Творения

7. Но, как я уже говорил, смысл мудрости в обуздании не страстей, а их причин, так как страсти возникают извне, и не им непосредственно нужно надевать упряжь, поскольку и незначительные страсти могут быть при великом преступлении, и большие — вне преступления. Но страсти должны проявляться в соответствующее время, ситуации и месте, чтобы страсти, которыми можно пользоваться правильно, не стали пороками. 8. Ведь как благом является идти верно, а бедой — блуждать, так и возбуждать страсти при верных обстоятельствах является благом, а при неверных — злом. 9. В самом деле, влечение, если оно проявляется в отношении законного супруга, пусть даже оно пылкое, не несет в себе греха, если же оно проявляется в отношении другого человека, пусть даже незначительно, является большим прегрешением. 10. Итак, не является прегрешением ни гневаться, ни жаждать, ни проявлять влечение, но прегрешением является быть гневливым, жадным, похотливым. Ибо тот, кто гневлив, гневается также и на то, на что не следует гневаться, или тогда, когда гневаться не должно; тот, кто жаден, жаждет также и то, чего нельзя; тот, кто похотлив, сладострастен также в отношении того, к кому проявлять влечение противоречит законам. 11. Итак, все рассуждение должно сводиться к тому, что, поскольку силу этих страстей невозможно сдержать, да и не нужно сдерживать, ибо они от рождения даны для исполнения жизненных функций, нужно стремиться на правильную дорогу, чей путь лишен ошибок и рисков.

17. 1. Однако я стремлюсь продолжить дальше изобличение, поскольку рассмотрение вопроса показывает: то, что философы считали пороками, не только пороками не являются, но и оказываются великими добродетелями. Из них ради их же убеждения я возьму то, что, как я считаю, непосредственно относится к делу. 2. Страх или боязнь они помещают в число великих пороков и считают их немощью души, противоположность которых — смелость; если у человека была бы смелость, то не было бы никакого места страху. 3. Неужели же кто-то верит, что может быть так, чтобы тот же самый страх оказался великой смелостью? Вовсе нет. Ведь никому не кажется, что природа потерпела бы то, чтобы нечто превращалось в свою противоположность. 4. Однако я без какого-либо выразительного умозаключения, как это делает у Платона Сократ, который заставляет тех, с кем ведет спор, признать то, что они отрицали, но очень просто покажу, что великий страх является великой добродетелью. 5. Никто не станет сомневаться, что боязнь бедности, изгнания, тюрьмы или смерти является пороком слабой и робкой души; всякий, кто не страшится этого, считается весьма смелым человеком. Кто же боится Бога, тот совершенно ничего не боится. 6. Для доказательства этого не нужны аргументы. Ведь повсюду известны и до сих пор по всей земле видны истязания почитателей Бога, в ходе которых придумываются новые невиданные способы пыток. 7. И действительно, о видах смерти душа даже вспоминать боится, когда истязание лютых зверей свирепствует больше самой смерти. Но все же счастливая и неодолимая терпеливость переносит эти страшные страдания тел без всякого стона. 8. Эта добродетель являла всем народам, провинциям и самим мучителям великое чудо, когда терпеливость одерживала верх наджестокостью. 9. Но эту добродетель создал именно страх перед Богом. Итак, страх, как я говорил, нужно не искоренять, как стоики, и не умалять, как хотят перипатетики, но направлять на верную стезю, и нужно избавляться от боязней, но так, чтобы осталась только эта одна, [т. е. перед Богом]. Она, поскольку является законной и правильной, единственная делает так, чтобы все прочие страхи не могли быть сильны.

