Тутмос

Царевна нахмурилась, но сразу же рассмеялась.

— Если на нас набросится это подводное чудовище, твой телохранитель спасёт меня.

— Почему ты думаешь, что он будет спасать именно тебя?

— Ты же справишься сам!

— И ты справишься с помощью своего заклинания, если только действительно его знаешь.

— А если крокодилов будет много?

— Значит, твоё заклинание убивает их поодиночке?

Жара понемногу спадала, но вода в Хапи по-прежнему была плотной и тёплой, как только что взятое от коровы молоко. И цвет её был густой, сине-зелёный, пронизанный солнцем. Тростниковая лодка скользила быстро, подгоняемая сильными ударами весел, и Меритра была в восторге, воды Хапи всё время отражали её искрящуюся счастьем улыбку. Девочка то опускала руку за борт, то зачерпывала воды и со смехом брызгала ею на Тутмоса, то вдруг затихала, глядя на своё скользящее отражение, или просила подплыть поближе к приглянувшемуся ей цветку, среди которых, однако, не было ни одного похожего на лиловый. Изредка мимо скользили другие лодки, барки, нагруженные товаром, военные суда. Птицеловы расставляли свои силки на берегу, неподалёку от зарослей папируса, иные подплывали к ним в лодке, с луками в руках, то и дело слышался плеск крыльев и испуганный птичий крик. В маленькой узкой лодке, казавшейся совсем невесомой, юноша целовал смущённую девушку, ласково отводя её ладони от лица, нежно говорил ей что-то, а лодку всё ближе и ближе прибивало к зарослям, и вот она уже нырнула в шелестящее царство тростников, скрывшее влюблённых от любопытных глаз. Меритра затихла, подобралась поближе к Тутмосу, доверчиво ухватилась за его руку и задумалась о чём-то, глядя вслед скрывшейся лодке. Потом вдруг спросила:

— Как ты думаешь, скоро я выйду замуж?

— Скоро ты станешь взрослой, и тогда…

— Как скоро?

— Через четыре года.

— За кого же я выйду замуж?

— Это решит твоя мать, — хмуро сказал Тутмос, — я тебе не отец.

— Почему же ты сердишься? Разве не хочешь, чтобы я вышла замуж?

— Какое мне дело, Меритра?

Девочка обиженно опустила голову.

— Правду говорят, что ты грубый и злой! Что я тебе сделала? Если ты когда-нибудь станешь настоящим фараоном, ты же сможешь мной повелевать.

— Могу и сейчас!

Меритра уверенно помотала головой.

— Нет, не можешь! Мой отец мог, а ты — нет. Но потом сможешь. Только не выдавай меня замуж за жреца!

— Почему же?

— Они, наверно, всегда читают молитвы.

Тутмос усмехнулся.

— Вовсе нет! Ты ещё маленькая, глупая девочка. Когда придёт время, никто тебя не спросит. Может быть, отдадут тебя замуж за какого-нибудь ханаанского царевича, уж очень их любит твоя мать, не хочет идти на них войной. И ты будешь повелевать кочевниками пустыни и жить в шатре из львиных шкур.

Меритра готова была заплакать.

— Не смей говорить такое! Ты мне не отец, даже не брат по крови, я не обязана тебя слушаться! Если ты станешь царём, я убегу из дворца и подниму против тебя войско…

— Попробуй, — насмешливо сказал Тутмос. — Твоя мать великая волшебница, она превратила войско в стадо ослов. Бояться мне будет нечего.

Девочка отвернулась, украдкой смахнула слёзы и стала смотреть на воду. Тутмос усмехнулся, но на сердце было неприятно, тяжело. Видно, прав был отец, когда говорил, что у него неуживчивый нрав, слишком гордое и обидчивое сердце. Сколько уже лет он покорно терпит унижения, которыми его осыпают каждый день, и вдруг обиделся на дерзкие слова глупой девчонки! Это уже верный признак слабости, а не силы. И зачем только он взял её в свою лодку? Давно уже решил для себя, что лучше всего быть одному, без врагов и без друзей. И опять, второй раз за сегодняшний день, больно кольнуло воспоминание о войске. Наверное, рана будет кровоточить всегда, пока жив он, пока жива Хатшепсут. Вчера Себек-хотеп в зале для трапез говорил о том, что кочевники напали на одну из пограничных крепостей и уничтожили всех находившихся там воинов, и Хатшепсут слушала с безразличной, оскорбительной улыбкой. «Ты предлагаешь мне идти войной на грязное стадо животных пустыни, Себек-хотеп?» Но даже это не заставило правителя Дома Войны посмотреть в сторону Тутмоса и хотя бы взглядом выразить сочувствие его всем известным планам.

