Тверской баскак. Том Пятый

Меня в первую очередь интересует родство моего пленника с графом Бранденбургской марки Иоганном I, о чем я его напрямую и спрашиваю.

— Кем ты приходишься маркграфу Бранденбурга?

В ответ тот вскидывает подбородок и распрямляет плечи.

— Я сам маркграф Бранденбурга!

Решаю, что меня хотят тупо развести и насмешливо переспрашиваю.

— А Иоганн I кто тогда?!

— Мой брат!

С вызовов бросает мне пленник, и тут я начинаю кое-что вспоминать.

«Точно, Оттон Благочестивый родной брат и соправитель Иоганна I. — Выискиваю информацию в кладовых памяти. — Они мирно, по-братски, делили графский титул и земли, но вот курфюрстом Германии был все же старший Иоганн».

Еще раз окидываю взглядом маркграфа и даже вспоминаю, что погоняло Благочестивый он получил за заложенный в этом году Цистерцианский монастырь.

«Интересно, успел уже или еще только собирается?!» — Оставляю этот вопрос без ответа, как несущественный, и уже довольно поворачиваюсь к Соболю.

Широко раскинув руки, радостно обнимаю его за плечи.

— Молодец, Ванька! Ты даже не представляешь, какую рыбищу отловил!

Разговаривал я с графом на немецком, и Соболь действительно ничего не понимает и смущенно жмется. Я же, расчувствовавшись, отстегиваю со своего пояса дорогущую дамасскую саблю и протягиваю ему.

— Держи! Жалую тебя сей саблей за службу верную!

Ванька оторопело принимает подарок и с немым обожанием проводит пальцем по отточенному острию. Я же смотрю на восторг в его глазах и напоминаю себе, что надо почаще награждать верных людей, ибо такие вложения окупаются сторицей.

* * *

Позади осталась темный проем воротной башни, и копыта кобылы цокают по булыжной мостовой. Я только что въехал в городок Шверин, и мысль, а не слишком ли я увлекся, не покидает меня. Позади всего десяток стрелков, рядом верный Калида, а вокруг тысячи переполненных ненавистью глаз. Горожане смотрят на меня, как на исчадие ада, и кажется, только крикни кто-нибудь «бей», как вся эта толпа немедленно накинется на меня.

Их можно понять, вся Саксония в огне, город переполнен беженцами, которые своими глазами увидели, что такое ордынское нашествие. Они вправе меня ненавидеть, и думаю, случись действительно такой клич, добрых бюргеров не остановит ни едущий бок о бок со мной герцог Баварии, ни покачивающийся впереди посланник герцога Саксонского барон Дитмар фон Хальслебен, ни его оруженосцы. Звериную злобу толпу пока сдерживает лишь страх и надежда! Надежда, что переговоры с этим страшным чужеземцем принесет им мир и покой.

Вдоль всей улицы от городских ворот до самой Шверинской ратуши выстроился глазеющий народ. Горожане побогаче торчат из окон и с балконов, но отовсюду меня встречает злость, ненависть и затаенный страх.

«Ну что за милые люди! — Подбадриваю себя иронией. — Дай им волю, они сожрут меня без хрена и соли!»

Если честно, то к городу я приехал не в таком малочисленном составе. Соболь с тремя сотнями стрелков остался у ворот, а в город я въехал только с десятком. Таков уговор!

Сразу же после битвы у Эбенхюгельского холма я отобрал из числа рядовых пленных рыцарей троих поцелей и отправил их к герцогу Саксонии, маркграфу Бранденбурга и к тевтонскому комтуру Мариенберга. Маркграфу я предлагал обсудить возвращение брата, тевтонам, спасение их ландмейстера, а Саксонскому герцогу Альберту судьбу его разоренного герцогства.

Я настаивал на общей встрече, хотя и понимал, что это будет выглядеть подозрительно. «Он хочет заманить нас в ловушку и прихлопнуть одним ударом!» — Подумают они все.

Подумают так, но все равно примут мои условия, ибо деваться им некуда. Отказ будет равносилен признанию в трусости, а в этом времени эта мелочь еще кое-чего да значит! Все козыря у меня на руках, и я диктую условия, но для успокоения благородных господ я пообещал, что приеду один лишь с десятком охраны. Надо сказать — это сработало!

Полтора месяца ушло на переписку и согласование места встречи. За это время я взял Берлин и свернул оттуда на северо-запад, в направлении Шверина. Абукан же за эти месяцы окончательно разорил земли Макдебурга и, так и не взяв сам город, двинулся в сторону Ганновера. Он даже пару раз присылал гонцов с требованием огненного наряда и моего немедленного выступления на соединение с ним.

Подивившись тогда наглости Батыева отпрыска — прийти ко мне на помощь он так и не сподобился — я отписался жалобой на большие потери в людях и лошадях. Мол это сильно замедляют скорость движения. К тому же указал, что идти напрямую, через разоренную им Ангальт-Саксонию, невозможно из-за отсутствия продовольствия и фуража. Потому вынужден двигаться в обход через приморские земли, так что «скоро не жди!».

В ответ получил еще одно послание, на этот раз полное гневных угроз и оскорблений. Оно меня ничуть не тронуло и не испугало. Угрозы Абукана меня интересовали мало. Что он может мне сделать?! Да ничего! Пожалуется Бурундаю! На что?! На то, что он растянул войска, что подставил под удар не только меня, но и Берке, что не пришел ни мне, ни ему на помощь…

Если спросят, я могу еще долго перечислять, но думаю, Абукан жаловаться не будет. Он будет продолжать грабить центральную Саксонию, пока там еще остается что грабить и еще находятся места, до которых он может дотянуться.

Меня такая ситуация вполне устраивала!

«Пусть Абукан развлекается, главное, чтобы не мешал! — Говорил я себе. — Пока его степные батыры висят дамокловым мечом над Саксонией и Бранденбургом, господа будут только сговорчивее!»

И вот я еду по улице германского города Шверин и думаю о том, что не слишком ли я полагаюсь на порядочность всяких там герцогов и графов.

«Да нет, — усмехаюсь я про себя, — не надо лукавить! Ни на какую порядочность ты не полагаешься, а рассчитываешь лишь на здоровый инстинкт самосохранения. Ведь все в этом городе, включая даже несмышленых детей, понимают, что с ними будет в случае моего убийства. Вон даже охрану приставили!»

Пока я развлекаю себя иронией, мы уже выехали на центральную городскую площадь. Копыта цокают по брусчатке, а мой взгляд, стрельнув вверх к вздернутому в небо соборному шпилю, скользит вдоль краснокирпичных, вжавшихся друг в друга домов и останавливается на пузатом здании ратуши.

У широкого каменного крыльца стремянные принимают поводья. Я спрыгиваю на землю и вслед за бароном неспешно поднимаюсь по ступеням. Распахиваются высокие резные двери, шуршит под ногами мрамор еще одной лестницы, и наконец, мы заходим в небольшой зал, заполненный народом.

Кроме герцога Альберта и маркграфа Иоганна, сидящих у противоположной стены, опознаю еще тевтонского посланника. Его белый плащ с характерными черными крестами трудно с чем-либо спутать. Остальной народ мне идентифицировать трудновато, тут и священники в дорогих рясах, и какие-то бюргеры в бархатных беретах. Кто они и зачем их позвали, сказать пока не возьмусь.

Не глазея по сторонам и храня на лице стопроцентную невозмутимость, шагаю через весь зал. Каменные плиты звякают под каблуками сапог, любопытно-встревоженные взгляды жгут мне затылок, а чей-то звонкий голос объявляет.