10. Вожделение они также перечисляют среди пороков, но если жаждать то, что является земным, это порок, то жаждать небесное — это добродетель. Ведь кто жаждет обрести справедливость, Бога, вечную жизнь, непреходящий свет и все, что Бог обещает человеку, тот презирает земные богатства, почести, господство и саму власть. 11. Стоик, пожалуй, скажет, что нужно с желанием идти к обретению этого, а не с жадностью. Напротив, желать недостаточно. Ибо желают многие, но когда появляется телесная боль, желание исчезает, а вот вожделение остается. Если оно делает так, что все то, что стяжается другими, презирается, то это высшая добродетель, ибо является матерью воздержанности. 12. И потому мы должны скорее сделать так, чтобы страсти, дурно пользоваться которыми является пороком, мы обратили в правильное русло. 13. Действительно, те возбуждения души подобны запряженной колеснице, главная обязанность возничего которой состоит в том, чтобы знать правильную дорогу. Если он будет держаться правильной дороги, пусть даже ехать он будет и быстро, не попадет в беду, если же будет плутать, пусть даже двигаться он станет медленно и осторожно, то или выедет на ухабы, или свалится в овраг, или по меньшей мере приедет туда, куда не нужно было. 14. Так та колесница жизни, которая везется страстями, словно быстрыми лошадьми, если держится правильной дороги, то правильно исполняет свою обязанность. Стало быть, страх и вожделение, если они обращены к земле, становятся пороками, если же к божественному, то добродетелью.

15. Бережливость они, напротив, включают в состав добродетели. Если она является рвением к обладанию, то не может быть добродетелью, так как полностью направлена на приумножение и сохранение земных богатств. Мы же высшее благо не связываем с телом, но суть его связываем со спасением души. 16. Если же, как я учил выше, [632] совершенно не следует беречь имущество, чтобы проявлять человечность и справедливость, то быть бережливым не является добродетелью. Понятие это сбивает с толку и вводит в заблуждение подобием добродетели. 17. Ведь умеренность хотя и является воздержанностью в наслаждениях, все же представляет собой порок, потому что проистекает из любви к обладанию, ибо следовало бы воздерживаться от наслаждений и в то же время не скупиться в деньгах. Ведь скупо, т. е. умеренно, тратить деньги — это своего рода мелочность души, которая или заранее боится, как бы не перестало хватать денег, или отчаялась вновь их обрести, или не в состоянии презреть земное. 18. Но те философы, наоборот, зовут расточительным того, кто не бережет свое имущество. В самом деле, они так отличают щедрого человека от расточительного: щедрым является тот, кто дает достойным, когда это нужно и сколько нужно, расточительным же тот, кто дает недостойным, без особой необходимости и без учета своего имущества. 19. Что же? Назовем ли мы расточительным того человека, который ради сострадания подаст нуждающемуся на пропитание? Напротив, крайне важно, щедр ли ты к развратницам из-за похоти своей или к несчастным из-за человечности, растащат ли твои деньги сводни, игроки в кости и прелюбодеи или ты обратишь их на благочестие и во имя Бога, бросишь ли ты их на благо чрева и глотки или поместишь в сокровищницу добродетели. 20. Стало быть, как пороком является растрачивать деньги на дурное, так добродетелью является растрачивать на благое. Если добродетель — не жалеть богатств (которые могут быть вновь нажиты), чтобы сохранить человеческую жизнь (которую нельзя вновь получить), то бережливость является пороком. А потому я не иначе бы как больными назвал тех, кто человека, это доброе и общественное [по природе своей] животное, лишает его собственного имени, 21. тех, кто, уничтожив страсти, на которых зиждется вся человечность, хотят довести человека до полного оцепенения ума, стараясь освободить его от побуждений и, как они говорят, вернуть ему покой и безмятежность. 22. Этого не только не может быть, поскольку сила и суть ума в движении, но это даже не нужно. Ведь как стоячая и безмятежная вода нездорова и мутна, так и безмятежная и недвижимая душа бесполезна даже для самой себя и не может сберечь жизнь, так как ничего не будет ни предпринимать, ни думать. В самом деле, размышление — это не что иное, как движение ума. 23. Наконец, те, кто защищают такую вот безмятежность души, хотят лишить душу жизни, так как жизнь энергична, а покойна лишь смерть.

632

См.: VI. 12.

24. Кое-что философы правильно относят к числу добродетелей, но не понимают их границ. Добродетелью является твердость, но она не в том, чтобы мы были стойки в отношении тех, кто чинит несправедливость (в действительности, им следует уступать; почему так нужно делать, я скоро объясню), [633] а в том, чтобы мы, несмотря на всякие угрозы и пытки, противились тем, кто приказывает нам поступать вопреки Закону Божиему и справедливости, дабы предписаниям Божиим мы не предпочитали приказы человека. 25. Также добродетелью является презрение к смерти. Но оно не в том, чтобы мы жаждали ее и добровольно отдавались ей, как часто поступали многие великие философы, что является преступлением и злодеянием, но в том, чтобы мы, принуждаемые оставить Бога и отказаться от веры, предпочитали принять смерть. Она в том, чтобы мы защищали свободу от глупой и безрассудной жестокости и всем угрозам и страхам мира бросали вызов непоколебимостью души. 26. Так возвышенным и неодолимым сердцем мы попираем боль и смерть, которую другие боятся. В этом добродетель, в этом истинная твердость, в том только она состоит и проявляется, когда никакой страх и никакая сила не могут отвратить нас от Бога. 27. Итак, верно знаменитое высказывание Цицерона. Не может быть ни одного справедливого человека, говорит он, который бы не боялся ни смерти, ни боли, ни изгнания, ни бедности. [634] 28. Также у Сенеки в книгах моральной философии сказано: «Тот является достойным человеком, кто не выделяется апексом, пурпуром или окружением ликторов, но кто уважаем и без всякой власти; кто не испугается при приближении смерти, будто увидев нечто неожиданное; кто, если ему суждено испытать телесные пытки, гореть на огне или быть распятым, думает не о страдании, а о достойном перенесении его». 29. Кто же чтит Бога, тот терпит это и не страшится этого, а стало быть, тот справедлив. Из этого получается, что всякий, кто чужд религии единого Бога, совершенно не может знать и определить ни сути добродетели, ни ее точных границ.

633

См.: VI.18.12.

634

См.: Цицерон. Об обязанностях. II. 11.38.

18.1. Но оставим философов, которые либо совершенно ничего не знают и заявляют об этом как о высшем знании, либо не видят того, что знают, либо, поскольку считают, что знают то, чего в действительности не знают, ведут себя дерзко и неразумно. 2. Итак (возвращаясь к теме разговора), поступим же мы, кому единственным открыта истина Богом и с неба ниспослана мудрость, так, как велит нам наш даритель света — Бог. Поддержим же друг друга и благодаря взаимной помощи будем переносить тяготы этой жизни. И все же, если совершим что-то хорошее, не будем стяжать за это славу. 3. Ведь Бог учит, что тот, кто поступает по справедливости, не должен быть хвастлив, чтобы не показалось, будто он вершит справедливость не столько подчиняясь повелениям небес, сколько стараясь понравиться своей человечностью, и чтобы обретал в награду [он себе] не славу, которой домогался, а небесное и божественное вознаграждение.

4. Прочему из того, что должен соблюдать почитатель Бога, следовать не трудно, когда постигнуты эти добродетели. Он никогда не должен лгать ради того, чтобы обмануть и принести вред. 5. Ибо нельзя тому, кто постигает истину, быть в чем-нибудь лживым и отступать от той самой истины, которой он следует: на этой дороге нет места лжи. 6. Поэтому истинный и верный путник должен не только сказать то, что знаменитый Луцилий:

Лгать приятелю и другу мне совсем не свойственно, [635]

635

Луцилий. Сатиры. XXVI.29.

но и должен считать, что ему нельзя лгать даже недругу и незнакомцу, и никогда не должен он допускать, чтобы язык, глашатай души, расходился с чувством и мыслью. 7. Если служитель Бога даст кому-нибудь взаймы денег, то он не должен брать процентов, чтобы милосердие, которое проявляется в нужде, осталось незапятнанным и чтобы совершенно удерживать себя от чужого. 8. В том он должен быть ревностен, чтобы совершенно не беречь своего имущества, делая добро. Получать же больше, чем давать, это несправедливо. Тот, кто поступает так, некоторым образом помышляет, чтобы нажиться на чужой нужде. 9. Праведный же человек никогда не должен упускать случая для проявления милосердия и не должен позорить себя какой-либо выгодой, но должен стремиться к тому, чтобы помощь его вся без остатка пополнила число его добрых дел. 10. Да не примет он подношения от бедняка, чтобы если вдруг даст когда-нибудь ему что-то в подарок, дар этот выглядел тем более добрым, что он безвозмезден. Злоречивому он должен отвечать добрым словом, а сам никогда не должен сквернословить, чтобы дурное слово не вырывалось из уст человека, который чтит слово доброе. 11. И должен он также стремиться, чтобы по собственной вине не обрести себе недруга. А если появится кто-то столь дерзкий, кто причинит несправедливость доброму и честному человеку, ее следует снести кротко и спокойно и не брать на себя отмщение за обиду, а оставить несправедливость на суд Божий. 12. Он всегда и повсюду должен сохранять невинность. Это правило должно способствовать не только тому, чтобы человек сам не чинил несправедливость, но чтобы не мстил за причиненную ему. Ибо есть великий и справедливейший Судия, Который все взвесит и оценит. Его должно предпочитать человеку, чтобы Он судил по — своему; приговора Его никто не может избежать и укрыться от него под какой бы то ни было защитой. 13. Вот и получается, что праведный человек всеми презираем и, поскольку сам он не может защитить себя, кажется слабым и бессильным, а того, кто мстит врагу, считают смелым и решительным, его все боятся и уважают. 14. Хотя добрый человек может принести многим пользу, однако уважают того, кто может причинить вред, а не пользу. Но людская порочность не может испортить праведного человека, если он всегда будет вершить добро и никогда не будет делать дурного, и не может сделать так, чтобы он перестал повиноваться Богу и предпочел презреть Его.

15. Цицерон в тех же самых книгах Об обязанностях говорит: «Но если кто-нибудь захочет уяснить себе сложное понятие о своей душе, то он сразу придет к заключению, что добрый муж — тот, кто приносит пользу кому только может и не причиняет вреда никому, кроме тех, кто вынудил его несправедливостью». [636] 16.0, сколь простую и правильную мысль он испортил прибавлением пары слов! В самом деле, зачем понадобилось прибавлять «кроме тех, кто вынудил его несправедливостью», чтобы к доброму мужу приклеить, словно безобразный хвост, порок и сделать его непричастным терпеливости, которая является величайшей из всех добродетелей? 17. Он сказал, что добрый муж будет причинять вред, если его вынудят. Уже потому тот муж с необходимостью утратит имя доброго человека, что станет причинять вред. В самом деле, отвечать несправедливостью — не меньшее зло, чем приносить ее. 18. Ведь откуда бы рождались между людьми ссоры, откуда возникали бы борьба и войны, если бы великие бедствия не приносила с собой нетерпимость, когда на злобу отвечают злобой? 19. Если же злобе ты противопоставишь терпимость, добродетели вернее которой не существует, и достойнее которой ничего не может быть обретено человеком, то дерзость сразу же погаснет, как будто бы ты на огонь выльешь воду. Если провоцирующая злоба получит вдруг себе в товарищи нетерпимость, то она вызовет, словно в огонь будет добавлено масло, такое пламя, что его никакая вода не погасит, а только кровопролитие. 20. Итак, в терпимости заключен великий смысл, который у доброго человека отнял мудрец Цицерон. Ведь только она делает так, чтобы не происходило ничего плохого. Если бы она была присуща всем, в человеческих отношениях не было бы никакого преступления и никакой злобы. 21. Что для доброго мужа может быть столь же гибельным и столь же вредным, как давать волю гневу, который лишает его не просто имени доброго человека, но и имени человека вообще, поскольку причинять вред другому, как Цицерон и сам весьма правильно говорит, не соответствует природе человека? [637] 22. Ведь и домашнее животное, если ты его раздразнишь, ударит или копытом, или рогами, а змеи и дикие звери, если ты не будешь гнаться за ними, чтобы убить, не принесут тебе вреда. Так и, чтобы вернуться к примеру людей, невежественные и необразованные люди, если когда-нибудь претерпят несправедливость, приходят в слепую и безумную ярость и пытаются отомстить тем, кто их обидел. 23. Чем же мудрый и добрый муж отличается от злых и неразумных людей, если не тем, что имеет непоколебимую терпимость, которой лишены глупцы, если не тем, что он может управлять собой и умерять свой гнев, который те глупцы не в состоянии обуздать, поскольку лишены добродетели? 24. Но, очевидно, Цицерона ввело в заблуждение то обстоятельство, что, говоря о добродетели, он полагал, что добродетелью является обретение победы в какой-либо борьбе. При этом он никак не мог увидеть, что человек, поддающийся ярости и гневу, дающий волю тем страстям, которым, скорее, следует противодействовать, и устремляющийся на все, на что ни провоцировала бы его злоба, не следует добродетели. 25. Ведь тот, кто старается ответить на несправедливость, берется подражать тому, от кого пострадал. Тот же, кто подражает злому человеку, никак не может быть добрым. 26. Итак, парой слов Цицерон отнял у доброго и мудрого человека две великие добродетели — невинность и терпимость. Однако, поскольку, как передает Саллюстий сказанное Аппием, Цицерон занимался «собачьим красноречием», [638] то хотел, чтобы человек жил по образу собаки и огрызался в ответ на обиду. 27. Откуда удобнее получить пример того, насколько пагубна эта отплата за обиду и какие обычно она производила бедствия, если не из печальнейшей участи самого учителя, который, пока стремился следовать этим наставлениям философов, погубил самого себя? 28. Ибо если бы раздраженный несправедливостью он проявил терпимость, когда бы знал, что не обращать внимания и сносить обиду свойственно доброму мужу, и если бы нетерпимость, легкомысленность и безрассудство не произносили те знаменитые речи, подписанные чужим именем, то никогда бы не обагрил он кровью своей головы ростральную трибуну, на которой он прежде блистал, и никогда бы та проскрипция не разрушила республику. [639] 29. Итак, разумному и доброму мужу не подобает воевать и подвергать себя опасности, ибо побеждать не в нашей власти и исход всякой борьбы сомнителен, но разумному и хорошему человеку подобает уничтожать не противника, что не может происходить без преступления и без риска, но саму борьбу, чего можно добиться с пользой и по справедливости.

636

Цицерон. Об обязанностях. III. 19.76.

637

Там же. III.5.25.

638

См.: Sail. Hist. 11.37.

639

Лактанций говорит о последних годах Цицерона, когда он выступил в защиту республиканских традиций со своими знаменитыми филиппика — ми, обличающими Антония. Во времена второго триумвирата Цицерон был включен в проскрипционные списки и был убит 7 декабря 43 г. до н. э. Отсеченные руки и голова Цицерона были привезены в Рим и выставлены на трибуне над рострами. См.: Плутарх. Цицерон. 48–49.

30. Итак, обладать терпимостью является высшей добродетелью. Чтобы праведный человек достиг ее, Бог, как было выше сказано, [640] захотел, чтобы праведник презирался как слабый. Ведь если бы праведник не истязался несправедливостями, то не было бы видно, насколько он тверд в сдерживании себя. 31. Если же, раздраженный несправедливостью, он начинает преследовать обидчика, то он уже побежден. Кто же разумом сдерживает этот порыв, тот, конечно, владеет собой и может собой управлять. 32. Эта способность сдерживать себя правильно называется терпимостью, это единственная добродетель, которая противостоит всем порокам и страстям. Она приводит взволнованную и взбудораженную душу в безмятежное состояние, успокаивает и возвращает человека в себя. 33. Поскольку же невозможно и бесполезно противодействовать природе, чтобы мы совсем не раздражались, нужно успокаиваться раньше, чем раздражение приведет к причинению вреда, что может произойти очень быстро. Бог предписал: солнце да не зайдет во гневе вашем, [641] чтобы не исчез свидетель нашей ярости. 34. Наконец, Марк Туллий, вопреки своему предписанию, о котором я чуть раньше сказал, [642] поставил в число великих достоинств способность забывать несправедливость. «Я уповаю на тебя, — сказал он Цезарю, — на тебя, который не забывает обычно ничего, кроме несправедливости». [643] 35. Если же это совершил человек весьма далекий не только от небесной, но и от общественной и гражданской справедливости, то насколько чаще так должны поступать мы, которые являемся как бы претендентами на бессмертие?

640

См.: VI.18.13.

641

Еф. 4.26.

642

См.: VI.18.15.

643

Цицерон. В защиту Лигария. 12.35.

19.1. В то время как стоики пытались искоренить у человека страсти как [некие] болезни, перипатетики, наоборот, не только сохраняли страсти, но и защищали их, говоря, что в человеке нет ничего, что не было бы создано великим разумом и Провидением. Это [было бы] правильно, если бы они знали пределы каждой страсти отдельно. 2. Вот они говорят, что тот же самый гнев является точильным камнем доблести, что будто бы никто смело не сражался бы с врагом, если бы не был охвачен гневом. 3. Этим они прямо показывают, что не знают ни что собой представляет доблесть, ни зачем Бог дал человеку гнев. Если гнев дан нам для того, чтобы мы использовали его для убийства людей, то что ужаснее человека, что более похоже на диких зверей, чем то животное, которое Бог создал для общественной жизни и невинности? 4. Итак, существуют три страсти, которые неистовых людей приводят ко всякому злодеянию: гнев, жадность и похоть. Мало того, поэты говорили, что есть три Фурии, которые взбудораживают умы людей: гнев требует мести, жадность — богатств, похоть — наслаждений. [644] 5. Но всем им Бог определил четкие границы. Если страсти перейдут их и станут слишком велики, то они с необходимостью исказят [человеческую] природу и превратятся в [ее] болезнь и пороки. Каковы же эти границы, определить совсем нетрудно. 6. Жадность дана нам для стяжания того, что необходимо для жизни, вожделение — для продолжения рода, страсть гнева — для сдерживания тех грехов, которые в нашей власти, а именно, чтобы в более строгой дисциплине приучать младшее поколение к честности и справедливости. Если молодежь не сдерживать страхом, то произвол родит дерзость, которая приведет ко всяким гнусностям и злодеяниям. 7. И вот как необходимо и правильно использовать гнев в отношении младших, так пагубно и нечестиво в отношении равных. Нечестиво, потому что оскверняется человеческая суть, пагубно, потому что люди, вступающие в борьбу, либо убивают [другого], либо гибнут [сами]. 8. Какой же, как я говорил, смысл в том, зачем человеку была дана страсть гнева, можно понять из предписаний Самого Бога, Который повелевает, чтобы мы не раздражались сквернословами и людьми, причиняющими вред, а власть свою неустанно проявляли лишь в отношении младших. То есть чтобы мы грешащее молодое поколение исправляли усердным бичеванием, дабы чрезмерной любовью и излишним снисхождением мы не толкали их ко злу и не воспитывали для пороков. 9. Но люди, не знающие сути и не видящие смысла, эти страсти, которые были даны человеку для благого использования, исторгали или толковали шире, чем требует смысл. Отсюда неправедная и нечестивая жизнь. 10. Они гневаются в отношении равных: отсюда проистекают раздоры, изгнания и все виды преступлений. Они проявляют сладострастие единственно для получения наслаждений: отсюда происходят разврат, измены и всякое распутство. 11. Всякий же, кто загоняет те страсти внутрь их границ, чего не могут делать люди, не знающие Бога, выдержан, тверд и справедлив.

644

См.: Цицерон. Тускуланские беседы. III. 11.25.