— Послушай, Тутмос! Послушай! — Голос Меритра вывел его из задумчивости, девочка снова подобралась поближе, видно, совсем успокоилась, и по её лицу было заметно, что ею завладела какая-то новая, очень важная мысль. — А ты хотел бы жениться на мне?

— Я?!

— Я же спрашиваю у тебя, а не у твоего раба!

Несмотря на мрачное настроение, овладевшее им, Тутмос улыбнулся, а потом и рассмеялся.

— Послушай, у меня же есть жена, будут и другие. Какой толк жениться на тебе? Да и не будет у меня времени на жён. Как только освобожусь, пойду в Ханаан, буду воевать, там найду себе много женщин.

— Один?

— Что — один?

— Будешь воевать один, без войска?

— Замолчи, крикливый птенец!

Глаза царевны снова начали наполняться слезами, она всхлипнула, но на этот раз отворачиваться не стала.

— Я и сама не пойду за тебя! Ты грубый, думаешь только о войне. У тебя потому и сына нет, что…

— Вот сброшу тебя в воду! — угрожающе сказал Тутмос.

— Я тебя не боюсь. Никто тебя не боится! Все говорят, что ты глуп и никогда не станешь настоящим фараоном, потому что умеешь рассуждать только о войне, но у тебя и войска нет, потому что все военачальники над тобой смеются! — Меритра вдруг осеклась, взглянув в лицо Тутмоса. — Ты рассердился? Прости меня, прошу тебя, прости!

— Испугалась, что брошу тебя в реку, на корм крокодилам?

— Нет, не потому! Прости, я больше никогда не буду говорить таких слов! Это неправда, я не радуюсь, когда над тобой смеются, мне жаль тебя, я хотела бы тебе помочь. Прошу тебя, прости, ради всех богов!

Он сидел, отвернувшись в сторону, стиснув зубы. Нет, это уже слишком! Жалость девчонки, дочери его злейших врагов… Так жалеют больную собаку, которую не хотят лечить, чтобы не продлевать её страданий. Вспышка ярости уже была готова вырваться наружу, он даже сжал кулаки, но Меритра вдруг громко заплакала, продолжая дёргать его за руку, и он сдержался, только высвободил руку и не стал смотреть на девочку. Она пыталась заглянуть в его глаза и погладить по плечу так нежно, как никогда не делала этого царица Нефрура. Что ж, Хатшепсут одержала ещё одну победу, только очередную в ряду своих побед. Эта девочка, которая несомненно любит его, как брата, тоже считает его глупым и грубым и жалеет, как большого и неуклюжего пса, который постоянно мешается под ногами и получает со всех сторон пинки и удары палкой. Девочка, годящаяся ему в дочери, дочь его заклятых врагов — чего же ещё ждать? Может быть, даже этот хуррит, вернейший из телохранителей, вскоре усмехнётся ему в лицо?..

Лодка плыла, покачиваясь, вдоль заросших папирусом берегов Хапи, мимо дворцов и храмов. Люди, проплывавшие мимо, не замечали фараона, да и те, кто были на берегу, не падали ниц, завидев её: мало кто узнал бы царя в загорелом, коренастом, ничем не примечательном молодом человеке, диадему которого украшала, правда, священная змея, но такая тусклая, что её едва ли можно было как следует рассмотреть.

