Тщеславие

В общем, к началу апреля наше материальное положение сделалось катастрофическим. Сдала я с грехом пополам экзамены за второй курс: зарубежку едва не завалила, по творчеству от мастера по шее получила, за то, что пишу мало, зачет по латыни поставили мне вообще чудом — только и помнила из всего курса, что «Homo homini lupus est» [2] . И стала по объявлениям звонить. По газете «Из рук в руки». Думала — может, кому секретарь на домашнем телефоне нужен или хоть расклейщик объявлений со свободным графиком работы. И выяснила про себя одну крайне неприятную вещь — общаться с людьми по телефону я совершенно не умела.

2

Человек человеку — волк (лат.).

Наверное, это было логично. До двадцати трех лет, то есть непосредственно до своего замужества, я прекрасно жила без телефона и пользовалась сим аппаратом только в случае крайней необходимости. Привычки к телефону у меня не было. Теперь отсутствие этой (как оказалось — очень полезной) привычки выходило мне боком: пока я пыталась сформулировать потенциальным работодателям причину своего звонка, на том конце провода, утомленные моими «бэ» и «мэ», потенциальные работодатели уже успевали повесить трубку.

Я стала обзванивать знакомых. Безрезультатно. Во-первых, знакомых у меня было не очень-то много. Во-вторых, почти все они были людьми военными и ничем не могли помочь ни мне, ни Герману в трудоустройстве. На заводе тоже было глухо: весь цех по-прежнему сидел без работы, и мне велели сказать спасибо хоть за то, что я еще детские деньги получаю, ведь они-то не получали вообще никаких. И о гонорарах можно было сразу забыть, какие уж за стихи гонорары!

А на улице давно уже развернулась весна. Снег приказал долго жить, мать-и-мачехи закивали головами близ канализационных люков, заполыхала подожженная чьей-то заботливой рукой прошлогодняя трава, запахло первой зеленью и гарью, и стало тепло — совсем как летом.

Дипломатичная Юлька в один день, никого не обидев и всех нас умилив, выдала скороговоркой «папа-мама-баба» и попыталась самостоятельно пойти (пока без особого успеха).

«Па-па» получалось у Юльки нежно-нежно, она выдыхала эти звуки тихонечко, словно боясь поломать, и расплывалась в широкой и довольной улыбке, демонстрируя сторонним наблюдателям целых четыре зуба. «Ба-ба» Юлька бубнила, когда ругалась. Сдвинет свои четкие, словно нарисованные косметическим карандашом бровки и пальцем грозит: «ба-ба-ба-ба-ба». Вид у нее при этом был очень грозный. Ну а «мама»… Что «мама»? «Ма-ма» всегда сопровождалось громким и обиженным плачем и употреблялось Юлькой только тогда, когда она теряла соску, падала или дула в штаны…

Жизнь продолжалась, как ни крути, и пора было что-то в ней менять. «Эх! Чем черт не шутит!» — решила я, откопала в куче документов свой диплом радиоинженера и в очередной раз отправилась в телецентр.

Глава 14

Раскаленное майское солнце щедро проливалось с неба и дробилось на спектр в пыльных стеклах семьдесят третьего троллейбуса. Плавился воздух; плавились дерматиновые сиденья и потные пассажиры. Почему-то пахло бензином.

Я ужасно нервничала. Я вполне понимала всю беспочвенность своих надежд на это, как мне казалось, недоступное простым смертным учреждение. Я знала, что меня, вероятнее всего, даже не выслушают. Я чувствовала себя глупой мошкой, летящей на огонек, и уже физически ощущала боль в крылышках, которые обожгу через каких-нибудь двадцать-тридцать минут. А все-таки пыталась победить свой страх, не думать о плохом. И, стараясь расслабиться, разглядывала пассажиров.

Совсем невысокий, совсем молоденький, очень симпатичный и очень печальный юноша стоял передо мной у дверей. Троллейбус постоянно притормаживал, и юноша покрепче цеплялся за поручни, но не поднимал глаз. Он смотрел прямо перед собой, и было совершенно очевидно, что происходящее на улице едет мимо его неподвижного взгляда незамеченным.

Лицо юноши было мне знакомо. Я его явно где-то видела. Вот только где? Может быть, учились вместе? Нас же на первом курсе почти сто человек было, разве всех упомнишь?

Я в упор разглядывала его. Он этого не замечал. И его такое знакомое лицо никак не хотело слиться ни с одним из перебираемых мной в уме имен собственных.

За моей спиной невидимые соседки полушепотом ругали глупое начальство, жаловались друг другу на низкую зарплату’ и на высокие цены. Слева от меня, через проход, дородная, вылощенная мадам гренадерского роста базарно ругалась, пытаясь согнать с места совсем молоденькую девочку-тинейджера. Девочка с равнодушным видом уставилась в окно. Она громко хлопала жвачкой и делала вид, что все происходящее не имеет к ней ни малейшего отношения. Тем временем на ее защиту совершенно неожиданно встала какая-то бабулька.

— Чего орешь? — обратилась она к мадам дребезжащим, но очень уверенным голосом. — Ты посмотри хоть, какая она маленькая! В чем душа только держится! Ишь, кобыла здоровущая! Пристала к ребенку? Ты вон к мужикам приставай. Смотри, какие кабаны расселися!

В ответ мадам выпустила в адрес сердобольной старушки очередь виртуозно сочлененных вместе непечатностей и, гордо пронеся по проходу свои обширные телеса, проследовала на освободившееся в начале пассажирского салона место. Троллейбус резко затормозил. Печальный юноша оступился от неожиданности и, едва удержавшись на ногах, сверзился на одну ступеньку вниз. Открылся вид на очень дряхлого дедушку.

Дедушка сидел в начале салона, лицом ко мне. Несмотря на жуткую жару, он был укутан в коричневый плащ, который выглядел даже старше своего хозяина — таким был выцветшим и ветхим. На коленях у дедушки высился огромный, тоже коричневый и тоже очень старый портфелище. Такие портфели сейчас, кажется, только в черно-белых фильмах бывают. Старчески дрожащей рукой дедушка медленно перелистывал страницы журнала, разложенного поверх портфеля. К дедушкиному уху тянулся черный провод. «Слуховой аппарат», — решила я. Мне стало очень жалко дедушку.

— Останкинский парк. Следующая остановка — Телецентр, — заперхало у меня над головой. Я поднялась и стала пробираться к выходу.

У ближних дверей не остановилась, прошла к следующим. Это получилось как-то инстинктивно — думала, как дедушку жалко, и машинально двинулась в его сторону. Троллейбус опять дернулся. Дедушка поднял на меня свои слезящиеся глаза. Потом открыл портфель, извлек из него небольшой плейер и сменил одну кассету на другую. Уже выскакивая из троллейбуса, я краем глаза заметила, как он с интересом переворачивает следующую страницу журнала по бодибилдингу. И сразу же вспомнила, где видела печального юношу — это был Дима, самый смешливый и самый обаятельный ведущий программы «Спокойной ночи, малыши!».

— Отсюда мораль, — сказала я сама себе. — Все не так, как кажется на первый взгляд.

Страх мой пропал, словно и не было его вовсе.

* * *

Я выбрала охранника помоложе, подошла к нему и спросила, где находится отдел кадров.

— Какого канала?

— Да какого-нибудь. Мне все равно, — ответила я беспечно.

— Ну, сходите тогда во-он в тот дом. — Охранник махнул автоматом куда-то в сторону пруда.

— В какой в тот? — переспросила я.