ТЩЕТА

Тому, кто – дав дыханье мертвой –

Испепелил живую ткань.

ТЩЕТА

«Дай, тебе расскажу я…»

Дай, тебе расскажу я, Что это значит – стих. Это – когда гляжу я В протени глаз чужих – Там, как на дне колодца, Сердце – одно двоих – Взмолится и зайдется. Это любовный стих. Если заря проглянет Сквозь дождевую сеть, Если луна в тумане, Если трава в росе – Там, у родной могилы, Куст васильков простых – Это забытый милый, Это печальный стих, Если снежинки утром Падают с высоты, Если в незнаньи мудром Около смерти ты, Если ручейно шалый И говорлив и лих – Это шиповник алый, Это веселый стих. Если алмаз в изломе, Если душа в огне, Если в небесном доме Днем Господина нет, Если пустой лазури Свод онемелый тих – Это находят бури, Это безумный стих. Если, как тонкий холод, Где-то внутри, на дне, Сладкий услышишь голос: – Пав, поклонися мне, Мир тебе дам на выем, Блага всех царств земных. – Древним ужален змием Этот прекрасный стих. Это – когда подснежье Паром с полей встает, Где-то зовут – но где же? Кто-то – но кто? – поет И поцелуем вьется Около губ твоих, Льнет, и скользит, и льется – Это любимый стих. Стих – это Сердце Мира, Тайн святая святых, Стих – это милость мира, Жертва хваленья – стих. Стих – это весть о смерти, Смерть – это жизни стих. Это сердце поэта, Это поэта стих. 22. IX. 1918

ОН ПРИДЕТ

Мы говорили красивыми словами – стихами о радости и грусти и о мечте, о красоте и об искусстве, и о любви, и о печали – мы обещали и звали. Давно ли мы стали? – недавно – говорить красивыми словами – стихами о смерти бесславной, о неминучей, о неизбывной доле, о страшном дне, о казни дне, и о стыде, и о неволе – мы горевали и ждали, Когда же настанет час, когда же придет Он – больший нас, кого мы и назвать не умеем, но ждем – и ждать, зовем – и звать – смеем? Тот, чьи уста – непочатая чаша неслыханных созвучий, певучей и краше, чем на море зори, в чьем взоре – всё счастие наше, всё горе, вся красота, и все ключи, все тайны — все раны. Придет Он – чаянный, званный — в ночи, нежданно. И скажет Он: солнце – и славу рассвета мы увидим впервые, ослепнем от света. И скажет Он: сердце – и сердце в нас дрогнет любовью впервые, омытое кровью Поэта. И скажет Он: песня – и все наши маленькие песни зажгутся прелестней, новей, чем утром роса на траве, прольются в Москве, в России и в Мире, отзовутся – всё ярче, шире – в эфире планетном, в кометном, всесветном клире. И те, что мы радостными пели устами – звенели родниками – и те, что мы горестным сердцем излили, что плыли, под слова сыпучею золою, горючею смолою – ах, все они станут такими, такими, такими, как не были петы никем-то, нигде-то, повторяя, от края до края, единое имя – Поэта. Быть может, пришел Он – и тоже тут, с нами, вот тот или эта? вошел или вышла? Мы вещими снами заслышали Поэта, но слепыми глазами не встретим – и бредим, пророчим: вот он там, о спетом бормочем: его нет там. И Песню мы снова на крест вознесем и станем, святого окрест, сострадая воочью, одежды кровавыя славы разделяя, разрывая на клочья. И Песню оплакав, и много имея явлений и знаков, мы в мир понесем тревожные вести – безумные песни – о блаженной утрате, о распятом за нас, при нас, на закате и взятом от нас, при нас, на рассвете — Великом Поэте. И кто унесет одежды чудотворной клочок – тот лучше споет, на запад и восток, о розе небесной, крестной, о смерти воскресной, о нерукотворной расскажет иконе – влюбленней, о Лике – согретей, зорче – о тайне видений, яснее – о сне, и о расцвете – блаженней, споет и поманит, обманет и солжет о Великом Поэте – красивыми словами – стихами. 15. III. 1918

СКАЗКА ПРО ТОСКУ

1

Брожу вокруг да около Ступенчатых сеней, Фениста — ясна сокола Жду много, много дней. Жила я белой горлицей За каменной стеной, Молчальницей, затворницей, Шестнадцатой весной. Забуду ль, как на зореньке Слетел ко мне Фенист – В моей светелке-горенке Лучист, перист, огнист? Забуду ли, доколе я Не пронзена стрелой, Глаза его соколии, Руки его крыло?

