Туннель времени (сборник)
Шрифт:
Очень досадно, что огонь и дым не давали разглядеть почти ничего. Завеса дыма очень долго не рассеивалась. Через три часа сильно горящих участков уже не осталось, но угли все еще тлели, и над ними поднимался дым. Через три с половиной часа местное солнце начало заходить за горизонт, и закат окрасил небо в невиданно яркие тона. Что казалось достаточно логичным. Когда дома, на далекой Земле, в девятнадцатом столетии вулкан Кракатау взорвался, он выбросил в воздух такое количество пыли, что на три следующих года закаты по всему земному шару стали значительно живописнее. На этой планете дымящиеся сопки виднелись буквально на каждом шагу, и именно вулканическая пыль сделала сумерки столь изумительно прекрасными. Не только запад окрасился золотом и багрянцем, но и
Цвета по всему небу изменялись и изменялись, перетекая один в другой, становясь из желтых вдруг золотыми, но ослепительная картина так и не меркла. Через некоторое время небо стало темно–красным, и на нем замерцали бледно–голубые звезды, сложившиеся в новые незнакомые созвездия, некоторые очень яркие, а корабль опоясывало кольцо серого пепла с рдеющими там и сям углями, от которого вниз по долине все еще тянулась тонкая пелена белого дыма.
Закат уже отгорел, когда Кохрейн поднялся из–за видеофона. Связь с Землей, наконец, прервалась. Там, где–то в космосе, парил воздушный шар с атомной батареей, превращавшей всю его поверхность в генерирующую пластину поля Дэбни. Корабль создавал поле между собой и этой пластиной. Воздушный шар генерировал другое поле между собой и другим шаром всего лишь в 178,3 световых годах от Солнечной системы. Но вещество этой планеты находилось между ближайшим воздушным шаром и кораблем. Джонс провел испытания и обнаружил, что поле все еще продолжало существовать, но заглушалось материей этого нового для них мира. Завтра, когда не будет каменной помехи прохождению излучения, они снова смогут связаться с Землей.
Но Кохрейн очень устал и был обескуражен. Пока не прервалась связь с Землей, он занимался переговорами. Ему надо было обговорить очень многое. Но от передатчика он отошел неудовлетворенным.
Он обнаружил, что Билл Холден и Бэбс ужинают в обеденном салоне. Очень много из недавнего разговора осталось непонятным для Кохрейна. Он чувствовал себя оскорбленным возмущением ученых. Они не смогли сказать ему то, что он хотел знать, не получив предварительной информации, которой он не обладал.
Усталый и подавленный, Джед подошел к столу. Бэбс внимательно взглянула на него и тут же вскочила, чтобы положить еды. Кто–то снова разглядывал через иллюминаторы этот новый, незнакомый мир, хотя почти ничего не было видно.
— Билл, — раздраженно начал Кохрейн, — я только что получил самую большую нахлобучку в своей жизни! Ты считаешь, что завтра с утра мы выйдем из шлюза и пойдем на прогулку? Как бы не так! Я только что поговорил с Землей. Мне намылили шею за то, что мы приземлились на неизвестной планете без специалистов по бактериологии, органической химии, экологии и эпидемиологии, и без полной лаборатории, где можно было бы все проверить, прежде чем осмелиться дышать здешним воздухом. Меня предупредили, чтобы мы не смели открывать ни один иллюминатор!
— Похоже, ты поговорил с каким–нибудь биологом с громким именем, — сказал Холден. — Думать надо было!
— Я хотел поговорить с кем–нибудь, кто знает больше, чем я, — возразил Кохрейн. — А с кем еще я должен был говорить?
Холден покачал головой.
— Мы, психиатры, — заметил он, — только и делаем, что заглядываем в убежища, где люди пытаются скрыться от самих себя. Мы видим человечество с изнанки, и никогда не обращаемся с трудной проблемой к человеку с громким именем! Они все слишком трепетно относятся к собственной репутации. Как и Дэбни, они впадают в панику при одной мысли о том, что кто–то может поймать их на ошибке. Ни одно светило медицины или биологии не осмелится сказать тебе, что все, разумеется, будет в порядке, если мы пойдем прогуляемся по довольно симпатичной местности за иллюминаторами.
— А кто осмелится? — осведомился Кохрейн.
