Тутмос
Шрифт:
— Ты не покинешь меня, мой господин? Мне страшно…
— Чего же ты боишься?
— Разлуки с тобой. И ещё… — Она произнесла шёпотом, еле слышно, мучившие её слова: — Боюсь обмануть твои надежды, мой лучезарный господин.
— Девочка?
— Я надеюсь, что это будет мальчик.
— И я тоже надеюсь! — Забывшись, Тутмос слишком сильно сжал тонкую кисть царицы, она невольно поморщилась от боли. — Боги милостивы, они не обманут моих ожиданий. И думать не хочу о дочери! Потом, позже — может быть. Ты слышишь меня, Нефрура?
Она закрыла глаза, сжала веки кончиками пальцев. Нет, плакать нельзя. Это огорчит Тутмоса и может причинить вред ребёнку, ведь отныне она не принадлежит себе всецело, как это было
— Ты ведь не отправишься в Ханаан сейчас же, мой господин?
— Нет, дождусь твоих родов. Да и войско ещё не готово. Подожду, пока этот мошенник Рехмира раздобудет мне средства для содержания сильного войска. Нужно ещё закупить коней у хатти, обучить новобранцев… Отправлюсь в поход в начале времени перет, тогда переходы через пустыню будут легче. Не могу забыть этих долгих недель бездействия, пока дул горячий ветер из пустыни! Говорят, наш отец однажды едва не погиб в пустыне во время охоты, когда поднялся песчаный вихрь. Его спас какой-то воин, набросивший на его голову случайно оказавшийся под рукой плащ. Стоять в пустыне с войском, когда нельзя даже проводить учений, ужасно. А сколько людей гибнет из-за болезней! Если бы не искусство Джосеркара-сенеба и его помощников, я потерял бы половину войска. В походе достаточно ранений…
Он говорил энергично и громко, как всегда, когда речь заходила о войнах. Нефрура слушала мужа, продолжая сидеть у него на коленях, но думала о своём. Неужели боги будут жестоки к ним обоим и снова не позволят сбыться таким невинным и естественным надеждам? Опытные женщины говорили ей, что она носит мальчика, но и они могли лгать или ошибаться. Царица надеялась только на богов, на мать Исиду, ждала знамения, чуда. Если над её головой появится сокол — значит, она родит сына. И если упадёт к её ногам плод сикоморы, тоже будет сын.
— Ты всё-таки грустишь!
— Как я могу грустить, когда ты со мной, возлюбленный?
— Тогда улыбнись.
Она улыбнулась, чуть раздвинув уголки губ.
— Думай о радостном, Нефрура. Жрецы говорят, надо думать о радостном. А потом мы отправимся с тобой в Мен-Нофер, где строят новый дворец, хотя и пытался этому помешать глупец Рехмира. Будем там только вдвоём, всех женщин оставлю здесь. Ты, я — и сын. Как только встанет и научится ходить, дам ему в руки лук. Ничего, что лук будет больше его самого! — Тутмос снова хрипловато рассмеялся. — Пусть привыкает, пусть возится с ним, а потом я вложу в его руки маленький лук и покажу, как натягивать тетиву. Потом научу править колесницей, укрощать свирепых коней… Когда настанет день прощания с детством, возьму его с собой на охоту, пусть будет на колеснице рядом со мной, пусть послушает громкое дыхание коней, хруст песка, свист ветра в ушах. Я уверен, он будет в восторге! Я воспитаю его настоящим воином, более сильным, чем я сам. Его стрела будет пробивать медь толщиной в три пальца!
Нефрура вдруг прижалась головой к плечу мужа, как давно уже не делала, обхватила руками его шею, задышала прерывисто и часто-часто. Он неловко прижал её к себе и поцеловал крошечную розовую мочку её уха, украшенную тонкой золотой серёжкой. Мысли о сыне были так приятны, что Тутмос ощущал сейчас самую неподдельную любовь к своей жене, этой несчастной дочери ненавистной Хатшепсут. Он ждал от неё так много, что не мог не почувствовать — она имела право на его любовь.
— Ты будешь счастливой, Нефрура, очень счастливой. И ничего не бойся. Никто не заменит тебя, и ты не пожалеешь ни о чём. Только береги сына! Там, в Ханаане, я подумал однажды, что любая стрела, пущенная с городской стены, может, поразив меня, поразить Кемет и ввергнуть её в пучину неисчислимых бед. Но это только до тех пор, пока у меня нет сына. Теперь я понимаю своего
отца…— Господин мой, возлюбленный мой господин, будь осторожен!
— Об этом можешь не просить. Вокруг меня так много осторожных людей, что я и шагу не могу ступить без того, чтобы они не схватили меня за руки. Если бы я следовал их советам, ханаанеи до сих пор смеялись бы мне в лицо. А теперь притихли! Мне нужно покорить Кидши…
— Разве это царство ещё не покорено?
— Я изгнал его правителя, но внутри зреет что-то нехорошее. Жители Кидши не считают себя покорёнными, хотя и платят мне дань. По-настоящему покорен только тот, кто побеждён в бою — это я теперь знаю. — Тутмос нахмурился, по лицу тёмным птичьим крылом промелькнула тень. — Значит, придётся покорить их всех поодиночке. А потом я пойду в Митанни.
— Ты всю жизнь проведёшь в походах.
— А для чего ещё жизнь? Для того, чтобы стрелять на охоте уток и антилоп и ласкать красавиц? Всё это хорошо, но я рождён воином, мне лучше всего спится на походном ложе…
Она подумала: «Не на моём…»
— Слишком долго я ждал, Нефрура. Отец не успел сделать всего того, что было ему завещано его отцом. А я должен дойти до тех пределов, до которых доходил мой дед. И дальше его! Слишком много потеряла Кемет за время правления хека-хасут. Теперь нужно всё вернуть, я должен могучее царство оставить своему сыну. Можно строить дворцы и храмы, но враги могут их сжечь. Нужно сделать так, чтобы не было врагов! Кемет нужны рабы, много, много. И я приведу их со всех концов земли…
Тутмос мечтал вслух, забыв о том, что жена всё ещё сидит у него на коленях. Она могла бы гордиться таким доверием с его стороны, но знала ему цену: Тутмосу было всё равно, кто слушает его — царица, наложница или жрец. Размышляя о военных походах, он забывал обо всём остальном, и ничто не имело значения, кроме воздвигаемых словами крепостей, выстраиваемых отрядов, сокрушённых врагов. Вздумай она удерживать его или давать советы — он оттолкнул бы её яростно и зло, как охотничью собаку, посмевшую покуситься на убитую господином дичь.
— Нужно добиться того, чтобы любой ханаанский правитель падал ниц, заслышав имя владыки Кемет, чтобы не было нужды посылать к нему даже трёх вооружённых воинов. Предателям нужно вырывать языки и ноздри, замышляющие злое против великой Кемет должны сгореть. И я этого добьюсь! Если за время царствования женщины они привыкли смотреть на Кемет с высоты своих крепостных стен, то теперь будут бояться оторвать голову от земли, на которой я заставлю их пресмыкаться! Мои наместники будут править моим именем в Ханаане и Куше, а может быть, и в Митанни. Скажи, разве я хвастаюсь, Нефрура? Разве я мало сделал за эти два года?
— Ты сокрушил Мегиддо, мой господин.
— И не только Мегиддо! Они ползли на брюхе, глотая пыль, эти ничтожные царьки в пёстрых одеждах, с золотыми кольцами в ушах. Решили, что обошлось? Посмотрим, что будут вопить они, когда разобью их поодиночке, когда их сыновья станут моими рабами, а дочери наложницами! Только… — Тутмос вдруг резко оборвал себя, повернул к себе голову царицы, заглянул ей в глаза. — Только роди мне сына! На руках буду носить тебя, забуду всё плохое, что было, тканью небесной украшу твоё ложе! Не веришь? Докажу!
— Чем же, мой господин?
Он поднял её на руки, как девочку, прошёлся вместе с ней по вдруг посветлевшему покою.
— Солнце несу в своих руках, солнце! И буду нести даже по пескам великой пустыни! Сожги меня, благодатное, но дай то, что я хочу!
Царица тихо смеялась, прижавшись головой к груди своего грозного воителя.
— Могу я прервать твои размышления, досточтимый Менту-хотеп?
— Нет, Рехмира. Оставь меня, я думаю…