Труженики моря (другой перевод)

Он поставил число и подписал послание – «Летьерри».

Затем, не вкладывая записки в конверт, сложил ее вчетверо и, протянув Грации, сказал:

– Отнеси-ка Жиллиату.

– В Бю-де-ля-Рю?

– В Бю-де-ля-Рю.

Книга третья Отплытие «Кашмира» Гавань и церковь

В Сен-Сампсоне было полно народу, зато порт Сен-Пьер опустел. Интересная новость распространяется с быстротой молнии, особенно в маленьких городах. Весь Гернзей считал своим долгом отправиться под окна господина Летьерри и взглянуть на трубу Дюранды. Остальные события сразу померкли. Не говорили уже больше ни о смерти декана из Сен-Асафа, ни о пасторе Эбенезере Кодре и его неожиданном богатстве, ни об отъезде священника на «Кашмире».

Машина Дюранды, возвратившаяся с Дуврских скал, занимала всех. Никто этому не верил.

Даже крушение парохода стало неожиданностью, а уж спасение судна выглядело как настоящее чудо. Каждый хотел взглянуть на это собственными глазами. Все остальные заботы отошли на задний план.

Длинные вереницы обывателей, мужчин, женщин, целых семейств, матерей с детьми и детей с куклами потянулись по дороге от порта Сен-Пьер к дому Летьерри. Многие лавки Сен-Пьера закрылись; в торговых рядах царило затишье, все были заняты только Дюрандой. Ни один торговец не успел в этот день что-либо продать, если не считать ювелира, сбывшего золотое обручальное колечко «странному человеку, который очень спешил и спросил его, где живет декан».

Те лавки, что не закрылись, стали местом обсуждения всех подробностей этого необычайного спасения. Можно было подумать, будто наступил праздник. Посещение соседнего города кем-либо из членов королевского дома не могло бы настолько обезлюдить порт Сен-Пьер. Волнение, вызванное таким ничтожеством, как Жиллиат, заставляло сдержанных высокопоставленных особ недоуменно пожимать плечами.

Церковь в порту Сен-Пьер с тремя куполами стоит на самом берегу моря, в нескольких шагах от входа на пристань. Она приветствует приезжающих и благословляет уходящих в море, представляя собой заглавную букву длинной строки – набережной Сен-Пьера.

Это приходская церковь для жителей города, и в то же время она возглавляет церкви всего острова. Пастором в ней является декан, обладающий широкими полномочиями.

Гавань Сен-Пьера в настоящее время – прекрасный, большой порт, однако еще десять лет назад она во многом уступала гавани в Сен-Сампсоне. Это были две огромные полукруглые стены, отходившие от берега с обеих сторон пристани и почти сходившиеся в море. На оконечности одной из них стоял маленький белый маяк.

Вход в гавань был довольно узким, и в стенах еще сохранились массивные железные кольца от цепи, которой он закрывался в средние века. Гавань напоминала приоткрытые клешни омара. Та часть моря, которую они охватывали, почти всегда была спокойна, но при восточном ветре у входа в гавань начиналось сильное волнение, вода бурлила, и благоразумнее было в нее не входить. Так и сделал в тот день «Кашмир». Он бросил якорь на рейде.

При восточном ветре команды судов охотно шли на это, тем более они избавлялись от платы за стоянку в гавани. В таких случаях городские лодочники, смелые опытные моряки, подъезжали на лодках к пристани или просто к берегу, брали пассажиров и багаж и перевозили на отходящие корабли. Какой бы ни была погода, они всегда благополучно совершали эти переправы. Восточный боковой ветер в порту Сен-Пьер очень хорош для судов, идущих в Англию.

Когда корабль отчаливал от гавани, посадка производилась там; если же он стоял на рейде, к якорной стоянке добирались с ближайшего места на побережье. Вдоль всего берега расположились маленькие пристани, где всегда можно было найти свободных лодочников.

Одна из таких маленьких пристаней находилась совсем близко от города, но обычно была пустынна. Это объяснялось тем, что ее окружали высокие утесы, на которых стояла крепость Святого Георгия.

