Трюфельный пес королевы Джованны

– Похвальная предосторожность! Соседи, если бы увидели в окно, решили бы, что тащат ковер в химчистку! – съязвила Александра. На душе было так тяжело, что хотелось шутить, пусть и едко. – А куда же вы потом простыни дели?

– Не знаю, ничего не знаю, все выбрасывал и прятал он, – затравленно отвечала Маргарита.

Она съежилась, прижав к груди край одеяла. По двору одна за другой проехали две машины, и когда полосы света падали на лицо подруги, та закрывала глаза. Бросив взгляд на стенные часы, циферблат которых слегка фосфоресцировал, художница вздохнула:

– Скоро три. Давай-ка спать, родители встают рано.

Маргарита послушно легла, укрывшись одеялом чуть не с головой. Художница последовала ее примеру. Свернувшись клубком и сомкнув веки, она пыталась прогнать одолевавшие ее тревожные мысли, выудить из разговора, который только еще больше ее расстроил, хоть какие-то светлые крупицы. «Я действительно могу вернуться в мастерскую? Да ведь выбора у меня нет! Здесь – спасательный плотик, на нем никуда не уплывешь, можно только дрейфовать, пережидая крушение… Мой корабль, уж какой-никакой, – там! Все инструменты, книги, материалы. И заказчики знают дорогу туда. Да и сама я уже часть мастерской. А как там сейчас, должно быть, холодно, ведь батареи не греются! Ветер… На крыше, над самой головой, грохочет отставший лист кровельного железа. Как он всегда гремит, как близкий гром! А здесь так тепло и тихо… Тихо и тепло…»

Тепло и тихо было в круглой комнате, высокий сводчатый потолок которой пересекали заросшие паутиной черные балки. Над ними, под самым куполом, в луче солнца, проникавшем в невидимую снизу амбразуру, сверкала взвешенная в неподвижном воздухе пыль. День, судя по яркости луча, был солнечный, но в комнате стоял полумрак. Единственное окно, замеченное Александрой, оказалось задернуто тяжелой бархатной шторой с золочеными кистями – массивными, словно виноградные гроздья. На каменных плитах пола лежали ковры – беспорядочно, внахлест, часто один поверх другого. Женщина поискала взглядом очаг и не нашла его. Зато она увидела книги, множество книг и рукописей и огромных кожаных туб, содержащих, очевидно, пергаментные свитки. Книгами завален был огромный стол, в нескольких шагах от нее, книги лежали на крышке длинного ларя и на каменном карнизе, опоясывающем изнутри всю комнат у, хозяина которой она заметила не сразу.

Он почти утонул в глубоком кресле, покрытом вытертым бархатом, этот щуплый седой старик, живой скелет, обтянутый дряблой плотью и желтой кожей. Его лицо, узкое, с тонкими мелкими чертами, казалось лицом восковой куклы, подтаявшей на солнце. Суконный плащ, подбитый куньим мехом, казался непосильным бременем для узких ссутуленных плеч старца. Черная суконная шапка, сшитая в виде колпака с закрытыми ушами, плотно облегала его голову, казавшуюся непомерно большой относительно тщедушного тела. Взгляд неожиданно ярких, серо-желтых, похожих на кошачьи глаз казался отсутствующим. Но вот на другом краю комнаты, в тени книг, высокими стопками громоздящихся на длинной скамье, что-то шевельнулось. Старик часто заморгал. Его голос, когда он заговорил, оказался звучным и сильным, но старик приглушал его, неизвестно из каких соображений.

– Ну что же? – спросил человек в кресле шевельнувшуюся тень.

– «Трактат о важности знания двенадцати знаков зодиака и их воздействия на разные части тела». – Заговоривший поднялся со скамьи, и Александра узнала в нем чумного доктора из своих снов.

Его бескровное, изможденное лицо в сумраке заваленной книгами башни казалось лицом призрака, явившегося по первому слову заклинателя духов. Черный плащ, сливавшийся с темнотой, усугублял зловещее впечатление. Глубокие глазницы казались пустыми, Александра не могла сейчас различить в них блеска черных глаз, упрямое, непримиримое выражение которых так поразило ее в первый же раз, когда этот человек явился ей во сне.

Мужчина сделал несколько шагов, приблизившись к креслу. Теперь на его лицо упал свет из высоко пробитой отдушины. Александра увидела, как он изменился. Да, то была тень, силой заклинания отделившаяся от холодной стены из песчаника, одна из безмолвных, задрапированных в плащи теней, населявших стены готических соборов. Лишь голос, одушевлявший это изваяние, пока принадлежал миру живых людей. Он звучал скорбно и вместе с тем насмешливо.

