Твари распада

В салонах автомобилей пахло какой-то смесью горелого мяса, озона и сладкого аромата гниения. Видимо, бактерии, пожирающие наши тела после смерти, не особо любили сушёное мясо. Трупы были мумифицированы.

Моя принцесса снова ходила за мной по пятам. Давление мёртвого леса со всех сторон и вид иссушённых тел за рулём отрезвил её от излишней храбрости и самостоятельности, из-за которых я было занервничал. Я бродил петухом, чувствуя себя переполненным её вниманием, заглядывал в салоны, вместо того, чтобы забиться в один и попытаться завести машину, чтобы согреться. Самец должен носить еду. Надо было воспитать в ней эту мысль. Однако был ещё один нюанс. Я совершенно не разбирался в технике, так что починить что-то в машинах с выжженными электромагнитным ударом мозгами я не мог. Оставалось бродить и изображать заботу о нас.

Кто-то смог открыть багажник стареньких «Жигулей», у которых просто не было электронных мозгов, которые могли выгореть. Было видно, что после электромагнитного импульса, обездвижившего большинство машин, водитель, также как водитель того грузовика, за который мы зацепили верёвку, пытался вырулить и объехать резко заглохшие иномарки, но был высушен вторым, направленным уже против людей, импульсом. В багажнике нашлась запасная шина, канистра с синей жидкостью и лом. Теперь всё стало проще. Забравший лом солдат, раскурочивал замки багажников, соскабливая краску, доставал что там было и бросал на землю, мол всё общее – бери что кому нужно, и кто что сочтёт полезным. Армейское воспитание.

Наконец, мы залезли в кузов того самого грузовика, за который цеплялись, чтобы вылезти на дорогу. Там уже сидели женщины и недобро поглядывали на ту, что была с кульком. Её объект ревности и обожания. Её идол. Думаю, она бы за него убила. Это нормально для матерей, но конкретно эта просто сошла с ума.

Мы загрузили еду наверх. Кузов оказался отапливаемым, машина была произведена в те времена, когда внутри грузовиков могли перевозить не только грузы, но и рабочих, так что, если дело обстояло зимой, то внутренняя часть кузова отапливалась вонючим воздухом с примесью солярки из двух прямоугольных тумб.

Серо-алюминиевые стены, исцарапанные и перемазанные, не добавляли уюта, но тут мы начали согреваться. Когда люди повытаскивали из своих промокших ботинок ноги, я был даже рад запаху солярки.

Снаружи совсем стемнело. Хотелось спать. Внутри кузова на мгновение показалось, что жизнь начинает налаживаться. Почему мы так стремимся к комфорту? Такое чувство, что все изобретения и открытия были придуманы именно для него. Одной ногой человек стоит в могиле, другой – ищет комфорт. В этой непонятной глуши, вдалеке от всего, к чему мы привыкли, все эти люди и я, скрючившись в старом, вонючем грузовике, расслабились, как будто нам снова было что терять.

Жанночка сначала сидела, уставившись страшно взрослыми глазами куда-то вперёд, потом положила голову мне на колени и вроде бы уснула.

Очень хотелось пить. Вода была повсюду, но мы ещё не настолько отчаялись, чтобы пить из луж, хотя кто-то, может быть, уже был готов к этому. Из-за спечённого крошева, в которое превратилась еда после того, как её высушила гигантская, военная микроволновка, воды хотелось так, что горло сходилось в спазме. Но люди, цепляясь за старые привычки, не шли массово на водопой в лужи. Они, не чувствуя отвращения, выбрасывали трупы себе подобных из машин в поисках пищи, но не были готовы встать раком, чтобы напиться грязной воды из питерской болотной почвы. Пока не были.

