Труды и дни мистера Норриса

— Перестаньте, Артур. Перестаньте. А не то я сейчас заплачу, — рассмеялся я. — Ладно, ладно, я постараюсь уломать Куно — как смогу. Но только, ради всего святого, не стройте на сей счет воздушных замков. Я и на минуту не готов предположить, что он действительно поедет. Может быть, у него уже есть какие-то планы.

На сем мы и порешили и больше к этой теме в тот вечер не возвращались.

На следующий день, когда я вернулся от Куно, Артур ждал меня у себя в спальне в состоянии крайнего, отчаянного возбуждения. У него едва хватило терпения закрыть дверь, прежде чем он накинулся на меня с расспросами:

— Быстрее, Уильям, умоляю вас. Начните с самого худшего. Я готов снести удар. Он не едет? Нет?

— Едет, — сказал я. — Он едет.

Казалось, на секунду Артур окаменел от радости — и потерял дар речи. Потом по его телу пробежал спазм; и он исполнил в воздухе нечто вроде антраша.

— Мой милый мальчик! Нет, не могу, я просто обязан вас обнять! — И он в буквальном смысле слова обвил мою шею руками и расцеловал в обе щеки, как французский генерал. — Ну, расскажите, как все прошло? Сильно вам пришлось попотеть? Что он сказал?

— По правде говоря, он сам предложил мне что-то в этом же роде, прежде чем я вообще успел открыть рот. Он намеревался отправиться в Riesengebirge, [47] но я убедил его, что в это время года в Альпах снег много лучше.

— Убедили? Великолепно, Уильям, просто великолепно! Вот уж воистину, вдохновенный…

Я сел на стул. Артур суетился вокруг меня, восторженный и восхищенный:

— Вы уверены, что он ни в чем вас не заподозрил?

47

Исполиновы горы (нем.).

— Совершенно.

— И как скоро вы сможете выехать?

— Я думаю, в сочельник.

Артур заботливо наклонился ко мне:

— Как-то не очень радостно вы все это говорите, а, мальчик мой? А я надеялся, что и вам эта поездка тоже доставит немалое удовольствие. Надеюсь, вы, случаем, не заболели?

— Никоим образом, не переживайте, — я встал. — Артур, я кое о чем хочу вас спросить.

Он уловил в моем тоне какую-то лишнюю нотку, и ресницы у него нервически задрожали:

— Что ж — э — само собой. Спрашивайте, мальчик мой. Не стесняйтесь.

— Я хочу, чтобы вы сказали мне правду. Эта операция, которую вы с Марго задумали в отношении Куно, — мошенническая? Да или нет?

— Мой дорогой Уильям — э — право… Мне кажется, вы должны отдавать себе отчет…

— Я, с вашего позволения, хотел бы услышать ответ. Видите ли, для меня это очень важно. Теперь и я тоже замешан в эту историю. Так собираетесь вы обманывать Куно или не собираетесь?

— Ну, доложу я вам… Нет. Конечно же нет. Как я уже успел вам — достаточно подробно — объяснить, я…

— Вы готовы мне в этом поклясться?

— В самом деле, Уильям, мы же с вами не в суде. Только прошу вас, не смотрите на меня так. Хорошо, хорошо, если вам это действительно так необходимо, я клянусь.

— Благодарю вас. Большего мне и не нужно. Простите за резкость. Вы же знаете, я, как правило, никоим образом не вмешиваюсь в ваши дела. Но только, видите ли, теперь это и мое дело тоже.

Артур вяло улыбнулся; ему явно было не по себе:

— Прекрасно понимаю ваше беспокойство, мой мальчик. Конечно же. Но уверяю вас, в данном случае оно не имеет под собой совершенно никаких оснований. Я больше чем уверен, что Прегниц на этом деле очень выиграет, если, конечно, ему достанет мудрости согласиться.

В качестве последней проверки я попытался взглянуть Артуру в глаза. Но нет, испытанная временем процедура не сработала. Передо мною были никак не зеркала души, но всего лишь — часть лица, две круглые порции светло-голубого желе, два голых моллюска, притаившихся в расщелине скалы. Вниманию здесь зацепиться было не за что: ни искры, ни сколь-нибудь живого внутреннего света. Как я ни старался, взгляд сам собой соскальзывал на более характерные, более интересные черты лица: на мягкий, рыльцем, нос, на подбородок-концертину. [48] Сделав три или четыре попытки, я оставил это безнадежное занятие. Что толку. Оставалось только в очередной раз поверить Артуру на слово.

48

Шестигранная гармоника.