* * *

Он смотрел на лунный диск — не тот, что был в небе, а тот, что отражался в глазах Раннаи. Серебристая капля, слеза или мимолётный огонёк, лодочка из чудесного серебра на поверхности чёрного водоёма, под ней — несказанная глубина. Он держал её на руках, лёгкую, почти невесомую, как лунный луч, и она шептала, запрокинув лицо, глядя на луну: «Араттарна, Араттарна, Араттарна…», словно он был там, в неизмеримой высоте, на этом сверкающем диске. По саду блуждали лёгкие тени ветвей, вспыхивали зеленоватые огни светляков, прохладный ветерок приводил в движение всю эту молчаливую громаду растений, беседок, цветников. Позади возвышался храм, чуть дальше — один из царских дворцов, но место, где встретились Рамери и Раннаи, было совсем уединённым, сикоморы здесь росли так густо, что почти сплетались ветвями, образуя лёгкий колышущийся свод. Неподалёку был прямоугольный водоём, на глади которого тихо покачивались растворенные тьмой тёмно-голубые лотосы, под ногами росла мягкая трава, повсюду — заросли густого кустарника, привезённого из каких-то дальних земель, его крупные цветы белели в темноте, ночью пахли особенно сильно. Правда, жрецы говорили, что они ядовиты, и Раннаи предупредила Рамери об этом, когда он хотел сорвать сильно пахнущий красивый цветок, чтобы украсить им волосы прекрасной жрицы. Она пришла на это свидание, рассеяв все сомнения Рамери, и бросилась к нему в объятия сразу же, как только увидела его, а он, пожалуй, не осмелился бы обнять её первым. Это был не сон, потому что во сне не чувствуешь запахов и не ощущаешь дыхания прохладного ветра, Рамери знал это, но он верил во всемогущество магии — прекрасная женщина могла оказаться призраком, только пленительным Ка некогда умершей красавицы, обманом, забавой бессмертных или посвящённых в таинства храмов. Он и подхватил её на руки для того, чтобы ощутить тепло и тяжесть её тела, Раннаи была очень легка, но он чувствовал её дыхание, слышал живое биение сердца и видел, как луна отражается в прекрасных глазах. Нет, не призрак, но и не земная женщина, каких много было во дворце, и самое великое чудо — то, что он боится назвать по имени, то чувство, которое знатная госпожа не может испытывать к рабу.

— Ты любишь меня, царевич?

— Я не царевич, я твой раб.

— Нет, ты мой господин. Мужчина — всегда господин женщины, я буду делать всё, что ты мне прикажешь… Араттарна, скажи, ты когда-нибудь признался бы, что любишь меня?

— Никогда.

— Верю, так бы оно и было. Я вижу, ты удивлён? Ты, наверное, хочешь спросить, почему я полюбила тебя, почему выделила из толпы дворцовых стражей…

— Потому, что я на голову выше остальных?

Раннаи рассмеялась, плотнее сомкнула пальцы на шее Рамери, крепче прижалась к нему.

— Нет, лев! Не спрашивай об этом. Когда-нибудь я расскажу тебе всё, ты будешь видеть моё сердце так же ясно, как чистую воду в серебряном кувшине. Ты не хочешь опустить меня на землю?

— Не хочу.

— В тот раз ты тоже не хотел отпустить меня…

— Разве тебе было плохо в моих руках?

— Нет, хорошо. И сейчас хорошо. Но я хочу обнимать тебя, а не только держаться за твою шею.

Он опустил её на траву, Раннаи села, грациозно подобрав ножки, жестом пригласила Рамери сесть рядом. Он повиновался, покорный, как ручной лев. Прямо перед ними, в траве, вспыхнул яркий огонёк светляка.

— Ты знал многих женщин? — помедлив, спросила Раннаи.

— Ни одной.

— Это правда?

— Клянусь священным именем Амона, хотя и нелегко мужчине признаться в этом.

— Почему же? Они тебе не нравились?

— У меня не было времени на женщин. И я не видел ни одной, которую хотелось бы любить.

— Я не говорю о любви.

— Раннаи, однажды… — Рамери помедлил, осторожно взглянул на женщину и продолжил, только дождавшись ободряющей улыбки: — Однажды царица Нефрура сказала мне, что я красив, что моя сила влечёт её и страшит. У неё в руке была плеть, и я помимо воли вспомнил о том, как она однажды ударила меня по лицу. Нет, я не боялся! Я знал, чувствовал, чего она хочет от меня. Но я не архитектор Сененмут, который мог посягнуть на жену своего господина.