2

Что дождик слезы капали, Что росы на лугах; Догнать ли ветра на поле, А птицу в облаках? Пошла путем-дороженькой Соколика искать, Изнеженною ноженькой По тернию ступать. Мне беличьи, мне заячьи Тропинки по пути. Всем кланялась, пытаючи: Где Ясного найти? Не знали – ни соломина, Ни папороть, ни ель. Но сердце привело меня За тридевять земель.

3

Мой Сокол в крепком тереме У лютой у Тоски, За десятью за дв ерями Со двадесять замки. «Докучница, разлучница, Ты двери отопри, Дай видеть ясный луч лица И – всё мое бери». Пустила злая, жадная Три ночи ночевать, Три ночи непроглядные Фениста миловать. Купила те три ноченьки я дорогой ценой: Прокинулась, точь-в-точеньки, Я ведьмой, ведьма – мной.

4

Свою из-под убруса я Ей косу отдала, И стала ведьма – русая, А я – как лунь бела. Сменили исподтишенька Румянец тек и уст, Она горит, как вишенька, А я – корявый куст. Сняла из-под мониста я Свой голос молодой, Та – птица голосистая, А я – шиплю змеей. Не знала ведь доселе я, Меняяся легко, Что быть тоске веселием, Веселию – тоской.

5

У милого, крылатого Две ночи проводить, Хмельного иль заклятого Ничем не разбудить. Напрасно разбирала я По перышку крыло, Напрасно целовала я И в очи, и в чело. Ах, дубу ли, высоку ли, До травки у косы? Фенисту ль ясну соколу До брошенной красы? На третью ночь – единою Слезою изошла, И сердце соколиное Насквозь она прожгла.

6

Взглянул – я тоже глянула. Не охну, не вздохну. А сердце разом кануло, Да камешком ко дну. Ступила безнадежно я, Как в омут по края: Я – верная, я – прежняя, Я – милая твоя. И слышу, точно с башни, я Сквозь полымя и дрожь: – Ты старая, ты страшная, Я молод и пригож. – Пошла обратно маяться Одна, одним-одной, А Сокол утешается Да с молодой женой. 26. IX. – 18.XI. 1917

СОН О БОГОРОДИЦЕ

I

На Москва-реке, по-за Москва-рекой, Что ни день под землю опускается, Что ни ночь на небо подымается – Нет покоя изотчаянной душе мирской, Угомона неприкаянной тоске людской, Не умается она, не унимается. П оснегу по крепкому шаги хрустят, Ног бессонных беспокойных топоты. Чьи же то украдчивые шепоты? Чьи же то платки тугие на плечах шуршат? Кто такие, кто такие по ночам вершат, Крадучись, догадчивые хлопоты? Перекрестки-переулки спят – не спят, И во все незрячие оконницы Недреманные глядят околицы, Как сугробы мнут нажимами тяжелых пят, – Пробираясь – чет и нечет, сам-четверт, сам-пят – Богомольцы всё да богомолицы. И у всех, у всех в ушах и на устах: Двинулась Царица приснославная, Новоявленная, стародавняя. И несут от церкви до церкви впотай, впотьмах, На рабочих, на усталых на своих руках Образ Божьей Матери Державныя. Ладаном возносятся от многих уст Воздыхания и сокрушения, Упования и умоления. Очи теплятся свечами во сорокоуст. Пенье – стоны заглушенные и тонкий хруст Рук, поднятых в чаяньи спасения. Плачут горькие: – Как были три петли, Так они по горлышку приходятся. Кто и выживет – навек уродица. Ты не нам, крапивам сорным, благодать пошли, Ты за малые за травки Бога умоли, Оглянись на деток, Богородица. Шепчут нежные: – На что цвести цветам, Если высохнуть никем не взятыми, Без вины кручинно виноватыми? Ты нечаянною радостью явися нам И зарей незаходимой улыбнися нам – О Твоем же Имени и святы мы. Молвят злые: – Заплутали без пути, Впали во прелестное мечтание. От бесовского избавь стреляния, Тихое Пристанище, от бури ущити, Вызволи, Споручница, из адовой сети, Смерти нам не дай без покаяния. Так и носят о полуночной поре, Провожая низкими поклонами, Вздохами, слезами затаенными. Не оставят ранее, чем утро на дворе, И поставят Матушку в Страстном монастыре, С древле-соименными иконами.

