Туннель времени (сборник)

Возможно, Кохрейн не испытывал благоговейного трепета потому, что смотрел на все с точки зрения телевизионного продюсера. Он рассматривал всю затею как свой очередной телевизионный проект, с головой уйдя в мелкие детали его воплощения. Он оценивал его со своей собственной, довольно узкой, точки зрения. Его не беспокоило то, что их со всех сторон окружала дикая природа дикого мира. Он считал эту природу лишь декорацией, на фоне которой разворачивалось действие его сериала, хотя был точно таким же горожанином, как и его товарищи. Он вернулся в командную рубку, которая находилась в носу корабля, и когда тот стоял вертикально на хвостовых стабилизаторах, она была самым высоким местом. Угли дотлели, а дым рассеялся настолько, что можно было смотреть через иллюминаторы в ночь.

Кохрейн взглянул на смутно видимую черную массу деревьев там, где заканчивалось пепелище, и темные очертания гор, заслоняющих звезды. Он, сам не вполне это осознавая, оценивал их с точки зрения того, как они выглядели бы на телеэкране. Огоньки в рубке периодически легонько помаргивали, но он не обращал на это никакого внимания. В его репетиционной студии дома все выглядело примерно так же.

Бэбс, казалось, тоже мучила бессонница. В рубке было почти темно, лишь ободряющее свечение контрольных индикаторов уверяло, что поле Дэбни все еще существует, хотя и заглушённое веществом планеты. Бэбс вошла в темную комнату чуть позже Кохрейна. Тот беспокойно переходил от одного иллюминатора к другому, выглядывая наружу.

— Я подумала, что надо вам сказать, — решилась, наконец, Бэбс, — что доктор Холден положил немного водорослей из водоочистительных резервуаров в шлюз, а потом открыл внешний люк.

— Зачем? — спросил Кохрейн.

— Водоросли — земные растения, — пояснила Бэбс. — Если воздух ядовитый, к утру они погибнут. Мы сможем закрыть внешний люк, откачать воздух, который проник в шлюз с планеты, а потом запустить туда воздух из корабля. Так что посмотрим, что произойдет.

— А–а–а, — сказал Кохрейн.

— А потом я не могла уснуть, — простодушно добавила Бэбс. — Не возражаете, если я побуду здесь? Все уже легли.

— Конечно, нет, — сказал Кохрейн. — Оставайтесь, если хотите.

Он снова выглянул во тьму, потом перешел к другому иллюминатору.

— Там в небе что–то светится, — кратко сказал он.

Она взглянула туда, куда он показывал. Там, за огромным черным пятном, закрывающим звезды, виднелось красноватое зарево, как будто горело что–то огромное. Но цвет был не похож на пламя. Не совсем похож.

— Там город? — шепотом спросила Бэбс.

— Вулкан, — сказал ей Кохрейн. — Я ставил сериалы про разумных существ с других планет — забавно, как мы все на Земле мечтали о таких вещах, но это маловероятно. Маловероятно с тех пор, как мы на самом деле долетели до звезд.

— Почему именно с этих пор?

— Потому, — наполовину иронично сказал ей Кохрейн, — что человек получил господство над прочими созданиями. Не думаю, чтобы мы нашли тех, кто стал бы соперничать с нами за это господство. Я не могу представить, что мы найдем другую расу существ, которые могут быть… людьми. Видит бог, мы пытаемся лишить друг друга достоинства, но не думаю, что существует другая раса, способная унизить нас, когда мы найдем их!

Через миг он добавил:

— И так не слишком–то хорошо, что мы оказались здесь лишь потому, что на свете существуют дезодоранты, косметика, собачий корм и прочая ерунда, которую люди жаждут рекламировать друг другу! Мы бы здесь не оказались, если бы не реклама да не тот факт, что некоторые люди страдают неврозами, другие не любят свое начальство, а третьи сходят с ума другими способами.

— Ну, сумасшествие сумасшествию рознь, — возразила Бэбс. — Не все они опасны.

