Тутмос

— Как мне благодарить тебя за эту услугу?

— О, ты уже отблагодарил меня сверх всякой меры! Эта красавица Ипетауи — сладкая, как мёд. — Чати сладострастно улыбнулся, потерев ладонью о ладонь. — После ночи, проведённой с нею, я стал моложе на двадцать, нет, на тридцать лет! И если у неё родится ребёнок…

— То он будет чудесного смуглого цвета, словно плод пальмы дун, — подхватил Менту-хотеп, и оба рассмеялись.

Воздух в саду был душистый, сотканный из тысячи мельчайших ароматов, он мешался с вечерней прохладой, которую ветер, должно быть, приносил с высоких горных вершин, покрытых ослепительно-белыми сверкающими на солнце одеждами. Приятности вечера способствовало и разлитое по чашам гранатовое вино такого необыкновенного вкуса, что, казалось, можно было не пить, а только вдыхать его. Плоды, которые разноцветным огнём горели в высоких алебастровых вазах, были принесены красивыми чернокожими невольницами и оттого казались ещё слаще. Глаз отдыхал на затейливом узоре из цветов, которые были посажены искусными садовниками с таким расчётом, чтобы краски сменялись незаметно и переливались одна в другую — белый цвет голубел, голубой густел и становился лазурным, с лазурью смешивался пурпур и воздвигал переливчатую фиолетовую волну, которая вновь бледнела, становилась сиреневой и переходила в нежный розовый цвет. Неподалёку на зелёной лужайке расположились чернокожие красавицы, весь наряд которых состоял из узких золотых поясков и цветных ожерелий; они тихо играли на различных музыкальных инструментах и пели голосами столь сладостными, что глаза невольно увлажнялись слезами и сердце начинало источать мёд. Одна из красавиц по тайному знаку Менту-хотепа приблизилась к беседующим и увенчала высокий лоб чати пышным венком из небесно-голубых и розовых цветов, ласково погладила его плечо и ускользнула, прежде чем рука старого сановника коснулась её талии. Рехмира в полном восторге откинулся на спинку своего кресла, его тучные плечи сотрясались от хохота.

— Боюсь, мой друг Менту-хотеп, что после победоносных походов его величества в белую реку Кемет вольётся много разноцветных ручейков! Мы не нуждаемся в слишком большом количестве рабов, я давно сказал его величеству, что чёрное дерево дороже чернокожего невольника, но порой и эти пёстрые птицы нужны, а особенно их женщины. Во всяком случае, мой женский дом существенно пополнился за время владычества божественного Менхеперра…

— Их мужчины тоже годятся — из них выходят отличные телохранители и привратники.

— О, несомненно! Чего стоил один только Рамери… кажется, я позабыл его ханаанское имя. Да и шердани всегда оправдывали возложенные на них надежды. Кстати, достойный Менту-хотеп, сын Рамери Аменхотеп уже принят в ряды нет-хетер.

— Он же совсем ещё юн!

— Юн, но подаёт большие надежды и силён, как его отец. Сам наследник очень доволен им и собирается сделать своим личным колесничим.

Царский сын Куша тонко улыбнулся.

— Должно быть, этот юный Аменхотеп столь же хорош собой, как его отец и мать?

— Очень хорош. Боюсь, не вышло бы беды с маленькой царевной Ка-Нефер, уж очень она заглядывается на этого юношу.

Смех сановников вновь спугнул стайку пёстрых птиц, только что удобно расположившуюся на дереве. Уж кто-кто, а чати прекрасно знал, что юная Ка-Нефер, дочь Тутмоса от митаннийской царевны, слишком рано стала взрослой с грубоватым и мужественным Рамесу, младшим сыном военачальника Хети.

— По-твоему, достойный Рехмира, его высочество Аменхотеп продолжит дело своего великого отца?

— Несомненно! Он так силён и могуч, что многих страшит своей силой. Клянётся, что утопит в крови любой город, будь то Кидши или Мегиддо, который осмелится причинить хоть малейшую обиду Великому Дому. И он это сделает, будь уверен! Царица Меритра не раз говорила, что родила свирепого льва.

— Львице её детёныш не причинит вреда.

— Конечно! Царевич очень привязан к матери, хотя с детства не любит ласки. Между нами говоря, он немного грубоват и не слишком прилежно постигает науку божественных отцов.

— Когда-то в этом упрекали и его величество Тутмоса III!

— Царевич сейчас обучается стрельбе в городе Тине, неподалёку от места охот. Пока его не может превзойти никто, даже самые искусные лучники войска его божественного отца.

