какое-то время. Если точнее - два дня. Всю небольшую сумму она потратила на еду и половину разделила со мной. Впервые за долгое время я уснула полностью сытой.

Мне нужно было что-то извне, что могло бы мне подсобить, стать импульсом, своеобразным батутом, который помог бы мне выбраться из стеклянной душной банки. Было три пути - ограбить кого-то, пойти на панель и опустить руки. Третий не рассматривался, второй нравился меньше, чем первый, к тому же воровство не было для меня в новинку. Им я жила больше половины жизни, и кое-какие навыки остались. Таких знакомых как Слава, у меня не осталось, да и мой внешний вид на данный момент мог вызвать желание разве что у пропитого белогорячечного Толика. По рукам я идти не хотела - это не тот путь, что поможет выбраться наверх. Быть чье-то конкретной любовницей - одно, быть общественной подстилкой - совсем другое. Я стояла на распутье, продумывая дальнейшие действия.

Такой импульс быстро и неожиданно приплыл ко мне в руки. Я возвращалась с работы, тихо-мирно, никого не трогала, но, завернув в одну из многочисленных грязных и темных арок, наткнулась на прелюбопытнейшую картину. Мужчина пожилого возраста, слегка пошатываясь, опирался рукой на обшарпанную светлую стену. Он был слегка пьян, к тому же казалось, что он ждет кого-то или чего-то. В мгновение ока из темноты арки вынырнули два паренька в спортивных костюмах, оперативно окружили дядьку, и, громко гогоча, что-то у него спросили. Мужчина, очевидно, догадался, что им не про время интересно, а сигаретка и подавно не нужна, поэтому подобрался, но сделать ничего не успел. Пацан повыше со всей дури долбанул мужика битой по голове, тот охнул и мешком упал на землю.

— Давай ищи, - парень с битой толкнул своего товарища и указал на валяющегося дядьку.
– Есть что?

Мелкий присел на корточки, зашнырял по карманам, извлекая на свет мобильный телефон, бумажник и какие-то документы, возможно, паспорт, и победно присвистнул.

— Слышь, брат, ты глянь сколько тут всего…Это мы удачно вышли.

— Подвинься, э!
– бритый с битой тоже опустился рядом и принялся деловито перебирать добро.
– Небедный дядя, нах!

Шпана малолетняя. Даже грабить толком не умеет. Наверняка денег не хватало на бутылку пива или еще на какую-нибудь фигню. Они даже не удосужились банально уйти на всякий случай. В кармане я нащупала нож и сделала твердый шаг в их направлении.