Творцы миров

Полкан казался Безносому слишком неотесанным и шумным, а Полкана раздражало высокомерие Безносого. Но это не мешало их дружбе.

Промелькнул день, полный обычных забот. Разбежались по домам толпы посетителей, до темноты бродивших по аллеям старого кладбища. Уже давно заперли ворота и зажгли фонари, и даже самые дотошные экскурсанты оставили покойников в покое. И уже мелькала среди надгробий легкая тень Цезаря сильного доброго дога, главного из коллег Полкана. Сам же Полкан ленивой рысцой трусил по узенькой тропинке, намереваясь поделится с Безносым дневными впечатлениями. Весь день он был голоден и потому особенно склонен к рассуждениям.

Луна ярким, почти дневным светом заливала Безносого. Исчезли трещины, темной паутиной покрывавшие тело. Безносый казался серебристо-сияющим и почти прозрачным. Ему грезилось былое величие. Всем телом он ощущал торжественность и жуткое великолепие смерти. Безносый

блаженствовал. Восторженное оцепенение нарушил Полкан. И трудно поверить: среди этого безмолвного великолепия он равнодушно чесал за ухом задней лапой! Безносого передернуло.

— Полкан, вам не кажется, что ваше занятие несколько неуместно в подобной обстановке?

— А чем обстановка так уж замечательна, что мне нельзя даже почесать ухо?

Если бы Безносый мог, он весь бы покраснел от досады. Но он только пробурчал:

— Если очевидное не понимают с самого начала, то какие-либо объяснения вряд ли помогут…

Полкан не хотел ссориться и перевел разговор на другое:

— Знаешь, Безносый, сегодня какой-то удивительный день, не пойму даже от чего. Я проснулся утром – было так хорошо, спокойно и празднично. Солнце, трава, деревья – все какое-то необыкновенное. Цветы прямо огнем горят и на них капли воды маленькими солнышками. Ну так хорошо, так хорошо… Жаль, ты этого видеть не можешь. Все в тени да в глуши. Эх, кабы ты мог сходить туда… В общем, редкостное сегодня было утро. А тут еще из церкви жареной картошкой запахло. Запах… Да ты, бедняга, не знаешь, что такое жареная картошка, — от умиления Полкан закатил глаза.

Безносый невозмутимо молчал.

— Пока я так наслаждался, откуда ни возьмись, люди со своими мертвецами появились. И все такие несчастные, просто жуть. А солнышко почему-то также светит, и цветы горят, и все, как было. Тут экскурсия подкатила, тоже веселые. Я думал, как увидят они тех, с покойниками, угомонятся немного, им посочувствуют. А они хоть бы хны. Вот такое дикое утро получилось. Свети солнце, одни плачут, другие смеются и картошкой жареной пахнет. Теперь вот выть хочется…

Полкан тоскливо покосился на луну. Безносый молчал минут пять. То ли размышлял о рассказе Полкана, толи бездумно млел в лунных лучах.

— Все, все проходит. Те, что смеются, будут плакать, что плачут – смеяться. Суть не в этом. Суть: всех их примет земля. Я много видел и знаю, не стоит думать о жизни. Это легкомысленно. Смерть – единственное незыблемое и стабильное на Земле. Любое здравомыслящее существо должно думать только о ней. Когда, вы, Полкан, вздумали чесать здесь за ухом, я как раз размышлял о ней. Не размышлял даже, ее рассудком не охватишь, а ощущал и испытывал истинное блаженство.

— Как, Безносый, ты все время думаешь о ней?!

— Стараюсь по мере сил. Иногда бывает трудно. Отвлекают эти ротозеи. Ходят повсюду и проявляют чрезмерное любопытство. Пора бы понять: здесь не место для

прогулок. Своими голосами они нарушают Великое Молчание Смерти. И сами этого не понимают. Очень, очень неприятно.

— Ты говоришь непонятно. Наверное, потому что стоишь на одном месте и ничего не видишь. Тебе просто не о чем думать.

— Простите за грубость, но я считал вас умнее, Полкан. Вы слишком легкомысленны.

— Безносый, Безносый, ты просто никогда не спал на мягкой сухой земле, когда одному боку тепло от нее, а другой припекает солнышко.

— Зато я видел холодную землю свежей могилы.

— Э, друг, будто я не видел. Я больше тебя здесь вижу, потому что бегаю повсюду… Но, если повезет найти косточку, да не простую, а с костным мозгом и хрящиками, да которую еще никто не грыз, унести ее в уголочек, равнодушно смотреть на нее вначале, а потом зажать лапами и всю аккуратно вылизать. И передними зубами слегка прикусить хрящик, а потом начать грызть ее до умопомрачения. Костный мозг языком выскребать. Такого наслаждения ты, Безносый, отродясь не испытывал!

— Я видел другие кости… И вы, четвероногие, двуногие, рано или поздно ими станете.

— Что ты заладил – когда-то будет! Я тебе лучше про Белку расскажу. Ты не представляешь, что это такое! Сама малышка, но такая, такая…

— Полкан, прошу вас, избавьте меня от подробностей. В такую ночь они неуместны. К тому же, вы, наверное, догадываетесь, сколько влюбленных разлучила смерть. Вы не понимаете, насколько она сильна. В качестве примера я расскажу вам свою историю. Может быть, вы сделаете правильные выводы. Это было давным-давно… Так обычно начинаются сказки и предания. За давностью времени моя история сойдет за легенду. Это было давным-давно, когда дамы еще ходили в кринолинах, а слово «честь» еще не превратилось в пустой звук. Тот, чьим надгробьем я являюсь, погиб на дуэли. Молодой человек был влюблен в девушку. Наверное, как и положено, она была прекрасна. Ее оскорбили жестоко и, возможно, несправедливо. Вам этого не понять, но единственным выходом тогда была дуэль.

— Почему же не понять? Пусть только кто тронет мою Белку, рррр-р-р-р…

— Бога ради, не перебивайте. Итак, он погиб. Родные, девушка были безутешны. Я говорил вам, что она, вероятно, была красива. Я выдел ее очень часто, с тех пор, как стою здесь. Горе изуродовало юное лицо. Красота хороша лишь для счастья. Вначале она приходила сюда каждый день, принося охапку белых нарциссов. Я утопал в море этих цветов. Так было не год и не два. Она приходила и плакала, шептала ласковые слова и разговаривала с ним. Но время шло, она появлялась все реже: раз в неделю, раз в месяц. К тому времени умерли родители

молодого человека, похоронили и их. Теперь девушка навещала уже троих. Она приходила все реже и реже. Лежали грудой засохшие нарциссы. Вскоре она исчезла. Последний раз она пришла сюда, приведя с собой хорошеньких девчушек четырех и пяти лет, своих дочерей. Я не узнал бы ее, так она изменилась, и лишь букет белых нарциссов подсказал мне, кто эта дама. Опустившись на колени, она заплакала. Постояв так несколько минут, ушла. Ушла, как оказалось, навсегда. И о ней еще долго напоминал высохший букет.

— А дальше, дальше?

— Дальше ровным счетом ничего. Прошло сто с лишним лет, никто не вспоминает обо мне. Теперь вы понимаете: смерть и забвение сильнее самых сильных чувств.

Неожиданно Полкан громко, с волчьей безысходностью завыл. Сквозь слезы Безносый расслышал:

— А меня за породистого выдавали, за сто рублей щенком купили… Хвост обрезали, морковкой с маслом кормили. Ошейник с бляшками… И звали меня Марк-Эрциус… Марик по-домашнему. А потом я стал дворнягой, и меня бросили. Бросили… Бросили…