Менту-хотеп задумчиво обмахивался веером, изящно, как любой вельможа высокого рода, выгибая запястье левой руки. Годы сохранили ему это изящество, которое тоже не раз вызывало скрытую зависть чати. Сам он пополнел и утратил лёгкость движений, это доставляло множество неудобств и неприятностей бывшему некогда очень привлекательным Рехмира, и он утешался только тем, что подобная же участь постигла и фараона-воителя.

— По-твоему, достойный Рехмира, города Митанни и Ханаана способны поднять восстание после того, как его величество установил победные стелы у Каркемиша и у четвёртых порогов?

— Всё возможно, достойный Менту-хотеп. Да и потребность Кемет в серебре, драгоценном дереве и благовонной смоле слишком уж велика. Иные правители пытаются уклониться от выплаты дани, а иные хитрят сколь возможно, чтобы сократить хотя бы её количество.

— Может быть, лучше торговать с ними?

— Что ты, досточтимый Менту-хотеп! Разве это достойно? Его величество, да будет он жив, цел и здоров, несомненно прав, когда наказывает непокорных своим мечом. Помнишь его отца, вечноживущего Тутмоса II? Тот и начал своё царствование с подавления восстания в Куше, хотя больше ему не было суждено совершить великих побед.

Царский сын Куша слегка нахмурился — ему было неприятно это воспоминание. Прежний царский сын Куша, действительно находившийся в родстве с царским домом, ухитрился так расстроить дела в уже покорённой стране, что при самом вступлении в должность Менту-хотепа немногие уцелевшие племена устроили нечто похожее на восстание, а в самой столице беспорядки дошли до того, что неведомые преступники подожгли дворец наместника. В окрестностях Кумнэ местные племена так разбушевались, что утихомирило их только появление сильных вооружённых отрядов, которыми предводительствовал Себек-хотеп. А то, что было дальше, и вспоминать не хочется. Правда, Куш окончательно поставили на колени, но зато и наместнику пришлось стоять на коленях перед статуями богов, моля их о даровании его жене хоть капли разума и избавлении его дома от позора. Боги вняли мольбам царского сына Куша и взяли Себек-хотепа на поля Налу, но до этого он успел покрыть имя Менту-хотепа сомнительной славой мягкосердечного мужа, который так приветливо принимал в своём доме возлюбленного собственной жены. Нечего сказать, приятное воспоминание!

— Теперь, по крайней мере, его величество может не беспокоиться за дела в Куше.

— Несомненно! И его величество знает это. Правда, престарелый Менхеперра-сенеб иногда напевает ему в уши всякие глупости…

— Этот дряхлый старик?

— Этот дряхлый старик достаточно могуществен, а уж его око и ухо Инени способен уничтожить любого врага. Вспомни, как он уничтожил царского любимца Рамери! Джосеркара-сенеб, которого все мы любили, должно быть, проливает горькие слёзы на полях Налу.

— Что ж, и великая Нут породила не только Осириса, но и Сетха.

— Поистине… И как хитёр был до поры до времени, мне самому казалось, что он обладает мудростью и добротой своего отца. А ведь не остановился перед тем, чтобы погубить не только этого злосчастного хуррита, но и свою собственную сестру.

— А что с ней случилось?

— Что случается с верной женой после смерти мужа? Она умерла через несколько дней после того, как воды Хапи сомкнулись над головой Рамери. Внял ли владыка богов её мольбам и отнял у неё жизнь, или сама она приняла яд — не знаю, говорили разное. Кое-кто вспомнил о том, что она была небесной женой Амона и нарушила обет целомудрия, и это принесло несчастье и ей самой, и тем, кто соединился с ней.

— Ну, как обстояло дело с Хапу-сенебом, оба мы знаем. Что ж, бедняжка сама выбрала свою судьбу. Хорошо, что фараон оказался столь милостив к её сыну.

— Милосердие его величества поистине подобно милосердию его лучезарного отца!

Чати разрезал гранат на две кровоточащие половинки, невольно задержал взгляд на рукоятке ножа — она была покрыта затейливым узором, изображающим чудесные растения кушитских садов.

— Великий Ипет-Сут так разросся, что сам уже походит на небольшой город. Сколько построено новых помещений, сколько возведено обелисков! Вокруг храма расположилось селение иноземцев, там живут знатные пленники из Ханаана и других земель, их воспитывают божественные отцы. Говорят, потом они становятся верными слугами Великого Дома и исправно несут службу в своих родных землях.