— Да, за счет некоторых его видов я неплохо подзаработал, — кисло согласился Кохрейн. — Но мне они не нравятся. У меня такое чувство, что я мог бы устроить все и получше. Знаю, что не мог бы, но хотелось бы попробовать. Некоторым образом, я сейчас и пытаюсь.

Бэбс прыснула.

— Это потому, что вы мужчина. Женщины не настолько глупы. Мы реалистки. Нам все — даже мужчины — нравится таким, как оно есть.

— А мне нет, — сердито сказал Кохрейн. — Мы совершили нечто невообразимое, а мне от этого никакой радости! У меня голова трещит от всяких деловых мелочей, которыми надо будет заняться завтра. Я должен быть в приподнятом настроении. Я должен торжествовать! Я должен быть счастлив! Но я до смерти боюсь, что эта планета разочарует наших зрителей!

Бэбс снова прыснула и, встав, направилась к лестнице, ведущей вниз.

— Что случилось? — удивился Кохрейн.

— Пожалуй, я все–таки оставлю вас в покое, — весело сказала девушка. — Вы всегда тщательно избегаете разговаривать со мной на личные темы. Думаю, вы боитесь, что я скажу вам что–нибудь ради вашего же блага. Останься я здесь, я, пожалуй, вполне могла бы. Спокойной ночи!

Она начала спускаться.

— Погодите! — с досадой сказал Кохрейн. — Черт побери, я и не знал, что настолько прозрачен! Простите, Бэбс! Скажите мне что–нибудь ради моего же блага!

Та поколебалась, потом очень весело сказала:

— Вы видите все только так, как их видят мужчины. Эта программа, это путешествие — все это не восхищает вас, потому что вы не можете посмотреть на это взглядом женщины.

— Как, например? Что. такого видит женщина, чего я не вижу?

— Женщина, — сообщила Бэбс, — видит в этой планете место, где будут жить мужчины и женщины. Жить! А вы не видите. Вы упускаете все, связанное с тем, что здесь на самом деле будут жить люди. А именно такие вещи женщина видит в первую очередь.

Кохрейн нахмурился.

— Я не так заносчив, чтобы вообще ни к кому не прислушиваться. Если у вас есть какие–нибудь мысли…

— Не мысли, — перебила его Бэбс. — Просто реакция. Нельзя объяснить реакцию тому, у кого ее нет. Спокойной ночи!

Она убежала по лестнице. Через несколько минут до Кохрейна донесся едва слышный стук закрывшейся двери одной из кают на три палубы ниже.

Он вернулся к своей беспокойной вахте у иллюминаторов, пытаясь осмыслить то, что сказала ему Бэбс. У него ничего не вышло. Под конец Кохрейн устроился в одном из чересчур мягких кресел, сделавших этот корабль столь привлекательным для доверчивых инвесторов. Он намеревался обдумать то, что могла иметь в виду Бэбс. В конце концов, она была самой толковой секретаршей, когда–либо работавшей у него, и он понимал, что без нее он как без рук. Теперь он мучительно пытался представить, какое изменение мировоззрения принесет то, что среди первооткрывателей женщины. Ему пришло на ум несколько действительно стоящих мыслей. Но такие размышления были не слишком приятными. Он не помнил, когда заснул, а проснулся от шума голосов. Наступило утро, и Джонни Симмз по–мальчишески радовался чему–то, что происходило за иллюминаторами.

— Давай, догоняй, парень, — вдохновенно кричал он. — Хватай его! Вот…

Кохрейн разлепил глаза. Джонни Симмз глазел из выпуклого иллюминатора куда–то вниз, размахивая руками. Алисия, его жена, смотрела из того же иллюминатора, но, казалось, совершенно не разделяя его одобрения. Белл перетащил свою камеру в другой конец рубки и пытался сфокусировать ее у какого–то окна.

— В чем дело? — осведомился Кохрейн, выбираясь из кресла. Веселье Джонни Симмза внезапно испарилось. Он грязно выругался. Алисия, коснувшись его руки, начала тихо ему выговаривать. Он злобно накинулся на нее, изрыгая непристойности.