Глава тринадцатая

Наша с Куно поездка в Швейцарию более всего напоминала медовый месяц после брака по расчету. Мы были взаимно вежливы, предупредительны и страшно стеснялись друг друга. Куно являл собой образец ненавязчивого внимания. Он собственными руками загрузил мой багаж, буквально в последнюю секунду перед отправлением поезда выскочил на перрон, чтобы купить журналы, посредством долгих обходных маневров выяснил, что я предпочитаю спать на верхней полке, а потом удалился в коридор, чтобы дождаться, пока я переоденусь. Когда я устал от чтения, он был тут как тут, любезный, хорошо информированный собеседник, готовый в любую минуту подсказать название очередной проплывающей мимо горной вершины. Мы оживленно болтали — периодами по пять минут каждый, между которыми разверзались пропасти внезапного отчужденного молчания. Нам обоим было о чем подумать. Куно, должно быть, переживал относительно зловещих маневров германской политики — или грезил о своем населенном семеркой юношей острове; у меня было время так и эдак повертеть про себя головоломку, связанную с Марго. Реальная ли это фигура? Что ж, у меня над головой в багажной сетке покоился новехонький чемодан из свиной кожи, а в нем смокинг, с иголочки, на заказ, — только вчера забрал у портного. Деньгами нашего общего нанимателя Артур распоряжался по-царски. «Не стесняйтесь, мальчик мой, заказывайте все, что придет вам в голову. Вам ни в коем случае нельзя выглядеть потертым или неухоженным. Кроме того, вы только подумайте: такой шанс…» После некоторых колебаний я и впрямь последовал его совету, хотя и не с тем безудержным размахом, на который он меня настраивал. Статью «дорожные расходы» Артур интерпретировал настолько широко, что умудрился втиснуть в нее — и буквально силком всучить мне — золотые запонки, часы и авторучку. «В конце концов, Уильям, бизнес есть бизнес. Вы не знаете эту публику так, как ее знаю я». Когда он упоминал о Марго, в голосе у него слышались откровенно горькие нотки: «Если бы вы егопопросили об одолжении, он вытряс бы из вас все, до последнего пенни».

На Боксинг-дэй, [49] в наше первое утро, я проснулся от жестяного перезвона колокольчиков внизу, на заснеженной улице, и от странного щелкающего звука, тоже металлического, но исходившего из ванной. Сквозь полуоткрытую дверь было видно, как Куно, одетый в спортивные трусики, делает упражнения с ручным эспандером. Истязал он себя жутко: при каждом очередном — отчаянном — усилии на шее у него вздувались жилы, а ноздри то ходили ходуном, то застывали, подрагивая, выгнутые дугой. Того, что за ним наблюдают, он явно не чувствовал. В глазах, непривычно близоруких в отсутствие монокля, застыло самозабвенное, как у одержимого духами, выражение — казалось, он исполняет некий чрезвычайно значимый лично для него религиозный ритуал. Заговорить с ним прямо здесь и сейчас было бы немыслимо: как с человеком, с головой ушедшим в медитацию. Я перевернулся на другой бок и сделал вид, что сплю. Через несколько секунд я услышал, как дверь в ванную за моей спиной тихонько затворилась.

49

Национальный праздник в Англии и Уэллсе, первый день (но не воскресенье) после Рождества, официальный выходной, в который принято дарить подарки слугам, почтальонам и т. д.

Наш номер находился на втором этаже отеля и выходил окнами на деревенские домики, разбросанные тут и там по-над замерзшим озером; сразу за деревней высились заснеженные, приспособленные под горнолыжный спуск горные склоны, массивные и гладкие, напоминающие контуры огромного, заваленного одеялами тела: вверх по склону тянулась паутинка фуникулера и упиралась в стартовую площадку санной трассы. Не самый адекватный, как мне показалось, фон для транснациональных деловых переговоров. Впрочем, как совершенно справедливо заметил Артур, я ровным счетом ничего не смыслил в нравах высших финансовых эшелонов. Я медленно оделся, размышляя о том, чем сейчас может быть занят мой невидимый работодатель. Приехал он уже или нет? Метрдотель сказал, что гостиница переполнена. Если судить по тому единственному — мельком — взгляду, который нам вчера удалось бросить на собравшихся в большой обеденной зале к ужину постояльцев, их тут должно было быть несколько сотен.

Куно присоединился ко мне за завтраком. Его костюм был скрупулезнейшим образом выдержан в неформальной манере: серые фланелевые брюки, блейзер и вязаный галстук цветов его родного оксфордского колледжа.

— Надеюсь, вам удалось как следует выспаться?

— Благодарю вас, вполне. А вам?

— Нет, не очень вполне, — он улыбнулся, сконфузился и даже слегка покраснел. — Не важно. В ночное время у меня было кое-что почитать, вы понимаете?

Стыдливо зардевшись, он показал мне обложку книги, которую принес с собой. Называлась она «Билли, потерпевший кораблекрушение».