— Мы проведем все возможные анализы, — успокаивающе сказал Холден, — а потом сами примем решение. Мы можем рискнуть. В конце концов, на кону стоят всего лишь наши жизни!
Бэбс
принесла Кохрейну тарелку с едой. Тот прожевал что–то и проглотил, не чувствуя вкуса.— Они говорят, что мы не должны дышать местным воздухом до тех пор, пока не узнаем, нет ли там опасных бактерий, что мы не должны ни к чему прикасаться, пока не проверим это на возможные аллергены, мы не должны, не должны, не должны.
— Ну и что те же самые авторитеты сказали бы твоему другу Колумбу? — хмыкнул Холден. — На незнакомом континенте, он, разумеется, должен был обнаружить незнакомые растения и незнакомых животных. Он должен был найти незнакомые народности и никуда не делся бы от незнакомых заболеваний. Они предостерегли бы его, чтобы не рисковал, будь у них такая возможность.
Кохрейн сердито накинулся на еду. Потом фыркнул:
— Если хочешь знать, мы должны туда выйти! Если мы не выйдем и не осмотримся, то понесем убытки! Сюжетная линия будет испорчена. Это самый лучший приключенческий сериал, который когда–либо смотрели на Земле! Если мы пойдем на попятный и откажемся от исследования, зрители будут возмущены и разочарованы, и выместят это на наших рекламодателях!
Бэбс тихонько сказала Холдену:
— Вот какой у меня босс!
Кохрейн кинул на нее сердитый взгляд, не зная, как ему воспринимать этот комментарий.
— Завтра попробуем провести кое–какие анализы и сделаем пробы воздуха. Я выйду из корабля в скафандре и приоткрою щиток. Я смогу снова закрыть его до того, как что–нибудь опасное попадет внутрь. Но нет никакого смысла выходить сегодня и бродить по горячим углям. Это может подождать до завтра.
Холден улыбнулся ему, а Бэбс одарила пристальным загадочным взглядом.
Ни один из них больше ничего не сказал. Кохрейн доел свой ужин и обнаружил, что больше ему заняться нечем. Сила тяжести на этой планете очень близка к земной, но казалась большей: все они за три недели пребывания на Луне привыкли к ее уменьшенной гравитации. А Джонс и пилот провели в одной шестой земной гравитации намного больше время. Их мускулы потеряли тонус, как если бы они пролежали то же время на больничной койке. Все чувствовали себя физически изнуренными.
Тем не менее это была здоровая усталость, и их мышцы должны прийти в норму так же быстро, как выздоровевший человек восстанавливает силы после болезни, а возможно, даже быстрее. Но ночная жизнь в тот вечер на корабле была бы невозможна. Джонни Симмз исчез в своей каюте после того, как несколько часов капризничал точь–в–точь как переутомленный маленький мальчик. Сдались и Джеймисон, и Белл, и даже пилот Ал заснул прямо во время разговора с Джонсом, который пытался обсудить с ним какой–то технический вопрос. Да и сам Джонс поминутно зевал и, когда Ал бесстыдно захрапел прямо ему в лицо, сдался тоже. Они разошлись по своим койкам.
Выставлять часовых было бессмысленно. Если дымящееся пепелище не смогло бы послужить им защитой, то человек, сидящий и смотрящий в иллюминаторы, вряд ли бы чем–то изменил ситуацию. Время от времени корабль сотрясала легкая, практически неощутимая дрожь. Скорее всего, это признаки надвигающегося вулканического землетрясения. Разумеется, дрожь не беспокоила путешественников, а окружавший их густой лес служил залогом того, что ничего страшного здесь не случалось. Деревья стояли крепкие и высокие. Корабль был в безопасности. Оставалось просто потушить свет и лечь спать.
Но Кохрейн не мог расслабиться. Ноющая боль в мышцах раздражала его. Не давала заснуть и мысль, в каком свете представили на Земле их экспедицию, сочтя ее группкой невежд, пустившихся в путь без звездных карт и бактериологического оборудования. Да что там, даже без прибора, позволявшего сделать пробы воздуха на планетах, на которых они могли приземлиться! Их строго предупредили не слишком–то использовать свое достижение. Кохрейн чувствовал, что не ошеломлен и самим этим достижением, хотя менее чем восемнадцать часов назад корабль и его пассажиры находились еще на Луне, а сейчас уже совершили посадку на новой планете, в два раза более удаленном от Земли, чем Полярная Звезда.