Тутмос

— Ненамного младше нашего царевича, и зовут его тоже Аменхотеп.

— Кто же его мать?

— Жрица Раннаи, дочь Джосеркара-сенеба, та самая, которую я когда-то хотел взять в свой женский дом. Теперь она уже немолода. Нелегко, должно быть, было ей родить сына. Мне стоило немалых трудов добиться от Менхеперра-сенеба, чтобы он разрешил ей стать женой Рамери.

— Так они женаты по закону?

— А разве я не мог наградить начальника моих телохранителей этой милостью? Я слишком многим ему обязан, да и награда вполне умеренная. Мне говорили, что они очень давно любят друг друга. Этот упрямец Менхеперра-сенеб твердил, что брак между пленным хурритом и жрицей Амона невозможен, что подобного никогда не было. Но я настоял на своём, я повелеваю и жрецами!

Меритра задумалась, нежно поглаживая золотое запястье на крепкой руке фараона.

— Говорят, Рамери царского рода?

— Он сын презренного Харатту, правителя Хальпы, но отцом всегда считал Джосеркара-сенеба. Да и благородный жрец очень любил его.

— А почему я не вижу рядом с тобой этого Инени, сына Джосеркара-сенеба?

— Он надоел мне. Мудрости и доброты своего отца он не унаследовал, да и к чему держать при дворе человека, который в смертельной вражде с начальником моих телохранителей? Я всегда предпочитал воинов жрецам, исключая разве что Джосеркара-сенеба…

— Из-за чего же эта смертельная вражда? Из-за Раннаи?

— Думаю, из-за неё.

Меритра взяла руку Тутмоса, стала ласково перебирать его пальцы, украшенные перстнями, на одном из них было вырезано её имя. Тутмос, улыбаясь, смотрел на неё, позволяя прелестной кошечке ласкать могучего льва.

— А ты был пленён этой Раннаи, мой возлюбленный господин?

— Был, Меритра.

— Долго?

— Вплоть до возвращения из-под Мегиддо.

Эго была одна из его наивных привычек — измерять время не годами своего царствования, а своими походами.

— Как недавно был пленён этой вавилонянкой… как её имя?

— Нет, больше.

— Неужели?

— Ты об этом спрашиваешь? Ты, Меритра, владычица моей радости, единственная, которую я люблю?

Меритра услышала именно то, что хотела услышать, но позволила себе не быть мудрой — говорила только влюблённая ревнивица.

— А та ханаанеянка, у которой волосы отливают лазуритом, как у богини?

— Меритра, я сейчас рассержусь на тебя.

— У этой ханаанеянки…

— Замолчи!

— Она очень…

— Вот сейчас я заставлю тебя замолчать!

Царевич подбежал к отцу и матери, и Тутмосу пришлось выпустить смеющуюся Меритра.

— Отец, кто нужнее в бою — лев или конь?

Тутмос усмехнулся, положил руку на плечо сына.

— Ты, кажется, решил проверить, помнит ли Тутмос-воитель древние истины, занесённые в свитки? Воскресший Осирис задал этот вопрос своему сыну Хору, и Хор ему ответил…

— Что ответил? — невежливо перебил царевич.

— Не дети дают уроки отцам, а отцы детям! И как ты смеешь перебивать? — Тутмос слегка, тыльной стороной руки, ударил царевича по губам. — А теперь слушай. Если ты сам ответишь на этот вопрос правильно, я подарю тебе то, о чём ты давно мечтаешь.

— Коня? — Глаза мальчика загорелись.

— Ты опять торопишься? Смотри же! Так кто нужнее в бою, Аменхотеп, — лев или конь?

Царевич смутился, уловив непреклонную твёрдость в голосе отца.

— Я не знал, что это вопрос Осириса Хору…

— Плохо же ты слушаешь своих наставников! Но всё равно, теперь я жду твоего ответа. Отвечай, Аменхотеп.

Царевич вопросительно взглянул на мать, но она, смеясь, спрятала лицо за плечом Тутмоса.

— Я думаю, лев.

— Почему?

— Лев сильнее коня.

Тутмос покачал головой.

— Хор ответил иначе, а как — ты узнаешь, если будешь внимательно слушать своих учителей. Ответ будет приятен тебе, если ты любишь коней. Знай, теперь я запомню и спрошу. И подарок ты получишь только тогда, когда заслужишь его.

Смущённый таким оборотом дела, Аменхотеп на миг склонил голову перед отцом, но тотчас же сорвался с места и, прихрамывая, побежал туда, где ждали его товарищи, сыновья военачальников. Тутмос проводил его взглядом, полным тех чувств, которые отцы до поры до времени скрывают от своих детей.

— Он будет воином! Не случайно в день его рождения я убил на охоте великолепного льва. А скоро подарю ему Кидши, правитель которого приползёт на брюхе, вылизывая себе языком дорогу в пыли. На этот раз не отступлю, лучше лягу мёртвым у стен Кидши.

Меритра в испуге зажала ему рот.

— Разве можно так говорить, любимый? Произнесённое слово живёт и убивает! Ты поистине удивляешь меня, я не думала, что ты можешь быть таким неразумным! Я молю великого Амона, чтобы он растворил твои слова в потоке дыхания Шу и унёс их далеко-далеко. Был бы жив Джосеркара-сенеб, он сурово обошёлся бы с тобой за такое неразумие, заставил бы тебя совершить очистительные обряды и принести покаянные жертвы…

Суеверный Тутмос и сам был испуган вырвавшимися у него словами и мысленно вознёс молитву Месхенет, в чьей власти было изменить путь судьбы. Он даже слегка побледнел и сжал в руке амулет, висевший у него на груди.

— Это всё проклятый Кидши! Это из-за него у меня нет покоя и не будет, хотя бы у моих ног лежали все другие царства мира! Но он поплатится за всё, клянусь священным именем Амона! — Он всё ещё не мог успокоиться, и царица с тревогой смотрела на него. — Может быть, это колдовство, которое наслали на меня мои враги? Никогда я не произносил подобных слов! Я помню, один военачальник сказал то же, что я, перед битвой на Евфрате. Его принесли мёртвым, стрела пронзила горло насквозь… Поистине, я безумец и заслуживаю…

— Успокойся, мой любимый! — Меритра обняла мужа, устремила на него взгляд, полный любви и нежности, погладила его по щеке, как ребёнка. — Обратись к Менхеперра-сенебу, он немедленно прочитает над тобой охранительные заклинания, и тот, кто стал виновником твоего неразумия, сам поплатится за это. Пойдём во дворец.

Становится жарко, лучше мы уединимся в прохладных покоях, а я расскажу моему господину о том, как одна девочка влюбилась в своего старшего брата, который однажды едва не выбросил её из лодки на корм крокодилам и ни за что не хотел жениться на ней…

Она говорила это с таким серьёзным и в то же время лукавым видом, что Тутмос невольно заулыбался и, притянув к себе Меритра, поцеловал её. Как все горячие и вспыльчивые люди, он и утешиться мог быстро и был очень благодарен своей умной жене, которая всегда умела развеселить и утешить. «Награда моя, — подумал он, когда они шли ко дворцу, — боги послали мне тебя, чтобы вознаградить за всё, чего не имел…» Он наклонился к Меритра и спросил её на ухо:

— А может быть, ты подаришь мне ещё одного сына, похожего на Аменхотепа?