Твой маленький монстр

Я в тупике. Он необыкновенный, запретный, желанный, но такое откровение Рината только рассмешит. Я, наверное, никогда не решусь подобное озвучить. Вместо правды, отвечаю по всем канонам установленного между нами жанра:

— А ты — никакой. Обычный тролль, пора бы запомнить.

Слова срываются на удивление легко, будто и не кроется за ними целая вселенная разъедающей тоски и невысказанных признаний. Словно и не замирает сердце от его холодного: «Вот и чудненько, кикимора».

— Готов?

— Ага. Не видишь, перед тобой переодетый в Ромео тролль.

Ринат говорит небрежно, с лёгкой досадой, впрочем, как и всегда. А мне становится дурно. Мое гипертрофированное желание быть ему нужной настойчиво требует разозлить, закричать, ударить. Хоть как-нибудь вывести братца на эмоции, чтобы обнажить его скрытые под хитиновым панцирем чувства, но я отчаянно стараюсь побороть этот порыв. Слепому ясно, что он злится, только смотрит иногда с такой требовательной жадностью, что кажется, получив хоть крупицу надежды, его уже будет не остановить. Знать бы наверняка, призналась бы не раздумывая. Но он — скала, а я молчу. Потому что спросить в лоб в рамках наших взаимоотношений будет неуместно.

— В монаха, — поправляю Рината, становясь напротив. — Ромео был переодет в монаха.

Мой взгляд упирается куда-то ему в плечо, избегая жалящего безразличия разноцветных глаз. Болезненного безразличия, которое не отпускает ни в мечтах, ни во снах.

— Да по барабану, давай скорее покончим с этим.

Раздражение Рината вполне предсказуемо. Но вот он начинает читать и смотрит прямо в глаза так проникновенно и чувственно, что я забываю дышать:

— Я ваших рук рукой коснулся грубой.

Чтоб смыть кощунство, я даю обет:

К угоднице спаломничают губы

И зацелуют святотатства след.

Проклятье! Его близость пробирается волнующей щекоткой под вмиг огрубевшую и раздражающую кожу ткань платья, а голос звучит так многообещающе, что я кусаю губы, боясь даже вникать в природу этих ощущений.

Я отвечаю, с трудом контролируя собственный голос, в отчаянной попытке скрыть пробудившуюся чувственность, за целомудренностью требуемых слов.

— Святой отец, пожатье рук законно.

Пожатье рук — естественный привет.

Паломники святыням бьют поклоны.

Прикладываться надобности нет.

Ринат плотоядно улыбается. Коварный змей-искуситель, он совершенно несогласен с мнением Джульетты, а я, кажется, начинаю осознавать, что именно заставило молодую девушку пожертвовать положением, деньгами, молодостью — всем. И недавнее осуждение вдруг кажется до нелепого неуместным, когда я честно признаю собственную зависимость.

— Однако губы нам даны на что-то? — срывается на шёпот Ринат.

О да, братец, я помню, каждый чёртов миг…

Мой взгляд тоскливо очерчивает насмешливый изгиб его губ, пряность которых я лучше бы никогда не узнавала. Думает ли он сейчас о том же? Почему-то я уверенна, что да, и это знание тупыми ножницами кромсает мою выдержку.

— Святой отец, молитвы воссылать,

— Так вот молитва: дайте им работу.

Склоните слух ко мне, святая мать.

— Я слух склоню, но двигаться не стану.

— Не надо наклоняться, сам достану.

Прикосновение его губ к моей руке — призрачное, почти неосязаемое. Как луч солнца зимним днём или безнадёжный вздох влюблённого. Ринат замолкает, не выпуская моих пальцев, гладит их невыразимо бережно и нежно, но глаза его при этом полыхают агонией.

Я больше не дышу.

Он медленно сглатывает и зачарованно склоняется к моему лицу.

Слишком близко. Я передёргиваюсь всем телом от приступа накатившего вдруг ужаса, не успев скрыть от него внезапную неприязнь. Всё возвращается на свои места: пронизанная возвышенной печалью мелодия смолкает, я вновь запутавшаяся в себе, до чёртиков напуганная девушка, а Ринат… он всё ещё близко и вместе с тем дальше, чем когда-либо.

— В топку всё. Бред какой-то, а не пьеса. Как видишь, сестрица, из меня не ахти какой Ромео!

Дверь всё-таки закрылась. Захлопнулась за его спиной.

И, судя по кольнувшей боли, прищемила моё сердце.

Позвони…

Перед театральной студией, в которой занимается Карина, разбит небольшой сквер. Ничего выдающегося, обычный, среднестатистический спутник спальных районов. Наверняка вечерами здесь яблоку негде упасть от количества ребятни и вышедших подышать воздухом пенсионеров. Сегодня же всех разогнала непогода. Нерешительный дождь, который занудно накрапывал с середины прошлой недели, отважился, наконец, пролиться полноценным ноябрьским ливнем. Косые потоки ледяной воды щедро омывают тротуары и лавочки, заливают одежду, нагло врываясь под зонт и хлестая по озябшим пальцам. Онемевшие руки словно принадлежат постороннему, отчего безуспешные попытки унять дрожь выглядят донельзя абсурдно, особенно если учесть, что дрожу я не от холода, а от страха.

Похоже, я действительно поехал умом. Боюсь потерять ту, которую никогда не посмею назвать своей. Нелепо, бестолково, и тем не менее…

Не знаю, откуда взялась уверенность, что Снежинской грозит опасность, но для меня это так же очевидно, как то, что земля круглая, а я — жалкий влюблённый пацан. От сестрицы с самого начала одни неприятности. Гнев и злость давно стали мне средой обитания, но я без Карины как чёртова рыбка в аквариуме — стоит слить воду и та сдохнет.

Кто если не Карина вправит мои поехавшие мозги на место? Великодушно напомнит, чьи деньги еженедельно поступают на мою карточку, избавляя тем самым от соблазна их потратить. Она закалила мой характер, воспитала независимость. Глупо отрицать, частично меня содержит отчим, за что я ему признателен и когда-нибудь обязательно отплачу.

А вот и моя малышка, звонит куда-то, стоя под козырьком. Осталось дождаться пока приехавшее на вызов такси увезёт Карину домой. Несмотря на собачий холод, хочется, чтобы машина где-нибудь задержалась, я соскучился. Весь вечер крутился у двери в её комнату, стараясь убедить себя, что всё в порядке. Ничего подобного, порядком моё состояние даже не пахнет. Я одержим. С нездоровой жадностью всматриваюсь в высокую фигурку, восхищаюсь каскадом распущенных волос, мечтая ещё разок зарыться в них руками. Помыслы о большем для меня под запретом.

Остановившееся поодаль такси бесцеремонно обрывает приятные фантазии. Что ж, по крайней мере, мои страхи оказались беспочвенными, можно смело уходить, но вопреки принятому решению, остаюсь стоять на месте. Слежу как Карина максимально быстро, стараясь не промокнуть до нитки, перебегает дорогу, проворно открывает дверцу, однако садиться в машину отчего-то не спешит, недоверчиво пятится, а потом вообще срывается в сквер, срезая путь прямиком через размытую дождём клумбу.

Из авто вслед за Снежинской выскакивают шестёрки Лещинского — мои вчерашние знакомые. Вид бандитских физиономий тут же отзывается ноющей болью в боку, но я, сжав челюсти, бросаюсь наперерез. Мне совсем непонятен смысл происходящего. Зачем Олегу проблемы с законом? И главное для чего понадобилась Карина?