Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]

– Взаимно, прекрасная и мудрая леди, – отозвался Мак-Лауд. Кружки столкнулись с тихим цоканьем. – Кстати, кто-нибудь знает, что за шум прошлой осенью подняли монахи из Гластонбери? Они склоняли имя Артура на все лады и прислали в Лондон своего гонца с письмом, что во время перестройки монастыря нашли нечто такое… Мне съездить не довелось, а вот Ричард и Джон, помнится, наведались, утащив за собой почти всех придворных. Гай, что там отыскали? Гай, не спи, когда с тобой разговаривают! Френсис, сделай одолжение, толкни этого несостоявшегося крестоносца!

– Я не сплю, я думаю, – сэр Гисборн аккуратно передвинул желтоватую фигурку вздыбленного конька с одной клетки на другую. – Могилу там раскопали, прямо под трансептом.

– Чью, Артура? – оживился Дугал. – Тогда почему об этом не кричат на каждом перекрестке и в Гластонбери не сбежались паломники со всей Европы?

– Потому что тамошним святым отцам вовсе ни к чему орава посетителей, – буркнул Гай. – Монастырь хоть и древний, но крошечный, живет в нем от силы двадцать человек, и мысль стать новым Кентербери им не по душе. К тому же пока в точности неизвестно, чья это гробница. Там похоронены мужчина и женщина, а на крышке саркофага надпись «Артур и Джиневер» и еще какие-то слова, не латынью, а древним языком Британии, их пока не перевели. Любому ясно, что эти двое – люди не из простых, но кто знает – может, это какой-нибудь военачальник бриттов и его жена…

– Все равно, я бы съездил посмотреть. Я ведь никогда не бывал на вашем Острове, – задумчиво проговорил Франческо и не без сочувствия объявил: – Мессир Гай, вашей королеве гарде.

– Успеешь еще – вся жизнь впереди, – отозвался сэр Гисборн и растерянно уставился на доску: – Как гарде? Я опять проигрался?.. – он с досадой смешал фигуры на доске, в очередной раз признав, что Франческо играет лучше, и провозгласил: – Тогда выпьем за победителя!

– Нечего, – Изабель демонстративно перевернула опустевший бочонок и постучала по гулкому днищу. – Все кончилось, родник вдохновения иссяк. Не хватит ли на сегодня, джентльмены?

– Не хватит, мы только начали, – заупрямился Мак-Лауд и немедля нашел выход: – Френсис, хочешь совершить доброе дело для ближних своих? Сходи к хозяину, приволоки еще бочонок.

– А историю? – сварливо потребовал Франческо, выбираясь из-за стола. – Allora,[6] я схожу, но потом расскажете еще что-нибудь интересное?

– Будет тебе история, – посулил Дугал. – Обязательно будет.

Франческо ушел к темнеющему в отдалении постоялому двору, мягко топоча остроносыми сапогами по прокаленной солнцем и пыльной земле. Гай заново расставил фигурки на черных и белых полях. Теперь его противником стала мистрисс Уэстмор, которая немного разбиралась в мудреной забаве, в незапамятные времена привезенной в Европу из полуденных стран за Средиземным морем. Мак-Лауд в нарушение всех правил громким шепотом подсказывал то одному игроку, то другому, нетерпеливо поглядывая в сторону тускло светящихся окошек «Берега реки». Его ожидание вскоре вознаградилось: мелькнул желтый проем открывающейся двери и в сторону беседки поплыл, раскачиваясь, крошечный огонек. Франческо догадался захватить впридачу к бочонку масляную лампу – до наступления ночи осталось совсем немного.

– Я тут зашел узнать: может вам, мессиры, еще чего понадобится?

Излучавшую неяркий оранжевый свет лампу принес не молодой итальянец, а содержатель трактира, которого все постояльцы запросто окликали «папаша Тардье». Компания мельком видела его сегодня днем, когда занимала комнаты – хлопотливый человек средних лет, не грузный, но точно равномерно подбитый жиром, носивший окладистую бородку и смотревший на проходящий через его трактир людской поток обманчиво-простодушным взглядом прищуренных глазок. Гаю он показался самым обычным трактирщиком – расторопным, не в меру болтливым и наверняка знающим цену каждой монетке, добытой из кошелей проезжающих.