С ребёнком всё было ясно. За время пути он не издал ни звука, не пошевелил ни рукой, ни ногой. Если настроение может передаваться от человека к человеку как электрический сигнал по нервам, то нас всех охватила цепь колышущегося дискомфорта. Сумасшедшая, забравшись на сиденье с ногами, прижимала кулёк к щеке, качала его, клала в ложбинку между крепко сжатых бедер, тёрлась носом о его невидимое для нас лицо.

Кажется, кто-то был готов вскочить и выкинуть его отсюда.

– Как его зовут? – спросил женский голос.

Нервная волна чуть отступила.

– Лёня, – просто и спокойно ответила мать.

Кажется, Жанна всё-таки спала, потому что даже не подняла голову.

– Сколько ему? – спросил теперь уже мужской голос.

Людям было жаль её, но ещё их собственный голос успокаивал их самих.

– Четыре месяца нам, правда Лёнчик? – проговорила она, утыкаясь лицом в пелёнку – Какие щёчки у нас, какие глазки любопытные. Он родился до того, как всё это началось, – она обвела глазами пространство – не повезло мальчику, его жизнь не будет нормальной, как могла бы быть.

Она сказала это с таким искренним сожалением… Жилось бы ему тяжко – это правда. Только вот в тот момент он уже НЕ жил.

Очень хотелось спать. Пить и спать. Во рту даже не было густой слизи из остатков слюны, как бывает, когда давно не пьёшь. Воды взять было неоткуда. Раненное этим обстоятельством сознание навязчиво подталкивало к мысли, что лужа – это вода, а что в ней содержится – не имеет значения.

Парень в спортивке озвучил общее стремление, разминая ноги:

– Ёбана, попить бы.

Люди повернулись, потом стали тихо переговариваться. Парень с грязным белым воротничком, который казался мне адекватнее всех, поднял голос.

– Нам нужна вода. Без неё мы протянем не больше этой ночи.

При этом глаза у него были как у побитого щенка. Я понял: он хочет казаться рассудительным, показать, что он выше своей жажды, но на самом деле она говорила его губами, шевелила его языком. В этом нет ничего плохого, просто в нашей культуре так сложилось, что показывать свою потребность считается чем-то позорным, низменным, так что люди предпочитают терпеть до последнего, а потом взрываться атомной бомбой быссмысленного и беспощадного бунта. На кону стояла жизнь всех этих людей, майор повёл себя единственно возможным способом: заставил их шевелить ногами, чтобы остановить брожение мыслей.

– Нам нужно идти, – сухо сказал он – сейчас до ближайшего поселения осталось километров пять-шесть…

– Ну ёбана, мы столько не пройдём без воды!

Меня взяло зло.

– Пройдём, – это была моя фраза.

Я сказал, как отрезал. По крайней мере, так мне хотелось думать.

Фраза достигла своей цели.

– А ты чо тут кукарекаешь, тебя спрашивал что ль кто?!

Он сделал движение ко мне, но сзади его придержал парень с автоматом. Этот гадёныш развернулся, вырвав руку, посмотрел солдату в глаза. Тот на удивление стойко для простого срочника выдержал его взгляд. Оба, как два боевых петуха перед дракой, стояли и смотрели друг на друга. Потом выпендрёжник что-то сообразил, его облик сломался, полоски на спортивной куртке согнулись в неправильные линии, грудь ушла внутрь, а голова повисла на тонкой шее. Не приходилось сомневаться, что он просто так это не оставит – просто сейчас сила была не на его стороне.

– Почему мы идём сейчас, когда темно?! – чей-то голос был настолько жалобным, что звучал как призрак человека, погибшего от пыток инквизиции.

– Похуярим только так, – злорадно сказал знакомый гнусавый голос.

– Нам нужно идти сейчас, потому что в это время нас не видно. Помимо этого, мы всё ещё не знаем, как троглодиты координируют свои действия, может им дохлые червяки сигналы передают, может они сами могут увидеть нас и передать остальным. В любом случае, глаза у них человеческие, а человеческие глаза видят на свету лучше, чем в темноте.