Тщета: Собрание стихотворений

IV. По А. Блоку

1

Льдистым звоном спящих проталин Позвала нас лунная мгла. Кто клонился, зыбкий, печален? Кто с ним юная там была? Тающим плакал снегом, Пустым дрожал фонарем. Меж нами, землей и небом, Кто жил-ворожил за углом? Не тронь, в рукавицах, не трогай Мою снеговую весну. Мы пойдем одной дорогой, Я – на лестницу, она – ко дну. Побегут струйками ряби В темном водяном кольце. Поймите, лунные — это правда – хляби – В моем сердце, на моем лице.

2

И вновь, как встарь, туманы встали, И так же робок лунный луч. Но в тусклой черни – отблеск стали, Но скован льдом звенящий ключ. Иду дорогою безлюдной – И не властитель, и не раб. Еще немного – дом мой скудный, Еще недолго – черный трап. Я золото текучих песен Давно на сталь перековал. Мой факел дымный всё чудесен, Пусть блеском первым отпылал. Пускай умчит меня не вьюга – Свезет извозчик как-нибудь, – Пусть я в черте иного круга, – Но в строгих латах та же грудь. Но та же Дева Снеговая Ведет стезею роковой. И та – другая, та – земная, Неразлучимая – со мной. 14.I.1918

V. По М. Кузмину (Секстина)

Одето небо шалью нежно-сизой, Луна капризно прячется от взора, Фонарь незрячий тускло неподвижен, Пустых саней ответны очертанья, Осевший желтый снег безбольно хрупок, Растаявшая струйка стынет льдинкой. Вовеки сердце не застынет льдинкой, Пускай на миг угаснет пламень взора. В морях любви – как остров, неподвижен Останусь я, для ока грудой сизой, Храня для света те же очертанья. Поверь, что крепок только тот, кто хрупок. Ах, тот любви не знал, кто не был хрупок, Кто не спешил лететь голубкой сизой, Пугаясь неулыбчивого взора, Пугаясь слова, канувшего льдинкой – Под кров, где милый образ неподвижен, Храня причуд всё тех же очертанья. Любви не ведал тот, кто очертанья Причуды милой звал бездушной льдинкой. Казаться безучастну — кто не хрупок, Бесчувтвенну – тому, кто неподвижен, Улыбка – участь плакавшего взора, Жемчужина – спит в раковине сизой. Снопы огней золой таимы сизой. Не уклони от ней с насмешкой взора, Не говори: остывший пепел хрупок. Напоминаньем вспыхнут очертанья – И не унять утраты жалкой льдинкой Огня, что тлел, незримо неподвижен. Но если он взаправду неподвижен, И не горят, меняясь, очертанья – Знай, страсти пыл в плену у лавы сизой, Знай, влага жизни остеклела льдинкой. Тогда оставь – узор мороза хрупок И тоже мил для любящего взора. Но лед – игра для солнечного взора, Любови плен – игра луча со льдинкой, Узор златой на ткани жизни сизой. 14.I.1918

VI. По В. Брюсову

Враждебная пустынных улиц тьма Под тусклыми пустыми небесами, Стальная натяженная тесьма Гудит, грозя глухими голосами. Великий Спящий тесно кольца сжал, Тугими свет окутал полосами – И лег, не выдав, чем он угрожал – Чтоб завтра прянуть яростным извивом, Метнув бичи несытых злобой жал Навстречу беззащитным и красивым, Чьи так звеняще жалобны струи – Больного снега тающим оплывом. Равно на грани скрытой солеи Слепой фонарь с безвинно мертвым оком, Извозчик у своей же колеи — И, строгий, я – идя к чужим истокам, Кружась упорно у чужой межи — Все схвачены мироубийцей-Роком. Да сбудется! Полями спелой ржи Под градинами грянувшими ляжем, Но не унизим уст до льстивой лжи: Благословен Казнящий нас – не скажем. Мы в горький свой, в последний страшный час До капли выпьем кубок, данный Стражем, Мы неуклонно выполним указ. Но – «Сам – Себе» поднимем из девизов, И правде Страха, раздавившей нас, Мы правды Гнева бросим вечный вызов. 15.I.1918

VII. По Игорю Северянину (Искролиза)

Этого быть не может, этого быть не может, Этого быть не может! Выдуманный кошмар, Что как вчера – сегодня, что позабудет сторож – Что как сегодня – завтра – старый зажечь лунарь. Всё на одной и той же, так надоевшей, ноте – Сколько вы ни твердите, что ежедневна грязь – Лунная эта прорезь, эта ночная протень, Эта хрусталин проталь – только что, в первый раз. И автолет плавучий – только для вас он дровни, И темнеем проталый — только для вас не икс. Звездами всё размечет, на небо всех уронит Шалый, смешной, недавний, радужный принц Эрфикс. 18.I.1918

VIII. По В. Меркурьевой

Ночная тайна – дорога стертая, От мертвых к мертвым тропа мертвая. Луна на убыли, фонарь не з ажжен – Глаза ли, губы ли пустых скважин. Ночная тайна – ничья невольница, Пуста – изваяна во льду – зольница. Вздыхает тайна: конца и срока! Знает втай она – еще далёко. И ропщет тайна: а солнце полдня? Тщетно чаянно, темно, холодно. И хочет тайна: пускай невстреченность, Одна, измаяна, кончить вечность. И тайна тайной темно угадана – Отчаянна, кромешный ад она. И бьется, спаяно, ночное сердце, Ночная тайна, земное сердце: Под ногой оно хрустит осколками, Язвит колкими льда иголками. А хрупки снега крупки, льдинки хлипки, Иголки – ломки, осколки – сыпки. Везде вода к воде льнет, слиянная, К подземной тьме – тьма осиянная. Теплом растаяна – тепло откуда? Не та, но тайна. А если – чудо? 21.I.1918