В водруженном посреди стола небольшом бочонке что-то заманчиво плеснуло. Вокруг лампы немедля закружился рой беловатых мотыльков с полупрозрачными крылышками. Сумерки превратили полосу реки в темное живое серебро, с тихим плеском струившееся мимо обрывистого берега, а растущие на склоне остроконечные тисы – в обелиски черного мрамора.

– Нам что-нибудь нужно? – возившийся с клепками бочонка Дугал бросил вопросительный взгляд на своих спутников, заключив: – Да пожалуй, что ничего… Мэтр Тардье, выпьете с нами кружечку-другую?

Долго упрашивать хозяина не потребовалось, а забравшийся на свое место за столом Франческо въедливо напомнил:

– Историю.

– С меня на сегодня достаточно, – заявила Изабель. – Мессир Мак-Лауд, может, вы нам что-нибудь поведаете?

Дугал поперхнулся недопитым вином:

– Вы ж знаете, из меня рассказчик, как…

На подвижной физиономии Франческо появилось забавное выражение недоверия, смешанного со подавленным разочарованием – почти как у ребенка, не получившего своей ежевечерней сказки.

– А какая история вам нужна? – неожиданно пришел на выручку папаша Тардье уже успевший перелить в свое необъятное брюхо содержимое второй кружки.

– О королях прошлого, – с коротким смешком сказала девушка. – Но такая, которая не записана в летописях и мало кому известна.

– Гм, – хозяин задумался, встал и зачем-то выглянул из-под шелестящего навеса. Убедившись, что в его маленьких владениях все спокойно, спросил: – Вы ведь из Англии, так?

– Да, – быстро сказал Гай, чтобы не дать Мак-Лауду затеять долгие объяснения и поскорее перейти к собственно рассказу.

– Значит, такое вряд ли слышали, – папаша Тардье глянул на притихшую компанию неожиданно острым и настороженным взглядом. – Не знаю, правда это или нет, но рассказывают у нас вот как… Давным-давно, когда еще Римом правили язычники, а на месте Франции и Германии лежали три других королевства – Бургундия на полудне, Нейстрия – там, где ныне находится Нормандия, и Австразия, которую потом назовут Германией. Правила этими землями семья Меровингов, потомков Меровея, которых у нас зовут Древними королями. Еще их называли Длинноволосыми – они, как Самсон, никогда не стриглись, боясь потерять свое могущество. Сдается мне, даже для своих времен они были странными людьми – более колдунами и волшебниками, нежели правителями. Они умели разговаривать с животными, подчинять себе природу и жили куда дольше, нежели отпущено срока обычным смертным. Возле гор Арденн, что на полночь отсюда, они возвели капища своих богов, но когда в земли франков пришел святой Ремигий, король Хлодвиг, внук Меровея, принял истинную веру, став защитником Церкви и любимым из ее сыновей. После его смерти, как и полагалось, державу разделили между четырьмя наследниками, но прошло всего сто лет и…

– Смуты, интриги, беспорядки, слабые правители, и в конце, как водится, разорванное на части государство, – предположил Франческо. – Угадал? Что же было дальше?

Трактирщик пожевал губами, видимо, расставляя еще не сказанные слова по местам, и продолжил:

– Меровинги царствовали, но не правили. За них все делали майордомы, наместники, прибиравшие королевскую власть к рукам. Однако пятьсот с небольшим лет назад их благоденствие едва не пошло прахом – на свет явился человек, способный все изменить. Он родился в семье короля Австразии, но спустя пять лет его отец умер, его место занял майордом Гримоальд, а ребенок, как было объявлено, умер. Однако на самом деле майордом не решился покончить с наследником престола и тайком отправил его к епископу Пуату. Почтенный священнослужитель оказался между двух огней: он, разумеется, не мог совершить преступление и убить ребенка, но не мог и оставить его в стране, где тому каждодневно угрожала опасность распроститься с жизнью. Тогда епископ нашел третий путь…

– Мальчика увезли за Пролив, в Ирландию, – вмешалась Изабель. – У нас сохранились отголоски этой повести. Принца звали Дагоберт, верно? Второй Дагоберт в роду Меровингов? До совершеннолетия он воспитывался в монастыре Слана, неподалеку от Дублина, потом его приняли при дворе королей Тары и он взял в жены принцессу Матильду или Мод, дочь тогдашнего правителя Эрина. Потом, помнится, Дагоберт покинул Ирландию и перебрался в Йорк, ко двору своего друга, епископа Нортумбрии Уилфрида, и прожил у него года четыре, до смерти Мод. У них родилось три дочери, но, к сожалению, не было наследника.