II

О ночную пору на Москва-реке Поднялася, веется Метелица, Вьюжится, и кружится, и мелется, Неодета, необута, пляшет налегке. Как хмельная, в снеговом да вихревом танке, Прядает, и падает, и стелется. Вьется, завивается лихой танок. А и свисты-посвисты глумливые, А и крики-окрики шальливые. У пяти углов да посреди пяти дорог Разметались нежити и вдоль и поперек, Нежити, во скрежете визгливые. Средь пяти дорог да у пяти углов Святки повстречались с грехитяшками, Разбежались юркими ватажками – В щели пробираться незакрещеных домов, Баламутить, дразниться на тысячу ладов Хитрыми лукавыми замашками. Святки беленькими скатками катят, Грехитяшки – серыми кружочками, Пылевыми мягкими комочками, И трепещутся-мерещатся кому хотят, В подворотнях ежатся, как шерстка у котят, Множатся за мерзлыми за кочками. Перестрев Метелице пути-концы, К ней кубариками взмыли-вздыбили: – Мы на убыли, подай нам прибыли, – Запищали несыта, что галочьи птенцы. А Метелица: – Аминь, аминь, мои гонцы, На две пропасти, на три погибели. – На своем пиру да не в своем уме Немочи и нежити тлетворные, Поперечные и перекорные, Закрутились-замутились в снеговой суме. Стали святки – пустосвятки во кромешной тьме, Грехитяшки – Грехи Тяжки черные. Нечисти со всех сторон до всех хором По миру тенетами раскинулись, На поле болотом опрокинулись. Там, где был престол – на Руси – ныне стал сором, Что ни град – пожар – на Руси, что ни дом – погром. Пустосвятки, Грехи Тяжки двинулись.

III

На честном дворе, в Страстном монастыре Собрались Царицы, миру явлены, Преискусно от людей прославлены: Ризы Утоли моя печали – в серебре, И Нечаянныя Радости – в живой игре Изумрудов – искрятся, оправлены. Купина Неопалима аки мак Расцвела пылающими лалами, Скрыта Троеручица опалами, В жемчугах Скоропослушницы таимый зрак, И одна Державная осталась просто, так – Не грозя каменьями, металлами. Собирался Богородичен собор На совет о тяжком о безвременьи, О кругом обставшей церковь темени. В сумраке чуть теплится лампадами притвор. А на паперти вопит разноголосый хор Дьявольского и людского племени. Молятся Заступнице кто сир, кто нищ, Радостную славит тварь печальная: – Радуйся, Благая, Изначальная, Одеяние нагих, покров пустых жилищ, Упование благих – с поруганных кладбищ, Радуйся, Всепетая, Всехвальная. – Молится Метелице кто зол, кто враг: – Радуйся ты, бесное веселие, Корени худого злое зелие, Ты – имущая державу душевредных благ, Упование взыскующих пропасть дотла, Госпожа ты Кривда, лихо велие. – Первая Скоропослушница вняла, Купина – всем гневом опалилася, Утоленье – Радостью закрылося, Крепче Троеручица Младенца обняла. А Державная – неспешно поднялась, пошла К паперти, где стали оба крылоса. Храмовой престол и снеговой алтарь, Жизнь и Смерть – порогом узким делятся. К Богородице идет Метелица, Новоявленной навстречу – вековая старь. И кому-то грешная стенающая тварь Невозбранно, неотвратно вверится? Госпожа благая, тихая – одна, А другая – буйная Владычица, Дерзостно красуется, величится Над простой одеждой домотканой изо льна. Той глаза – креста и колыбели купина, А другой – двойное жало мычется. Вечных глаз лучи скрестились, как мечи, К бездне тьмы взывает бездна звездная. И – приотворилась дверь небесная, Приподнялся край покрова всенощной парчи, И прояснилась, при свете заревой свечи, Наверху – Невеста Неневестная. Чуть довеянное сверху: Свят еси. Чуть отвеянное снизу: Элои. И Земля не надвое, но Целое. Тихо на Москва-реке и по святой Руси. Только небо голубое на златой оси. Только поле чистое и белое. 28.XII.1917-4.I.1918