К пристани вело несколько тропинок. Самый близкий путь лежал через тропку, идущую вдоль берега. По ней было не больше пяти минут ходьбы до города и церкви, а неудобство заключалось в том, что ее дважды в сутки – утром и вечером – заливало водой. Остальные тропинки, более или менее крутые, были проложены по склонам утесов.

Пристань эта даже днем находилась в полутьме: каменные глыбы нависали со всех сторон. Густой кустарник, покрывавший скалы, создавал мягкий полумрак в этом укромном уголке. В тихую погоду он был очарователен, во время ненастья – мрачен и угрюм. Ветви кустарника постоянно покрывала морская пена. Весной уголок наполнялся цветами, гнездами, ароматами, птицами, бабочками и пчелами.

Теперь, после постройки порта, таких диких мест больше нет; они сменились строгими, прямыми линиями, вокруг появились каменные здания, мостовые и скверы. Человеческий вкус по-своему расправился с живописным беспорядком прибрежных скал.

Отчаяние

Было около десяти часов утра. Оживление в Сен-Сампсоне все увеличивалось. Жители, охваченные любопытством, устремились к северной части острова, и маленькая пристань находившаяся на юге, была еще пустыннее, чем обычно.

Однако у пристани покачивалась на волнах одинокая лодка, в которой сидел лодочник. На дне ее лежал дорожный мешок. Лодочник, казалось, ждал кого-то.

«Кашмир» стоял на рейде. Якорь судна был спущен – оно отправлялось в путь лишь в полдень. И сейчас еще не видно было никаких приготовлений.

Если бы прохожий, случайно оказавшийся на одной из скалистых тропинок, прислушался, то разобрал бы приглушенный звук голосов неподалеку от маленькой пристани, а если бы перевесился через выступ скалы, то разглядел бы в тени кустарника, в месте, недоступном для взгляда лодочника, две фигуры – мужчину и женщину. Это были Эбенезер и Дерюшетта.

Темные уголки на скалистом берегу, которые так часто прельщают купальщиц, далеко не всегда настолько уединенны, как принято считать. Легко подглядеть и подслушать то, что там происходит. Тот, кто ищет одиночества в таких местах, может не заметить человека, идущего за ним следом под прикрытием густой растительности, может не увидеть глаз, следящих за ним из-за извилистых поворотов тропинки. Скалы и деревья, скрывающие тайную встречу, столь же охотно скрывают непрошеного свидетеля.

Дерюшетта и Эбенезер стояли, глядя друг другу в глаза и держась за руки. Дерюшетта говорила, Кодре молчал. Застывшая на ее ресницах слеза дрожала, но не падала.

Горе и страсть отражались на задумчивом лице Эбенезера. И в то же время оно выражало покорность. На этот лик, безмятежный доселе, теперь легла мрачная тень. До сих пор Кодре размышлял лишь о догматах церкви, сейчас он задумался о своей судьбе. Такие размышления для священника вредны. Они подтачивают веру.

Ничего не может быть тяжелее, чем покориться неизвестности. Человек находится во власти событий. Жизнь – беспрерывная цепь происшествий, которым подчинены люди. Мы никогда не знаем, что случится с нами через минуту. Катастрофы и радости приходят и уходят неожиданно. Их пути и законы лежат вне человеческой воли. Добродетель не сопровождается счастьем, порок не влечет за собой гибели; у совести одна логика, у судьбы – другая. Нельзя ничего предвидеть. Мы живем от удара до удара. У совести прямая логика, а жизнь – это вихрь. Он то сгущает над головой человека черные тучи, то разгоняет их и обнажает синее небо. Судьба не знает закона постепенности. Иногда колесо ее вертится так быстро, что человек лишь с трудом успевает отличить одно событие от другого и теряет грань между вчерашним и сегодняшним днем.

Эбенезер верил в Бога, но он умел рассуждать. Он был священником, однако теперь его охватила страсть. Религии, требующие от духовенства безбрачия, поступают правильно с точки зрения цели, к которой они стремятся. Ничего не может быть опаснее для служителя церкви, чем любовь к женщине. Тяжелые мысли роились в голове Эбенезера.

Он слишком часто смотрел на Дерюшетту.

Они обожали друг друга.

В глазах Эбенезера светилось немое обожание и отчаяние.

Дерюшетта говорила: