Творения

Их возвеличивать, их поощрять, их делать друзьями;

Сосредоточивать мысль всегда на пользе отчизны,

После — на пользе родных, а потом уж на собственной пользе [585]

4. Из этих определений, которые кратко привел поэт, Марк Туллий, следуя стоику Панетию, [586] вывел обязанности для жизни и представил их в трех разделах. Что они весьма ложные, мы скоро увидим, так что станет ясно, насколько важно для нас божественное достоинство, которое открыло нам истину. 5. Добродетель, говорит он, есть знание добра и зла, того, что позорно и славно, что полезно и бесполезно. [587] Он мог дать определение короче, если бы сказал только о добре и зле, ибо не может быть ничего полезного и славного, что не было бы добрым, и ничего бесполезного и позорного, что не было бы злым. Это видели и философы, и тот же самый Цицерон обнаружил это в третьей части вышеназванного труда. 6. Однако знание не может быть добродетелью, поскольку оно не находится внутри нас, но пришло к нам извне. Что же может переходить от одного к другому, не является добродетелью, так как добродетель у каждого своя. Итак, знание является заслугой другого, поскольку заключено в слушании, добродетель же — целиком наша заслуга, так как заключена в стремлении совершать добро. 7. И вот как в путешествии нет никакой пользы от знания дороги, если сил идти нет, так же нет никакой пользы от знания, если недостает собственной добродетели. 8. В самом деле, обычно даже те, кто грешат, пусть и не до конца, все же знают, что хорошо и что плохо, и всякий раз, когда поступают дурно, знают, что совершают прегрешение, и потому стараются его утаить. 9. Но поскольку природа добра и зла не скрывает их, они одолеваются дурным стремлением к прегрешению, поскольку им недостает добродетели, т. е. стремления к совершению правильного и достойного. 10. Итак, из этого становится ясным, что одно является знанием добра и зла, другое — добродетелью; ясно, что может быть знание без добродетели, как это было у многих философов. А поскольку правильно, что [именно] ты виноват, что ты не поступаешь так, как, ты знаешь, достойно, то справедливо, что наказываются превратная воля и порочная душа, которую не может спасти [от наказания] никакое незнание. 11. Стало быть, как добродетель не является знанием добра и зла, так добродетель является совершением добра и несовершением зла. И все же знание так связано с добродетелью, что знание идет впереди нее, добродетель же следует за знанием, так как нет никакой пользы от знания, если за ним не будет действия.

585

Луцилий. Из неизвестных книг. Фрагм. 27.

586

Цицерон в своем трактате Об обязанностях опирается на положения основателя Средней Стой Панетия Родосского (ок. 180–100 гг. до н. э.).

587

См.: Цицерон. Об обязанностях. III.2.7.

12. Гораций чуть лучше сказал:

Шаг к добродетели первый — стараться избегнуть порока, [588]

но нелепо, что добродетель он определил через противоположность, как если бы сказал: «добро есть то, что не является злом». Ведь если бы я не знал, что является добродетелью, то не знал бы и того, что является пороком. Итак, и то и другое нуждается в определении, так как природа мира такова, что неизбежно либо известно и то и другое, либо не известно ни того, ни другого. 13. Но мы сделаем то, что должен был сделать он, [Гораций]. Добродетель состоит в том, чтобы подавлять гнев, унимать жадность, охлаждать сладострастие. Это и значит избегнуть пороков. Ибо почти все, что происходит несправедливого и нечестивого, берет начало из тех страстей. 14. Ведь если будет сдержана сила того порыва, который называется гневом, утихнут все конфликты между людьми, никто не будет строить козни, никто [никому] не будет причинять вреда. 15. Также если будет умерена жадность, никто не будет разбойничать ни на земле, ни на море, никто не поведет войска грабить и опустошать чужое. 16. Также если будет усмирен пыл сладострастия, человек всякого возраста и пола сохранит свою нравственную чистоту, никто не претерпит и не совершит ничего срамного. 17. Стало быть, когда с помощью добродетели будут успокоены те страсти, всякое преступление и всякая гнусность удалятся из жизни и обычаев людей. Смысл этого усмирения порывов и страстей состоит в том, чтобы мы всякий раз поступали правильно. 18. Следовательно, весь долг добродетели заключается в том, чтобы мы не грешили. Этого совершенно не может исполнить тот, кто не знает [Всевышнего] Бога, поскольку незнание Того, от Кого происходит добро, неизбежно ввергает незнающего в пороки.

588

Гораций. Письма. 1.1.40–41.

19. Итак, чтобы короче и нагляднее разграничить обязанности двух вещей, уточню, что знание является познанием Бога, добродетель же — служением Богу. В первом заключена мудрость, во второй — справедливость.

6. 1. Я сказал, во — первых, что знание добра не является добродетелью, во — вторых, что является добродетелью и в чем она состоит. Теперь следует, чтобы я кратко показал, что философы не знали, что является добром и злом, ведь уже достаточно было сказано об этом в третьей книге, когда я рассуждал о высшем благе. [589] 2. Они ведь не знали, что является высшим, и неизбежно блуждали в прочих благах и бедах, которые не являются высшими. Этого не может уяснить тот, кто не знает самого источника, из которого они происходят. 3. Источником же блага является Бог, а источником зол, разумеется, тот вечный враг божественного имени, о котором мы неоднократно говорили. Из этих двух начал проистекают и добро, и зло. 4. То, что происходит от Бога, служит тому, чтобы стяжать бессмертие, которое, в свою очередь, является высшим благом. То, что идет от того врага, служит тому, чтобы человека, оторванного от небесного и погруженного в земное, обречь на вечную муку, что является высшим злом. 5. Итак, неужели есть сомнения в том, что все те, кто не знали ни Бога, ни Его противника, не ведали, что является добром и злом? 6. И вот они связывали предел блага с телом и этой краткой жизнью, которая, разумеется, неизбежно угасает и заканчивается, и они не видели дальше, но все их предписания и все, что включает благо, относятся к земле и лежат, [так сказать], в грязи, так как умирают вместе с телом, которое является землей. 7. Ибо все эти предписания относятся не к устроению жизни человека, но к поиску и приумножению богатств, почестей, славы и могущества. Все это столь же смертно, как и те сами, кто стремится их себе стяжать. Оттого и следующая строка:

589

См.: III.7.

Доблесть — предел полагать и меру нашим желаньям. [590]

8. Ибо философы предписывали, каким образом и какими способами следует приобретать добро, ибо видели, что обычно его наживают дурным образом. Но добродетель такого рода не соответствует разумному человеку, ибо не является добродетелью стяжание богатства, ни обретение которого, ни обладание которым не зависят от нас. Итак, в стяжании и обладании [земными благами] больше злого, чем доброго. 9. Стало быть, не может добродетель заключаться в поиске того, в пренебрежении чем состоят сила и смысл [самой] добродетели. И она не относится к тому, что должно попираться и изгоняться великой и выдающейся душой. Нельзя, чтобы душа, созданная для небесных благ, отвлекалась от своих бессмертных богатств ради стяжания этих тленных благ. Напротив, смысл добродетели состоит прежде всего в приобретении того, что не мог бы у нас отнять ни один человек, ни даже сама смерть. 10. Итак, если бы они считали так, то следующая строка была бы верной:

590

Здесь и далее в этой главе Лактанций последовательно разбирает процитированный в VI.5.3 отрывок из сочинения Луцилия.

Доблесть — способность познать настоящую цену богатства.

Эта строка имеет приблизительно тот же смысл, что и первые две. Однако ни сам Луцилий, ни какой-либо другой философ не могли знать, ни какова эта награда, ни что она собой представляет. Ибо этот поэт и все те, кому он следовал, полагали, что нужно правильно пользоваться богатствами, т. е. быть благоразумными, не устраивать пышных пиров, не раздавать беспечно семейное добро, не тратить его на бесполезные или непристойные вещи. 11. Возможно, кто-нибудь скажет: «Ты что? Неужели ты отрицаешь, что это добродетель?» Я, конечно, не отрицаю, ибо, если бы я отрицал, показалось бы, что я одобряю обратное. Но я отрицаю, что эта добродетель является истинной, ибо она не небесная, а целиком земная, к тому же она не дает ничего, кроме того, что пребывает на земле. Что же означает правильно пользоваться богатствами и какой результат следует ждать от них, я покажу более ясно, когда буду говорить о долге благочестия. [591]

591

См.: VI.11.

12. Впрочем, и остальные добродетели, которые перечислены [Лу — цилием] далее, никоим образом не являются истинными. Ведь быть неприятелем людям зловредным и покровителем достойных может быть связано со злом. 13. Ибо некоторые прокладывают себе путь к могуществу с помощью ложной скромности и совершают многое из того, что обычно делают добрые люди, причем совершают это охотнее, когда стараются ради обмана. О, если бы столь же легко было быть добрым, сколь легко добрым притворяться! 14. Но как только они начнут реализовывать свои планы и желания и достигнут высшей степени могущества, тогда, отбросив притворство, они обнажат свои нравы, начнут всех грабить, бесчестить, мучить, и будут преследовать тех честных людей, благодаря которым получили власть, и уничтожат те ступени власти, по которым поднялись на ее вершину, чтобы никто на их беду не смог уподобиться им. 15. Впрочем, предположим, что только добрый человек может решиться защищать добрых людей. Однако на это легко решиться, но трудно осуществить, поскольку, когда ты завязываешь сражение или битву, во власти Бога, чтобы не на твоей стороне оказалась победа, и в большинстве случаев негодные люди и числом, и слаженностью более сильны, чем добрые, так что для одоления их нужна не столько добродетель, сколько удача. 16. Неужели кто-то не знает, сколько раз лучшая и более справедливая партия оказывалась побежденной? Отсюда граждане постоянно терпели над собой жестокое правление. 17. История полна всевозможных примеров, но мы ограничимся лишь одним. Гней Помпей хотел быть защитником честных граждан, ибо ради республики, ради сената, ради свободы он взялся за оружие. Но все же, побежденный, он погиб вместе со свободой и, убитый египетскими скопцами, был брошен без погребения. 18. Стало быть, добродетель заключается не в том, чтобы быть неприятелем людям зловредным и покровителем достойных, так как добродетель не может быть подвластна шаткой случайности.

19. Сосредоточивать мысль всегда на пользе отчизны,

не обращая внимания на человеческие распри, — это лишено всякого смысла. Ведь что другое представляет собой польза отчизны, если не отсутствие пользы для другого государства или для другого народа, т. е. расширение пределов отчизны, когда насильственно захватываются чужие земли, т. е. укрепление своей власти, когда взимается большая дань? [592] Все это вовсе не добродетели, но ниспровержение добродетелей. 20. Действительно, уничтожается согласие человеческой общности, искореняется невинность, презирается бескорыстие чужого, уничтожается, в конце концов, и сама справедливость. Она не может вынести раздора в роде человеческом, и где бы ни засверкало оружие, оттуда она неизбежно бежит и удаляется. 21. Правильно ведь сказано у Цицерона: «Те, кто утверждают, что надо считаться с согражданами, а не с чужеземцами, разрывают общий союз рода человеческого, с устранением которого полностью уничтожаются доброта, радушие, милосердие, справедливость». [593] 22. Ведь каким образом может быть справедливым тот, кто причиняет вред, кто ненавидит, кто грабит и убивает? Все это совершают те, кто стремятся принести пользу отчизне. Однако что означает приносить [истинную] пользу, не знают те, кто не считают ничего полезным и выгодным, кроме того, что может быть захвачено силой. Но все, что может быть захвачено, может быть и отнято. 23. Всякий, кто таким образом приобретет для отечества эти блага, как они их называют, т. е. уничтожив государства и истребив народы, набьет казну деньгами, захватит земли, обогатит сограждан, того превозносят похвалами до небес и видят в нем высшую и совершенную доблесть. Таково заблуждение не только народа и неискушенных людей, но и философов, которые даже преподают наставления в несправедливости, дабы неразумие и злоба не были лишены обоснования и авторитета. [594] 24. Итак, когда они рассуждают об обязанностях, относящихся к военному делу, вся эта полемика не касается ни добродетели, ни истинной справедливости, но лишь гражданской жизни и нравов, которые, как показывает дело и как свидетельствует сам Цицерон, не являются справедливостью. 25. «Однако у нас, — говорит он, — нет подлинного и ясного представления об истинном праве и о настоящей справедливости, и мы пользуемся лишь их тенью и подобием. О, если бы мы следовали хотя бы им! Ведь они проистекают из наилучших примеров, поданных нам природой и правдой». [595] Итак, то. что те философы считают справедливостью, является [лишь] ее тенью и подобием. 26. Что же? Не показывает ли он, что у философов нет никакой мудрости? «Когда Фабриция, — говорит он, — или Аристида называют справедливым, то как в тех [Дециях или в Сципионах] не ищут примера храбрости, так и в этих — примера справедливости. Никто из них не мудр так, как мы хотим понимать слово мудрый. 27. И те, кого считали и называли мудрыми — Марк Катон и Гай Лелий, — не были мудры, и даже [не были мудры] те семь мудрецов, но ввиду исполнения ими множества важных обязанностей, они несли в себе некое подобие и образ мудрых людей». [596] 28. Если же у философов, судя по их признанию, нет мудрости, и у тех, кого считают справедливыми, нет справедливости, стало быть, все те определения добродетели являются ложными, ибо только справедливый и мудрый человек может знать, что является истинной добродетелью. Справедливым же и мудрым является только тот, кого небесными предписаниями наставил Бог.

592

См.: Цицерон. О государстве. III. 12.22.

593

Цицерон. Об обязанностях. III.6.28.

594

См.: Цицерон. О государстве. III. 12.23.

595

Цицерон. Об обязанностях. III. 17.69.

596

Там же. III.4.16.

7.1. Итак, все, кто вследствие очевидной глупости других считаются мудрыми, увлеченные призраком добродетели, достигали лишь тень ее и подобие, но не действительную добродетель. Это происходило потому, что та ложная дорога, которая ведет к погибели, имеет множество тропинок вследствие многообразия учений и школ, которые в жизни людей непохожи друг на друга и даже друг другу противоположны. 2. Действительно, как та дорога мудрости имеет некоторое сходство с дорогой глупости, что мы продемонстрировали в предыдущей книге, [597] так и эта, хотя и является всецело дорогой глупости, имеет некоторое сходство с дорогой мудрости. Пусть усвоят это те, кто держатся общей глупости: дорога эта имеет как явные пороки, так и нечто, что кажется похожим на добродетель, и она несет как открытое преступление, так и некий образ и призрак справедливости. 3. В самом деле, каким бы образом проводник этой дороги, вся сила и могущество которого направлены на обман, смог всех ввести в заблуждение, если бы не показывал людям подобие истины? Бог же, чтобы та бессмертная тайна Его оставалась сокрытой, поместил на дороге Своей то, что люди отвергают в качестве злого и позорного, чтобы [некоторые люди], отвращенные от мудрости и истины, которую искали без какого-либо руководителя, попадали в то самое, чего хотели так избежать и от чего стремились отклониться. 4. Вот Он и показал, что дорога гибели и смерти многообразна, что существует множество способов [нечестиво] проводить жизнь и множество богов для почитания. 5. Лицемерный и коварный проводник этой дороги, чтобы было видно, что существует некоторая разница между ложью и правдой, злом и добром, по одной тропе ведет жаждущих наслаждений, по другой — тех, кого считают благоразумными, по одной — невежественных, по другой — просвещенных, по одной — праздных, по другой — деятельных, по одной — глупых, по другой — философов, причем всех их ведет не по одной тропе. 6. Действительно, тех, кто не чураются ни наслаждений, ни роскоши, он потихоньку отводит от той общей и многолюдной дороги, а тех, кто хотел бы следовать добродетели и заявляет о презрении к богатствам, тащит через ухабы и пропасти. 7. Однако все эти пути, которые несут на себе призрак блага, не что иное, как боковые дорожки и тропинки, которые хотя и кажутся ответвлениями от той общей правильной дороги, все же в конце концов выводят всех на дорогу лжи и приводят к одному исходу. 8. В самом деле, вождь тот соединил все дороги там, где необходимо было отделить добрых людей от злых, энергичных — от бездельников, разумных — от глупцов. Соединил, имеется в виду, в поклонении [ложным] богам, в котором он всех, поскольку они без всякой разницы [одинаково] глупы, закалывает одним [жертвенным] ножом и низводит к [вечной] смерти. 9. Та же дорога, которая является дорогой истины, мудрости, добродетели и справедливости, у которых один источник, одна сила, одна обитель, и которая является нераздельной, где с равными [между собой в благочестии] душами и в высшем согласии мы следует за одним Богом и почитаем Его, является узкой, так как немногим дана добродетель, и крутой, поскольку благо, которое является высшим и возвышенным, нельзя достичь иначе, как с величайшими усердием и трудом.

597

См.: V.14.

8. 1. Это та дорога, которую ищут философы, но не могут найти, потому что ищут ее на земле, где ее быть не может. 2. И вот они блуждают, словно в огромном море, и не ведают, куда их уносит, ибо ни пути они не имеют, ни проводника. 3. А искать эту дорогу жизни следует так же, как в открытом море ищут путь корабли. Ведь они, если не видят никакого небесного света, плывут неизвестным курсом. 4. Всякий же, кто хочет держаться правильного пути в жизни, должен не на землю смотреть, а в небо, и, как я бы сказал более ясно, должен следовать не за человеком, а за Богом, служить не тем земным идолам, а небесному Богу, обращать все не к телу, а к душе, трудиться не ради этой жизни, а ради жизни вечной. 5. Итак, если ты постоянно будешь устремлять глаза в небо и смотреть туда, где восходит солнце, и если ты увидишь в нем как бы путеводителя своей жизни, то ноги сами собой отправятся в путь, и тот небесный свет, который для здоровых душ является более ярким солнцем, чем то, которое мы воспринимаем смертной плотью, так будет тобою [верно] править, так [точно] вести тебя, что приведет к высшей пристани мудрости и добродетели без какого-либо скитания. 6. Итак, следует принять закон Божий, чтобы он наставил нас на этот путь, тот святой и небесный закон, который Марк Туллий в третьей книге О государстве воспел чуть ли не божественным голосом. Чтобы много не говорить, я приведу его слова: 7. «Истинный закон — это разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое, приказывая, призывает к исполнению долга, запрещая же, отпугивает от преступления. Оно, однако, ничего, когда это не нужно, не приказывает честным людям и не запрещает им и не воздействует на бесчестных, приказывая им что-либо или запрещая. 8. Предлагать полную или частичную отмену этого закона — кощунство. Сколько-нибудь ограничивать его действие — не дозволено. Отменить его полностью невозможно, и мы ни постановлением сената, ни постановлением народа освободиться от этого закона не можем. И нечего нам искать Секста Элия, чтобы он разъяснил и истолковал нам этот закон. 9. И не будет одного закона в Риме, другого — в Афинах, одного — ныне, другого — в будущем. Нет, на все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей — Бог, создатель, судья и автор закона. Кто не понравится Ему, тот будет беглецом от самого себя и, презрев человеческую природу, тем самым понесет величайшую кару, хотя и избегнет других мучений, которые таковыми считаются». [598] 10. Какой знающий таинство Божие мог бы столь ясно объяснить закон Божий, как выразил его этот человек, весьма далекий от представления об истине? Я же считаю, что тех, кто говорят истинное, будучи несведущими, следует воспринимать как бы пророчествующими под вдохновением некоего духа. 11. Если бы Цицерон так же, как он, постиг силу и смысл священного закона, открыл бы и объяснил, на каких основаниях зиждется этот закон, он бы выступил не в качестве философа, а в качестве пророка. 12. Поскольку же он не мог этого сделать, это следует сделать нам, кому этот самый закон дан Тем единственным Учителем и всеобщим Правителем — Богом.

598

Цицерон. О государстве. Ш.22.33.

9. Первая глава этого закона — знать Самого Бога, одному Ему подчиняться, одного Его почитать. Ибо [в действительности] не может владеть разумом тот человек, кто не знает Бога, Родителя души своей, что является высшим грехом. Это неведение приводит к служению другим богам, преступнее которого ничего не может быть. 2. Отсюда уже скорый шаг к злодеянию через незнание истинного блага, поскольку Бог, Которого [грешник] не хочет знать, является источником добра. Даже если человек пожелает следовать справедливости, все же, не будучи сведущ в божественном праве, он примет законы своего племени, словно они являются истинным правом, законы, которые при всех обстоятельствах измыслила не справедливость, а выгода. 3. И в самом деле, почему у всех народов приняты различные и отличающиеся одни от других законы, но каждое племя установило для себя то, что оно признало полезным для себя? 4. В какой же мере польза расходится со справедливостью, дает понять сам римский народ, который, объявляя войны при посредстве фециалов, [599] нанося обиды [якобы] законным путем и всегда желая чужого и [в конечном итоге] захватывая его, завладел всем миром. [600] 5. В самом деле, они считают себя справедливыми, если ничего не совершают вопреки своим законам, что, однако, может быть приписано и страху, когда, боясь сущих наказаний, они воздерживаются от преступлений. 6. Но допустим, что они по природе или, как сказал бы поэт, по доброй воле совершали то, что заставляли делать законы. Неужели потому они справедливы, что подчинялись установлениям людей, которые сами и заблуждаться могли, и быть несправедливыми, как знаменитые создатели двенадцати таблиц, или, по крайней мере, приноравливались к выгоде государства сообразно требованиям времени?

599

Фециалы — члены жреческой коллегии в Риме, в чье ведение входили вопросы объявления войны и заключения мира или договоров с иными государствами.

600

См.: Цицерон. О государстве. III. 12.20.

7. Итак, одно является гражданским правом, которое повсюду различно сообразно нравам, другое является истинной справедливостью, которую Бог установил для всех одинаковой и простой. Кто же не знает Бога, необходимо не знает и самой справедливости. 8. Но предположим, что могло случиться так, что кто-то благодаря естественному и врожденному благу достиг истинных добродетелей, каким был, как мы слышали, Кимон у афинян, который и неимущим раздавал подаяния, и слабых поддерживал, и нагих одаривал одеждами. [601] Но поскольку он не имел того единственного [блага], которое является величайшим, т. е. знания Бога, то все те блага были бесполезны и пусты, так что он напрасно старался в совершении их. 9. Ибо вся справедливость его подобна человеческому телу, лишенному головы. Хотя в нем все члены находятся на своих местах, сохраняя его фигуру и внешность, все же, поскольку оно не имеет того, что превыше всего, это тело лишено и жизни, и всякой способности чувствовать. 10. Таким образом, те члены имеют только форму членов, но не имеют ценности, так же как голова без тела. Ей подобен тот, кто хотя знает Бога, все же живет несправедливо, ибо он имеет то единственное [благо], которое является высшим, но впустую, так как лишен добродетелей, как голова — членов тела. 11. Итак, чтобы тело было живым и чувственным, необходимы и познание Бога, как голова, и все добродетели, как тело. Так вот, человек может быть совершенным и живым, но все же вся сущность его в голове, которая хотя и не может существовать без всех членов, все же способна обходиться без некоторых из них. 12. И хотя он будет больным и немощным существом, все же будет живым, как тот, кто знает Бога и грешит в некоторых делах, ибо Бог допускает возможность греха. Итак, без некоторых членов можно жить, но без головы никак нельзя. 13. Это доказывает, что философы, хотя по природе добры, все же ничего не знают и ничего не понимают. Все их учение и добродетель без головы, так как они не ведают Бога, Который является главой добродетели и учения. Кто не знает Его, хотя и видит, но слеп, хотя и слышит, но глух, хотя и говорит, но нем. 14. Когда же человек познает Творца и Родителя мира, тогда и начнет и видеть, и слышать, и говорить. Ибо он обретет голову, которая содержит все органы чувств, т. е. и глаза, и уши, и язык. 15. В самом деле, видит тот, кто очами сердца взирает на истину, в которой заключен Бог, и на Бога, в Котором заключена истина; тот слышит, кто в душу свою впускает божественные речи и предписания, дарующие жизнь; тот говорит, кто, рассуждая о небесном, толкует о добродетели и могуществе единственного Бога.

601

Ср.: Цицерон. Об обязанностях. II. 18.64.