Туда, где свет

Нет, редактор в газете тоже был, но больше для близиру. Этакий свадебный генерал с русским именем Иван, и усы подходящие, и фамилия важная – Орлов. Иван Анатольевич, проще говоря, «Анатолич», заходил иногда посмотреть, как дела идут, порой планерку проведет или явится ровно к девяти утра, чтобы проинспектировать, кто пришел на работу вовремя. А пришли «полтора землекопа», потому как почти во все времена журналисты позволяли себе опаздывать. Так вот, редактор покричит, вроде как гайки закрутит, и всё, можно выдохнуть и расслабиться. Далее он уйдет на больничный или просто у него давление подскочит, или процедуры какие образуются в поликлинике, – в общем, на работе его скоро не увидишь. Правит всем Анжелика. Имя это ей подходит не больше, чем Златовласка. А вот Петровна – в десятку! Анжелика – высокая, мощная, громогласная; «бой-баба». Есть только одно правильное мнение – мнение Петровны.

Как ответсек, конечно, она просто находка. Профессионал, чего уж там! Всё помнит, держит в своих руках многочисленные нити, не только обычного, но даже сдвоенного номера газеты, который посвящен раскрытию очередной концепции развития региона или чего-то другого.

А вот как сотоварищ или собрат, Петровна «тяжеловата», особенно если ты чужак, коим я как раз и являлась. Поначалу я не могла уловить, чего же нас так «ударяет» друг о друга. Когда она правила мои тексты «по фактам», тут все было нормально, но как только она начинала вторгаться в эмоциональную сферу (а я не в отделе информации работала, я писала «на разворот», то есть статьи о людях, о чувствах, о жизни героев в трудных обстоятельствах), я понимала, что между нами – пропасть. Один случай объяснил мне многое и сразу. На редакционной вечеринке заговорили о детях. Анжелика, рассказывая о своем взрослом сыне, легко, напористо произнесла фразу:

– Бывает, я Витьке дам подзатыльник и говорю ему: «Ты что, идиот?»

– А-а-а… он не обижается? – протянула нежная Лера. – Он ведь у вас взрослый совсем!

– Так я же любя!

Тут у меня и случилось прозрение. Не говоря уже о том, что я не смогла бы сказать сыну «идиот», он бы мне вряд ли простил и это слово, и подзатыльник. Меня, например, родители не били никогда и ни разу на меня не кричали. А здесь я увидела совершенно другую модель отношений матери, образованной матери, которая наверняка считает себя интеллигентным человеком, и взрослого сына. Если уж там возможна грубость «из любви», чего тогда церемониться с другими людьми?!

Нежно относясь к кошечкам и собачкам, Анжелика Петровна была порой неприятно резка с окружающими, нисколько не заботясь о том, что обижает их и причиняет им боль. Назову её «милое» развлечение: она по-актерски умело изображала людей, только это были очень злые пародии. Разумеется, их герои при сём не присутствовали. В такие минуты я думала: что ею движет? Кому она мстит, какие детские комплексы отрабатывает? Еще у меня перед глазами возникала картинка: Анжелика пародирует человека, издеваясь над ним, и неожиданно он входит в комнату, останавливается, незамеченный, смотрит, а потом она оборачивается, их глаза встречаются.

Какие чувства она бы тогда испытала? Я почему-то уверена, что жизнь даст ей возможность побывать в такой ситуации.

…Приятно быть большой и доброй по отношению к котенку, труднее – по отношению к человеку. Одна из журналисток, тихая Людочка, к слову сказать, пишущая статьи и толково, и душевно, – бывает такое «в одном флаконе», – шепотом рассказывала мне, как её на первых парах третировала Анжелика, как кричала, ругая за «бездарные» репортажи и очерки. А Людочка уходила в свой кабинет и горько плакала.

У Анжелики в газете была подружка с редким именем Бэла. Это уж точно, они, что называется, нашли друг друга!

Нервно-нежную Ахмадулину наша Бэла ничем не напоминала. Талантливый парламентский обозреватель с красивыми ногами, корреспондент с мужским складом ума, она писала статьи точно, четко, но людей любила еще меньше, чем Анжелика.

