Туманная река 4

После небольшого моего гитарного соло, почти весь зал разбился по парочкам, а Валера неповторимым голосом запел:

Блестит искрой на солнце яркий белый снег.

Ползут минуты, обречённые стоят.

Мечты сбываются, торопят бурный век.

В чём же тогда — я виноват?

И время тайно заметает милый след,

Кружа растерянной неряшливой пургой.

Без поражений не случается побед.

Так почему я не с тобой?

* * *

— Я не танцую, — уже в седьмой раз пробубнила очень красивая корреспондентка Года Дилманайте, пробираясь к краю сцены, чтобы рассмотреть поближе, что за парень выводит таким чудесным голосом нежную мелодию.

И только ты меня услышишь и поймешь.

И сердца звук усталый нежный разберешь.

И только ты роднее всех день ото дня,

День ото дня, день ото дня!

И только ты меня услышишь и поймешь…

* * *

В правой кулисе, сбоку около сцены, где было гораздо больше места, комсомолка Зарайкина и хореограф «Летувы» Вайнюнене, обняв своих девочек, во все глаза смотрели на волшебного, немного скромного в жизни, певца, который сейчас своим вокальным искусством просто захватил весь зал:

Да я конечно в чём-то тоже виноват.

Я глух, я слеп, и я ценю покой.

И фонари опять печально так горят,

А свет надежды жив лишь тобой!

И только ты меня услышишь и поймешь.

И сердца звук усталый нежный разберешь…

И Евгения второй раз за сегодня испытала непонятный пугающий сильный всплеск чувств. Если первый раз — это было какое-то секундное помутнение, то сейчас слёзы, как непослушные горькие капельки сами собой ползли по щекам. Зарайкина посмотрела краем глаза на литовских девчонок и хореографа, и они тоже беззвучно плакали.

«А для кого я и когда стану роднее всех день ото дня?» — спросила себя с грустью Зарайкина, когда последние аккорды нежной мелодии потонули в бурных овациях.

* * *

После четырёх премьерных песен, мы вернулись уже к своим зарекомендовавшим себя хитам. Сначала добавили ещё один медляк «Там, где клён шумит». Потом заставили зал весело попрыгать под «Косил Ясь конюшину» и «Мы едем в Одессу». Далее снова две медленные композиции: «Звёзды над Москвой» и «Верю я». И закончили первое отделение нашими фирменными «Гитарами», которые запели и прошли метели.

— Эй, Вильнюс! — Крикнул я перед антрактом. — Мы весело играли, вы танцевали в такт! А теперь у нас антракт!

И мы как можно быстрее слетели со сцены за кулисы. Звукорежиссёр из вильнюсовского ДК Железнодорожников тут же врубил нашу первую пластику, чтобы народ не скучал.

— Богдан Викторович, Богдан Викторович, — затрещали девчонки из фольклорного коллектива. — А Лиепая — это не Литва, а Латвия!

— Кто первый догадался, что это была проверка? — Соврал я, так как признаваться, что географию уже основательно подзабыл, было — не комильфо.

Девчушки в народных костюмах разом подняли руки вверх.

— Молодцы! Поэтому сейчас все идёте пить чай с бутербродами и конфетами! — Хохотнул я.

— А мы ещё выйдем на сцену? — Спросила одна пигалица со смешными косичками.

«Если сейчас скажу, что нет — разревутся», — пронеслось в голове.

— Гулять так, гулять. После антракта выходите на второй песне, — махнул рукой я.

— Ура! — Заголосили они.

А когда девчонки унеслись в свою гримёрку, их руководитель Данута Вайнюнене, немного помявшись, спросила:

— Всё хорошо? Вам всё понравилось?

— Данута, дорогая, всё великолепно! — Улыбнулся я.

— Я за мужем, — покраснев, сказала женщина. — И не могу быть вам дорогой.

— В этом смысле — да, но как специалист по хореографии, вы мне дороги, — хмыкнул я.

— Латно, я потумаю, — улыбнулась Данута Вайнюнене.

Глава 31

В антракте я поменял мокрую от пота насквозь рубашку на свежую футболку. И моему примеру последовали и Санька, и Вадька, и Валера. Может футболки, пусть и качественно перешитые, со сцены будут выглядеть не очень презентабельно, зато играть так было намного комфортней.

— Мужики, а где наш Первомаевич? — Я встревоженно посмотрел на Буракова, который за него отвечал.

— Думаешь, уже покалечился? — Робко спросил он, после чего без лишних напоминаний улетел искать заблудшую душу нашего горе клавишника.

— Впервые вижу человека, который притягивает к себе такое количество неприятностей, — сказал Валера Ободзинский. — А как он сегодня в автобусе утром упал, я думал всё… А нет ничего, только шишка на лбу.

— Пусть — невезучий, зато крепкий, — хохотнул Санька Земакович.

Я взял бутылку минералки и, развалившись в кресле, прикрыл глаза. Вроде всё шло пока хорошо, и если не случится землетрясения или падение, незарегистрированного астрономами, метеорита, то завтра весь Вильнюс встанет на уши в поисках лишнего билетика. А через минуту, вообще на душе стало спокойно, так как в гримёрку вернулся Вадька с Космосом за ручку.

— Это вышло случайно, он просто заблудился, — пробормотал Бураков, тоже падая на соседнее кресло.

— Я искал туалет, — чуть не захныкал Первомаевич.

— Отдыхай, Кос, — я устало махнул рукой.

И только я решил три — четыре минуты покимарить, как ворвалась наша «комсомольская политинформация».

— Вот! — Гордо и звонко объявила нам товарищ Зарайкина. — Свежие сухофрукты, мытые!

— А где же киви? — Протянул недовольно я, разглядывая на тарелке засохшие до каменного состояния сливы и абрикосы. — Где авокадо? Где, в конце концов, манго?

— Киви, авокадо, манго, — как заклинание повторила неизвестные слова комсомолка. — Наверное, их ещё в Вильнюсе нет.

— Не сезон, — буркнул Вадька.

— Да, — хмыкнул Санька, который к моим приколам уже привык. — Вот когда в Вильнюсе узнают, что это за фрукты или овощи, тогда они точно появятся!

— С чего начнём второе отделение? — Спросил Ободзинский, взяв в одну руку каменный сухофрукт и постучав им по столу.

— Начнём с патриотической вещи, не забывайте, что гастрольный тур приурочен к годовщине Великого Октября, — я многозначительно поднял указательный палец. — Дальше сбацаем ещё один новый хит, а после уже доведём публику до экстаза, проверенными песнями.