– Вот еще – трактат о пищеварении… Письмо Аристотеля Александру Великому о четырех типах правителей… Рецепты салатов, помогающих от геморроя. Трактат о трех видах странгурии…

– Знакомы ли вы с ним? – оживился старец в кресле.

– Когда-то, в Париже, я читал его… А теперь имею возможность попрактиковаться, удаляя мочевые камни у трупов…

– Probatumest, – кивнул старик.

– Испытано, – подтвердил врач. – Увы, испытано все. Я испытал все, что вы можете мне предложить, досточтимый друг, и все это бесполезно.

– По нашим временам называть еврея другом… – Старик прикрыл глаза и, вновь открыв их, устремил на гостя острый, юношески пронзительный взгляд. – Сейчас, из-за чумы, письма почти не доходят… Ждешь одних известий, а получаешь другие. Из Германии на днях пришли скверные вести. Здешняя община в панике – как бы и у нас не повторилось то, что произошло там…

– Что? – Врач рассеянно взглянул на него. С минуту он словно отсутствовал. – А вот этот рецепт! Он мог бы меня вмиг обогатить, послушайте только: «Возьми черную жабу, которая не может ползти, и бей ее свежеоструганной липовой палкой, пока она не придет в ярость и печень ее не распухнет. Затем жаба умрет, печень вынь и положи ее в глиняный горшок, закрой крышку, чтобы не выходил дым и не входил воздух, и жги ее в горшке, пока печень не превратится в пепел, и натри чумной нарыв этим пеплом». Я знаю десятки, сотни людей, которые отдадут все свое золото, загородные дома, лавки только за то, чтобы я изготовил им это снадобье, уснастил его латынью, греческим и сдобрил своим важным, неприступным видом, парижским дипломом, папским благословением… Они, конечно, умрут, эти больные, как умрут и другие, те, у которых нет золота, чтобы оплатить подобные услуги! Но ведь я всегда могу сослаться на то, что тут была задействована воля Божья, против которой врач бессилен. Так я прослыву и знатным эскулапом, каким никогда не был, и благочестивым христианином, каковым никогда не стану.

Он надтреснуто, невесело рассмеялся. Старик покачал головой:

– Вы смелы… Уж очень смелы… Такие речи в наши тяжелые времена…

– Я трус, – оборвал его врач, нахмурившись. – Смельчаком меня сделала чума.

– Кара Господня… – шевельнулись бледные губы старика, едва различимые за редко растущей, клочковатой седой бородой. – Вы слышали, конечно, об анжуйском письме к эмиру?

– Об этой фальшивке? – врач пожал плечами. – Слышал и забыл, как все.

– Друг мой, такие вещи помнятся долго… Тридцать лет прошло с тех пор, как письмо якобы нашли у члена еврейской общины в Анжу, а сейчас о нем говорят как о свежей новости. Евреи якобы сговаривались с сарацинским владыкой погубить христианский народ, наведя на него чуму, и вернуть себе тем самым великий град Иерусалим, а престол эмира утвердить над великим городом Парижем…

– Стоит ли повторять эти басни?

– Нынче их повторяют все. – Старик с тревогой смотрел на гостя, словно ожидая от него других слов, но доктор, державший в руках книгу, раскрыл ее и начал перелистывать.

– Эту, пожалуй, я возьму, – с сомнением проговорил он. – Изборник Жильберта Английского. Здесь, я вижу, имеются варианты рецептов, которые есть в моем антидотарии…

– И также варианты заклинаний на латыни, для того чтобы усилить действие лекарств, – улыбнулся старик.

– И увеличить гонорар. – Врач закрыл книгу. – Ей-ей, если бы я меньше тратился на всяческие трактаты, а вместо того дружил с аптекарями, писал рецепты подлиннее, составлял гороскопы больным, трещал по латыни у их ложа, наводя на всех страх не хуже самой чумы, любезничал по-французски с их женами, кем бы я был?!

– Самым богатым врачом Неаполя! – немедленно ответил старик.

– Пожалуй, что так, – согласился с ним гость. – Но пока это далеко не так, увы. Сколько вы возьмете за книгу?

– Ничего, друг мой, – старик сделал слабый отрицательный жест. – Примите ее в подарок.

– Я не богач, но я и не нищий, – врач удивленно поднял на него взгляд, – и могу заплатить настоящую цену.

– А я, хотя торговля книгами сейчас в страшном упадке, в отличие от торговли вином, пряностями и прочими лакомствами, могу сделать вам подарок! – заупрямился хозяин. – Там более вскоре я, должно быть, уеду…