Творческие работники
Шрифт:
Маленькая фигурка застыла на краешке большого дивана, и пустота раздвинула стены… Застыло в ней время, и только капли дождя неслышно темными блестящими струйками скользили по стеклам… Нет горя, нет радости… Кому не быть в раю – тому забвение. Вечный покой. И темный свет беззвучно растворялся в глубине, откуда лились неслышные слезы и струйками скользили по гладкой прохладной коже стекла… Забвение… Костер погас. Нет радости, и горя тоже нет…
И медленно, как на экране, уходит изображение. Теперь лишь в бесконечной дали парят диван, и комната, и худенькая фигурка, застывшая маленьким
* * *
…Шел тихий дождь. Не барабанил, не кричал не метался, порывисто стуча каплями к кому надо и не надо. Лились безрадостные слезы, и никому нет дела. Так горько в темноте плачет ребенок о том, что не высказать никогда. Он с этим родился и умрет, и оттого он плачет. Нет никого, никто не замечает.
Зонты и зонтики, блестящие накидки, плащи шелестят, шуршат, мелькают под фонарями… Асфальт опять, как темная река горит огнями, весь в искрах отражений, и катятся, летят мокрые, желтые глаза… Все скользкое, лоснится и блестит. И повсюду темная глубина играет с огнями. Чуть душно. И в мокрой сырости такими острыми становятся запахи. Людей и мокрой шерсти…
Горят экраны. Новый фильм. Смотрите! Гениальный! Первая серия… И в тысячах каменных кинозалов, тесно прижавшись друг к другу, сидят темные, потные фигурки… Душно. И глядят и смотрят миллионы глаз.
В одно мгновение стали знамениты герои, актеры единственной своей, последней и первой пьесы.
В одно мгновение разбогатели. Но это уже в следующем акте, следующей серии. Пока лишь первая.
Герои бессмертной драмы. И льется мутная струйка в душном подвальчике в граненое, с подтеками, заляпанное стекло…
– Да, Нил Нилыч, стал ты, брат, знаменит, – мокрые губы зашлепали с каким-то черным недоумением. – И сколько же отвалили тебе?
– Все мои! – зло отозвался Служитель. Невесел был Нил Нилыч. Как же так? Заснять не спрашивая…
– Ты хитрец, служитель культа, – костистое лицо приятеля недобро бугрилось желваками. – Хитрец, – снова сказал он…
– Я не хитрец. Засняли и не спросили.
– Еще скажи, мол, я не знал… – губы иронически скривились.
– Не знал! – твердо сказал Нил Нилыч.
– Не знал? – костистое лицо совсем затвердело. – Ты что, за дураков нас принимаешь?
«…Никто не верит, – с тоской думал Служитель. – Никто. И не поверит. А что мне эта слава. Правда, заплатили хорошо. Но все равно обидно».
Он прихлебнул из грязного стекла…
* * *
Паук неторопливо припадал. Очередная жертва чуть жужжала, и через мгновение жизни пустой, завернутый в лохмотья кокон уносили дождь и темень, и скользкая непогода. Лениво каменный вампир бесшумно передвигался, заглядывая в подвальчики, где по стенам сидели вялые, большие, черные мухи, и липли стаканы к губам… Мутная струйка лилась…
* * *
– Ты знаешь? – Василий Петрович был возбужден. – Меня назначили на место Ивана Александровича.
Жена улыбнулась.
– Сколько тебе прибавили? И объясни мне, пожалуйста, что это все знакомые говорят, что
ты снимался в фильме? Это правда? Почему скрывал?– Я не снимался, – Василий Петрович был весел. – Меня снимали. Это второй тебе сюрприз. Гляди!
На стол упала тоненькая книжица.
Большие выпуклые глаза жены стали еще больше и выпуклей.
– Ты выиграл в лотерею?
– Нет, мне заплатили за «участие» в фильме.
– Может, пойдем тогда, посмотрим, – она поглядела на часы. Еще успеем на последний сеанс. Мне рассказывали, что там одни ужасы. Убийство. Насилуют…
– Да, мне тоже рассказывали, – Василий Петрович нахмурился. На самом деле, он уже посмотрел фильм. Вместе с мурлыкающей рыжей секретаршей, которая теперь досталась ему по наследству. «Собака привязывается к человеку, кошка к месту», – мелькнула у него дурацкая мысль… Вслух Василий Петрович сказал:
– С этим убийством еще придется повозиться. Теперь все на меня свалилось, – он ненатурально вздохнул.
Она сияла выпуклыми большими глазами:
– Это будет продолжение фильма? Говорят, идет только первая серия.
– Какое продолжение? Расследовать на самом деле надо, а не продолжение…
– Но ведь и тут, говорят, все, как на самом деле? – свет отразился и погас на выпуклой поверхности. Она моргнула.
– Пошли, – он надевал плащ. – Возьми зонт. «Какая в самом деле разница? – подумалось ему. – Пусть снимают». Лишь бы деньги платили, – сказал он последнее предложение вслух.
Она тотчас же согласно кивнула.
Лифт дернулся и неторопливо повалился вниз.
* * *
А дождь все лил неслышно и лил. И в черной, поблескивающей тускло ночи горели желтые глаза. Десятки, сотни тысяч. Не мигая, застыв или скользя с шумом и брызгами мимо, нагло, в упор блеснув…
Зонты и шляпы, шуршат плащи и аккуратно, как зерно лопаткой, выметает и вновь горсть за горстью подбрасывает Город темные фигурки в каменные кинозалы. Где пахнет прелым. Душный и влажный воздух вдруг прорезают лучи, и вспыхивает голубая стена. Экран, два, три, тысячи экранов, вновь начинается фильм. Последний сеанс.
И вновь пристально и напряженно смотрит Город одни и те же кадры, теперь настоящие, без подделки. Смотрит, стараясь понять жизнь тех, кто выстроил его, живет в нем. Киностудия – его детище. Он пожинает плоды и смотрит, смотрит, не замечая, как по лицу струится вода или слезы из темных закрытых глаз вверху. И машинально, еще плотней закутывается в покрывало ночи, не отрываясь от маленьких голубых окошек в мир чуждого ему, смешного, нелепого существа.
– Смотри, смотри, – жена толкнула Василия Петровича слегка в бок. – Твоя
фамилия в титрах. Теперь ты знаменитый.
– Тише ты! – шикнул он на нее…
В углу приспособился Служитель. Он смотрит уже в десятый раз… И Аннушкины изумруды одиноко светятся в темноте. Она ходит на каждый сеанс. Только не знает, снимают ее сейчас или нет. Но все равно ходила бы и ходит, и смотрит, смотрит и ждет в основном конца, самой последней сцены… И рыжая секретарша, пусть не на каждый сеанс, но тоже ходит часто, благо кинотеатр рядом… Эх, только Ивану Александровичу не повезло…