Тульский – Токарев (Том 2)
Шрифт:
Подумав, что отец начинает выдыхаться, Артем попытался вставить реплику:
– Отец, я ничего не брал там – у магазина… Я даже не знал, что Рустик… Что я сделал непорядочного?
Своим вопросом он лишь подлил масла в огонь:
– Ни хуя! А это – не обсуждается! Еще бы – непорядочное!!! Но это – не довод. Я посадил роту порядочных людей! В лагеря послал! Помнишь Гулю-наводчицу? А она попорядочней всей банды была! Никого не сдала! Ребенок двух лет остался… Я ее посадил – самому тошно было! Хочешь, чтобы другому тошно было?! Так посадят!
Василий Павлович наконец откричался, сорвав себе
– Жить не хочется, но будем… Запомни, когда в камеру сядешь, – меня сразу назовешь ПАПОЙ! Вот какие там эмоции. «Не «батя», не «отец», а «папа»!
Токарев-старший опрокинул в себя треть стакана, закурил папироску, потер глаза. Он выглядел смертельно измученным, будто целую неделю без сна и отдыха разгружал вагоны с картошкой. Артему, хоть он стоял еще и не посреди камеры, захотелось закричать: «Папочка, папа, прости меня! Я не хотел, я больше всего на свете не хотел сделать тебе больно!» В горле у него что-то пискнуло, образовавшийся несглатываемый комок не дал вылететь изо рта этим рвущимся из сердца словам…
Василий Павлович вздохнул, вытащил зачем-то из висевшего на спинке стула пиджака авторучку, посмотрел на нее, усмехнулся:
– Вот, ручку купил себе с золотым пером – 9 рэ 40 коп.! Все ж таки – начальник… Да, немного мы с тобой государевой службой да ночным разбоем нажили… Да, сынок?.. И вот еще что – ты со спортсменами не рви, но и совсем внутрь к ним не залезай. Рядом будь. Чую, их скоро сила. Государству скоро – пиздец. Чую, объяснить не могу. Но – советуйся, советуйся! Я в омутах моченный… Устал я, а ты меня еще в один омут тянешь… Дай посопеть в подушку… мне тебя еще лет сорок на себе переть… А завтра заслушивание на коллегии – врать целый час этим «павлинам» министерским… Чай свежий есть, квартира убрана, есть уверенность в партии и правительстве, есть свежее белье и рубашка, ты на свободе… Прикорну я…
Токарев-старший добрался до кровати, разделся ватными руками, упал в подушку и, мгновенно засыпая, успел пробурчать-пропеть:
– Настал тот день, и кончился ваш срок…
Откуда была эта строчка? Артем не знал… Он накрыл отца пледом и по привычке сел рядом со спящим. Во сне лицо Василия Павловича становилось моложе и добрее. Токарев-младший догадывался, что, вернее, кто ему снится…
11 ноября 1986 г.
Ленинград
Утро после Дня милиции выдалось для лейтенанта Тульского, как и положено, хмурым. Выпивали накануне крепко – в уголовном розыске по-другому было как-то не принято – а тем более по такому поводу…
Артур очнулся в своем кабинете и с интересом присматривался к своей одежде, пытаясь понять: был ли он дома, а если нет – то, собственно, где же был?!
Из тяжких раздумий его вырвал телефонный звонок.
– Слушаю, – сказал, сняв трубку, Тульский, таким голосом, что и сам немного испугался.
– Да здравствует Краснознаменный имени Сутулого милицейский флот Ленинградских облисполкомов! – Варшава на том конце провода имитировал речь Ленина, но Артур его все равно узнал:
– Привет. Как ты?
Вор помолчал немного, а потом сказал уже безо всякого
ерничества:– Да… По-всякому. Давай-ка поболтаем.
Тульский, несмотря на похмелье, встревожился:
Варшава никогда на жизнь не жаловался, и если он на вопрос «как дела?» отвечает вдруг уклончиво, то…
– Что-то случилось? Я что-то не разжевал…
– Жуют в стойле фраера под уздой! – не скрыл своего раздражения вор. – Мне поговорить с тобой надо.
– Ща нарисуюсь…
«Нарисовался» он действительно быстро. В квартире Варшавы остались следы гостей. Судя по замызганному закусону – разговаривали в сердцах, а к приходу Артура вор всех сдул. Он казался сильно выпившим и каким-то нервным.
Тульский подсел к столу – Варшава налил полный стакан себе и такой же – Артуру:
– Просыпайся, хмурое утро! Слышал я, Ваша Благородие, что вам наконец-то очередное звание присвоили – к праздничку, с учетом снятия ранее наложенных взысканий и обещаний впредь не допускать? Так что – цельный лейтенант уже?
– Да, – Тульский чуть более торопливо, чем следовало бы, схватил свой стакан. – Вчера как раз… все вместе и отмечали. Мокруха, правда, двойная не ко дню случилась, но хоть не на моей земле… Ну, будем!
Артур молодцевато поднес было стакан к губам, но выпить не успел.
– Поставь стеклотару!
Тульский непонимающе заломил бровь и чуть опустил руку.
– Поставь на стол!
Артур со странным выражением на лице пододвинул свой стакан к тарелке с недоеденным минтаем. Варшава между тем хлопнул свою водку, понюхал хвост рыбки горячего копчения и со злостью швырнул его на стол:
– Вот что! Я с тобой сколько раз калякал? Долго-долго! Увещевал! Тебя в ментовку зачем засунули – чтобы ты нам помогал? Дурень! Чтобы ты человеком стал приличным! А я чую, что дворовый дух еще в башке витает!
– Что-то я не… – начал было Тульский, но Варшава перебил его:
– Не разжевал? Так сейчас разжую!!! Быть может, старая тюрьма центральная меня, парнишечку, по новой ждет? Не терпится?!
– Да что случилось-то? – не выдержал не ведавший за собой никакой особой вины Артур. – В чем дело?
Нахохлившийся вор искоса глянул на него:
– Что случилось… «Разжевал», «нарисуюсь», «мокруха»… А какие интонации! Ты офицер или приблатненный? Косо не смотрят еще? И опять нам не в шах у ментов – они вломаны ловко вздыгают. А ну-ка, шкура, продерни по натуре, наховеру карась растусуй, а коль не в кипеть – канай-ка, профура… Нравится такой язык?.. Ты тогда на нем и говори! Между ебаных протиснуться не удастся! Либо – либо. Заплутал? Прибыль в упор не видишь!
Тульский подпер рукой чугунную голову, подумав, что старик просто опять решил его повоспитывать:
– Да что ж такое приключилось?!
– Настроение я твое почувствовал! Е-мое! Как ты сидишь? Ты себя вот сейчас со стороны видишь? Два урки – если со стороны глянуть. А должны быть: легавый и вор! Нюхай мнение! Знаешь, когда я пойму, что был прав? Когда выправку увижу, когда взгляд увижу, какой я через столы у оперов наблюдал! А пока ты только уркаганские искорки рассыпаешь! У меня вот тут кореша сейчас сидели, они тебя на улице видели – и ни один не сказал: «опер». Почему? А у них глаз с прищуром! А потому что не опер! Обидно?