Конечно, «дальние» – те же самые депутаты Думы – ценили её за цепкий аналитический ум, да и с ними-то она была улыбчива, предупредительна. А вот с «ближними», с теми, кто рядом – в кабинете, в редакции – не церемонилась. Её откровенно боялись, говорили, что она почти всегда пребывает в плохом настроении, а это значит – жди скандала. Мне шепотом стали рассказывать про Бэлу всякие «страшилки», потом редактор решил, что я буду сидеть в одном с ней кабинете. Третьим был Петр, мужчина тихий, курящий, безгранично спокойный. Он тихо приходил – тихо уходил на интервью или мероприятие – снова незаметно возникал в кабинете и писал статьи, почти всегда пребывая «в себе».

Очень скоро я поняла, что Бэлу раздражают практически все люди, причем для каждого она находит то, чем именно он её «достал». Ваня Белов громко стучал по клавиатуре компьютера, на этой почве не поладил с Бэлой и был выдворен из кабинета. Еще от одного товарища, по мнению Бэлы, слишком пахло потом, и она сделала всё, чтобы его удалить. Затем в кабинете «поселилась» молодая хорошенькая Катя, тоненькая, большеглазая, обожающая Одри Хепберн и даже чем-то на неё похожая, – мы могли ежедневно сравнивать, потому что на стену Катя повесила календарь с кадрами из фильмов Одри.

Катерина писала статьи бойко, по существу, но, поскольку её информации, репортажи и прочее тоже касались парламентариев, править их должна (какая неприятность!) Бэла.

Для неё было невозможным признать, что другая женщина – не только она – хороший журналист. На Катерину Бэла кричала, перечеркивала вдоль и поперек её информации. Одри, то есть Катя, справедливо полагала, что парламентский обозреватель придирается. После одной из стычек молодая женщина помчалась прямиком к редактору – он на удивление был на месте – и выложила ему:

– Это невообразимо, ваша Бэла просто неадекватна! В такой обстановке мне ребенка не выносить! Пересадите меня в другой кабинет, немедленно!

Так мы узнали, что «Одри» беременна и что у неё тоже есть характер. На другой день Катя собрала личные вещи, сняла со стены календарь с фотографиями кумира и гордо отбыла в другой кабинет и даже на другой этаж – подальше от Бэлы. А я… осталась за соседним с ней столом.

Через неделю Бэла уже вполне определилась с тем, что её раздражает во мне.

– Ваши французские духи, Таня, это невыносимо! – говорила она. – Вы же не умеете ими пользоваться! Надо не на себя брызгать из флакона, а нажать на распылитель так, чтобы облако духов оказалось перед вами, а потом просто войти в это облако. И всё, вам понятно? У меня от вашего парфюма голова раскалывается!

Я бы могла принять это, бывает, люди не любят какие-то ароматы, но дело в том, что Бэла… курила сигареты. Не время от времени, чуть-чуть, а курила-курила! Сначала на лестнице, рядом с кабинетом, а после появления запретов спускалась во двор по десять раз на дню. Когда она возвращалась, стойкий запах сигаретного дыма приходил, влетал, въедался в пространство вместе с ней – куда уж до него духам! Вероятно, Бэла была настроена сделать из меня пассивного курильщика, прибавьте сюда то, что Петр тоже курит! Верхняя одежда в шкафу хранила ненавистный для меня запах, чтобы уберечь от него вещи, я часто оставляла свой плащ или пальто на стуле.

– Как вы с Бэлой в одном кабинете сидите? – шепотом спрашивали меня редакционные барышни. – Ругаетесь?

– Нет, все нормально! – улыбалась я в ответ.

И правда, изредка, словно устав от себя, Бэла была откровенной, даже три раза за два года назвала меня Танечкой. Но это быстро проходило, и она чувствовала себя готовой к новым битвам.

Так вот, с Бэлой-то Анжелика Петровна и находилась в приятельских отношениях.

«Вино и мужчины – моя атмосфера!» – поется в известной песне. А обеим подружкам была, как воздух, нужна атмосфера скандала. Если Бэла не громила очередную «бездарность», которая осмелилась писать о парламентских слушаниях; если Анжелика ни с кем не ругалась, а ругалась она порой даже со своими обожаемыми верстальщиками, подруги сами создавали себе настроение. Анжелика вбегала в кабинет и громогласно оповещала Бэлу: