Тутмос

Тутмос резко поднялся с кресла, вынудив жреца сделать то же самое.

— Довольно! Моё желание непоколебимо. В начале часа Змеи я буду в тайном святилище храма.

— Ты должен быть один, твоё величество.

— Знаю! Я останусь наедине с моим великим отцом. Пусть никто мне не мешает. А что касается Себек-хотепа и прочих военачальников, можешь наложить на них какое угодно покаяние, но они вернутся ко двору. Оставаться без войска я не собираюсь и не советую мне мешать!

Глаза верховного жреца смотрели всё так же бесстрастно, во всяком случае, фараон не заметил в них лёгкого насмешливого огонька.

— Я могу идти, твоё величество?

— Можешь! Кстати, божественный отец, — Тутмос остановил Менхеперра-сенеба, направившегося к выходу, — одобрен ли мой выбор великой царской жены владыкой богов?

— Одобрен, твоё величество.

— Когда же я могу жениться на ней?

— Срок великой скорби истёк четыре дня назад, нехорошо слишком торопиться.

— Ноя тороплюсь в Кидши!

— Как я понимаю, твоё величество, ты вообще не очень нуждаешься в благословениях! — На этот раз Менхеперра-сенеб изменил своему обычному спокойствию. — Так чего же ты хочешь от меня?

— Хочу, чтобы мне не перечили, наконец!

— Как пожелаешь, твоё величество. Теперь я могу удалиться?

— Иди! И готовьтесь к свадебной церемонии. Мои свадебные жертвы великому Амону будут щедры. Я верю, что он, наконец, склонит слух к моим мольбам… Что обещает гороскоп царицы?

— Долгую и счастливую жизнь, исполнение желаний её господина.

Тутмос невесело усмехнулся.

— То же самое было и с моей бедной Нефрура! Что же, закончим беседу на этом, божественный отец. Мы увидимся, должно быть, возле тайного святилища бога.

— Да, твоё величество, я встречу тебя.

Менхеперра-сенеб наконец удалился неторопливым, тяжёлым шагом. Тутмос смотрел ему вслед со странным чувством — ему казалось, что его обманывают. Если человек высечен из камня, на него не подействует ни прикосновение солнечных лучей, ни дыхание живительной влаги, его можно только сокрушить. А силы нужны для борьбы с внешними врагами, которых так много, что не счесть и за год. Войско нужно кормить хлебом, говядиной и овощами, поить пивом и вином, и ещё нужны колесницы, много колесниц, хотя в Мегиддо он захватил их более восьмисот. Ещё нужны боевые кони и длиннорогие быки, способные тащить повозки по каменистым дорогам, и, конечно, люди, новые воины. Местность в окрестностях Кидши благодатная и прокормит его войско, там много садов и возделанных полей, а пастбища не хуже, чем в дельте. Разобраться бы только во всех этих хитросплетениях, тайных замыслах сановников и жрецов, вновь ощутить свою силу и пойти вперёд, покоряя все попадающиеся на пути царства! Их и после Мегиддо было немало, а уж теперь он кое-чему научился и лучше справляется с укреплёнными городами. Опыт приходит после многих сражений, и этот опыт не имеет цены, как не имеет его великая река или небесный Хапи. И пустыню теперь он преодолеет легче — попросит благословения бога Мина, помолится в святилище владыки пустыни. Тогда, может быть, отступит тоска, которая поселилась в сердце со дня смерти Нефрура и бедного нерождённого сына? А теперь нужно думать о новой царице. Что таить от самого себя — мысли эти приятны, и приятен был тот миг, когда Тутмос впервые после смерти жены пожелал увидеть Меритра и сказал ей о своём намерении сделать её своей женой. Он невольно улыбнулся, вспомнив тоненькую большеглазую девочку в своей лодке, всерьёз рассуждающую о том, за кого ей выйти замуж. «Ты станешь моей женой, Меритра…» Она на мгновение, только на мгновение потупила взгляд, а потом бросилась к нему, прижалась к его груди, и он не удержался, поцеловал её на глазах придворных, потом говорили, что его величество был непозволительно нежен со своей сводной сестрой. Меритра выросла, расцвела, как чудесная сикомора в саду Хатхор, наверное, приятно будет сомкнуть руки на её сильных округлых бёдрах, привлечь её к себе, даже просто смотреть в её глаза, хотя они так похожи на глаза Сененмута. Тутмос вдруг почувствовал, что ему непреодолимо хочется увидеть Меритра, и он удивился — это было скорее желание сердца, чем плоти, он никогда не испытывал такого по отношению к своей прежней жене. Да, теперь нужно думать о Меритра… И опять — о сыне, который пока ещё спит в утробе Нут и не спешит откликнуться на его страстный зов. Придётся немного поберечь себя в битвах, прислушаться к голосу осторожности, хотя Тутмос его и презирает. Но — придётся. Ради Кемет и ради сына…

Меритра в своих покоях играла на маленькой флейте, старательно следя за движениями пальцев и, кажется, была недовольна собой, так как то и дело прерывала игру, покачивала головкой, шептала что-то и откладывала непослушный инструмент, но снова бралась за него. Тутмос застыл в дверях — очаровательное зрелище, она подобна Золотой в час её веселья, стройной Госпоже Сикоморе. Он видел её спину, плечи, густые пряди волос, схваченные блестящей диадемой, не скрытые париком. Он велел не предупреждать царевну о своём приходе, и его повеление было исполнено. Меритра испуганно обернулась, когда услышала его шаги, но её чёрные, широко расставленные глаза сразу взглянули на него приветливо, и Тутмос почувствовал, как сердца коснулось что-то тёплое, лёгкое, нежное, подобное крылу птицы.

— Что прикажешь, твоё величество?

— Играй, как играла. И зови меня братом или по имени.

— Но я ещё только учусь!

— Это ничего, у меня не слишком тонкий слух.

Они оба рассмеялись, и Тутмосу показалось, что вот сейчас она соскользнёт с ложа и бросится к нему в объятия, как делала когда-то. С той поры прошло много времени, и всё изменилось — дочь Сененмута стала невестой царя, царь лишь по имени — единоличным правителем Кемет и могучим воином. Но по-прежнему между ними было что-то такое, что напоминало о давних годах, об охоте в одной колеснице и катании в одной лодке, и ещё о том, как Тутмос подхватывал девочку на руки, играя с ней. Этого не унесли годы, изменившие их лица.

— Ну, достаточно ли я усладила слух повелителя? — шутливо спросила Меритра, откладывая флейту. — Что он ещё прикажет?

— Подойди ко мне.

Она соскользнула с ложа, улыбаясь, приблизилась к Тутмосу. Она не была уже такой хрупкой, как в детстве, тело под полупрозрачным белым одеянием казалось упругим и сильным, готовым для благодатной жатвы. Как непохожа она на свою предшественницу, сколько в ней жизни, радости, искрящегося веселья! Тутмос привлёк Меритра к себе, поцеловал смеющееся запрокинутое лицо, нежно и лукаво прищуренные глаза. Меритра ответила непритворной лаской, её пальцы скользнули по его вискам, губы прошептали что-то ласковое у самого уха, он не разобрал слов, но в груди что-то сладко защемило, как не бывало даже в юности.

— Ты радуешься тому, что будешь моей женой, Меритра?

— Радуюсь.

— И с радостью взойдёшь на моё ложе?

Она прошептала лукаво, наклонившись к его уху, обвивая его шею ласковыми руками:

— С великой!

— Правда?

— Я никогда тебе не лгала, мой возлюбленный брат. И ещё…

— Что ещё? — спросил он смеясь.

— Кажется, я всегда любила тебя.

— Как брата?

— О нет! Помнишь, тогда, в лодке… Хотя я и была ещё маленькой глупышкой, я говорила правду. А ты, мой лучезарный господин, теперь отречёшься от своих слов?

— Разве ты не видишь, что я уже давно отрёкся от них?

— Так скажи, произнеси то, чего я так ждала все эти годы.

— Зачем говорить?

— А зачем нужны печати? Я хочу, чтобы тавро было выжжено раз и навсегда.

— Словами?

Меритра кокетливо уклонилась от поцелуя, который как раз и должен был выжечь тавро на её груди.

— У тебя будет возможность скрепить свои слова кое-чем другим. А пока достаточно и этого. Разве я могу не поверить царскому слову?

— Это правда, Меритра, — сказал он, чуть понижая голос, — теперь и я скажу, что люблю тебя. Я никогда не говорил этого так ни одной женщине. Ты знаешь, я не умею говорить красиво…

— Все любовные признания одинаковы, мой любимый.

— Откуда ты это знаешь?

— Есть вещи, которая любая женщина знает от рождения.

Тутмос сделал ещё одну безуспешную попытку поцеловать девушку с большей страстью, чем это дозволялось старшему брату, ещё не ставшему мужем.

— Меритра!

— Всё будет в своё время. Божественные отцы благословили нас?

— Добьюсь, чтобы наша свадьба состоялась как можно скорее! Но и здесь не смогу долго наслаждаться счастьем. Ты знаешь, этот мерзкий правитель Кидши…

Меритра всплеснула руками и засмеялась.

* * *

Ночь была тёмная, душная, почти без звёзд, и лагерь спал тревожно, как редко бывает во время утомительных переходов. Впереди, на расстоянии около трёх схенов, был Кидши, окружённый зубчатыми крепостными стенами, непокорный город, казавшийся Тутмосу населённым злыми духами. Кидши был окружён цветущими садами и тучными пашнями, но небо над ним казалось низким, суровым, как будто всегда ожидающим бури, и ветер был зловещим, подобным красному ветру пустыни. А может быть, именно здесь, в окрестностях города, витал дух того злосчастного царя, который когда-то встал во главе союза правителей Ханаана и покончил с собой, когда его отпустили с миром из разорённого Мегиддо? Нынешний правитель не был призраком, с виду был даже смешон — толстый, коротконогий, густобородый, если только лазутчики верно описывали его внешность, — но за пять лет своего правления приобрёл влияние в Ханаане и был уважаем даже в Митанни, что Тутмосу было как кость в горле. На этот раз он уже приготовился к длительной осаде и велел захватить с собой побольше деревянных лестниц, хотя описание крепостных стен Кидши отнюдь его не обрадовало. Однажды он уже подходил к Кидши, но войско было измотано после похода в Тунип, окончившегося неудачей, и тогда он просто не решился штурмовать город, причинявший ему столько неприятностей ещё во времена Мегиддо. Теперь он хорошо вооружил войско и снабдил его всем необходимым — долгая и глухая борьба с жадностью жрецов и начальников областей закончилась его победой, которая правда стоила фараону бессонных ночей и разбитых в кровь кулаков, но победа была всё-таки одержана, и она была посерьёзнее той, которую он когда-то одержал над военачальниками. Теперь военачальники были под его рукой, дышали его дыханием, жили его словом — долго же он добивался этого! Они окружили фараона подобно защитной крепости, стояли плечом к плечу, говорили и думали согласно, и, как бы косо ни смотрели на них придворные и божественные отцы во главе с Менхеперра-сенебом, Тутмос чувствовал, что может наконец вздохнуть спокойно, что копья и луки оградили его трон надёжнее, чем это могут сделать любые, самые прочные стены. Сам он не мог понять, каким образом одержал очередную свою победу — против хитростей чати, царского сына Куша и верховных жрецов не смог бы устоять даже великий Джедефхор [103] , — только ощущал с удовольствием силу своих мышц и грозного взгляда, заставлявшего иных семеров втягивать головы в плечи. Неужели ему всё-таки удалось им втолковать, что все расходы на войско окупятся за счёт богатой военной добычи и дани с покорённых городов? Это было так просто, но как нелегко доказать! Рука Хатшепсут чувствовалась и здесь, это она сдерживала осторожных семеров, внушала трусливые мысли жрецам. Хорошо, что воины за эти годы поняли, что такое война и победа. Войско легко могло бы стать перебродившим вином, просиди Хатшепсут на троне ещё хотя бы несколько лет, но Тутмосу удалось сотворить с ним то, что он хотел, и он с гордостью смотрел на стройные ряды меша [104] и нет-хетер, да и кехеки, которые вначале казались не слишком-то дисциплинированными воинами, во многих битвах доказали обратное. Сколько уже царств покорилось власти Кемет? Только Кидши и Тунип ещё сопротивляются, ещё держатся зубами за доставшуюся по наследству кость. А всё-таки им не устоять, как не устоял Мегиддо, казавшийся несокрушимым. Если уж не устояли верховные жрецы…

103

…не смог бы устоять даже великий Джедефхор… — Джедефхор — один из легендарных мудрецов древности.

104

…смотрел на стройные ряды меша… — Меша — пешие воины.