ЛЮБИТЕЛЬСКИЕ СНИМКИ

I. Эренбург Неистовый

Голову гнет – будто против ветра, Веки опущены – против света. Слабые пальцы – не удержат сердца, Слабое сердце – не выдержит человека. Рот – неистовый, жадный и жалостный. Ярость – в стихах, на деле – осторожность. Грешит – по мелочи, на расход, по малости, Кается – оптом и всенародно. Старый знакомый, повесившийся предатель, Там, в Кариоте – он помнит это. С тех пор ему белый цвет неприятен – Тот хитон был цвета первого снега. Веки поднимет – что это, Господи? В хитрой, дразнящей усмешке дьявола – Иссиня-светлой улыбки россыпи На небо взглянувшего тихого Авеля.

II. Курганная Царевна (Е. Кузьмина-Караваева)

Вперед, вперед, рабочий народ. Красным – так красным, черным – так черным Смой с себя пятна язвы позорной, Ложь и бесчестье, обманы, измены, Глады, и моры, и трусы, и плены. Вытерпи все нестерпимые кары, Копий, мечей и нагаек удары, Разгулы, разрухи, разгромы, пожары. Дальше – всё дальше, выше – всё выше, Тише – всё тише – вперед, вперед, Куда приведет Господь. Вот – я готова: красны мои щеки – Пролитой братьями крови потоки, Очи темны и бела моя грудь. В темные ночи, в белые ночи — Мне не уснуть, Мне не подняться из праха. Падают косы от боли и страха. Вот я – берите, казните, терзайте, Рвите в куски, полосуйте, кромсайте, Псам мое тело бросайте на брашно, Стройте на мне вавилонскую башню. Жертвую вам свою грешную плоть — Как повелит Господь. Я полонянка орды половецкой. Я ухватила ручонкою детской Повод лихого степного коня – Конь топчет меня. Лик мой – прекрасный, повадка – чеченская, Ручка-то – детская, сердце-то – женское, В сердце стрелы заостренный кончик… не может кончить.

III. Бабушка русской поэзии (Автопортрет)

Полуседая и полуслепая, Полунемая и полуглухая, Вид — полоумной или полусонной, Не говорит — мурлычет монотонно, Но — улыбается, в елее тая. Свой бубен переладив на псалмодий, Она пешком на богомолье ходит И Зубовскую пустынь посещает, Но – если церковь цирком называет, То это бес ее на грех наводит. Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет — Всех недослышит или недовидит, Но — рада всякой одури и дури, — Она со всеми благолепно курит И почему-то — ладан ненавидит. Ей весело цензуры сбросить пояс, Ей вольного стиха по санкам полоз, Она легко рифмует плюс и полюс, Но — все ее не, но и без и полу – Ненужная бесплодная бесполость. 19.VI.1918

ПОД ЗНАКОМ ИЗЪЯТИЯ

МОЙ ДЕМОН

В безумья лике я. Весь мир – два дикие Крыла, два темные – огнем сквозят. Души на п оминах, в чужих хороминах Нельзя не влечься мне вослед, нельзя. И спотыкаюсь я, И обрываюсь я. И ненавистна мне моя стезя. Неназываемый, но тяжко знаемый – Как травкой знаема ее коса, Как знает малое озерко талое, Кто выпьет досуха его глаза – Им одержима я, Им иссушима я, Обетом знания мечту связав. Он страшен – знаменный, он тяжек – каменный, Земною тягою долит и мглит. Он в песни плавные вольет отравное: – Нам в озарении, а тем – в пыли? И покачнется он, И обернется он Крестом обугленным моей земли. Но я – далекая, я – чужеокая, Меня ль, свободную, у снов отнять? Истлею выбитой, иссохну выпитой, Но не зажгусь огнем я от огня. И не сдаюся я, И вот – клянуся я: Не будет Бога мне разве меня. А сердце трогает – немое, строгое – Такая милая, своя рука. Светясь хрусталинкой, смеясь проталинкой, Простая песенка совсем близка. И поднимаюсь я, И улыбаюсь я, И поступь тяжкая моя – легка. Так это жуткое – встряхнулось шуткою, Дождем просыпалось веселых брызг. И это дикое – тому уликою, Что в шалых зайчиках огнистый диск. И забавляюсь я, И удивляюсь я, Что мышки маленькой мне внятен писк. Не тайны масками — ребенка глазками В меня глядит моя — во мне — тюрьма, Душой подснежника — душа мятежника, Душа невольника из-под ярма. И забываюсь я, И открываюсь я, И эта ласковая – я сама. Как я люблю мои, как я ловлю мои Ночные отплески от блеска дня, Мои бессонные крыла червленые – Полнеба ими мне дано обнять. И отражаюсь я, И повторяюсь я, И нет мне Господа разве меня. 16-19.II.1918

«Пришла к нему неловкою и робкой…»

Пришла к нему неловкою и робкой, Незнающей, непомнящей, во сне – Замкнутою, завязанной коробкой, Хранившей только нет и только не. Ключ повернул на оба оборота, Разрезал свив сращенного узла – И редкости, и ценности без счета Он бросил мне, без меры и числа. Еще одна сверкающая россыпь, Еще легенда звучная о нем – И возойдут дымящиеся росы Плеядами, невидимыми днем. И Золушка царевною наследной, Покорствуя судьбе, пойдет к венцу – Но как легко коробке было бедной, Как тяжело богатому ларцу. 27.XII.1917