Твой маленький монстр

— Прекрати себя жалеть, вроде не тупая, — не выдержав обвинений, срываюсь на рык. Карину понять можно, но речь-то о моём отце! Я его продолжаю любить и… ненавижу. Противоречия рвут на части. — Думаешь так легко пустить себе пулю в голову?! Мы все не без греха, и за свой проступок он заплатил жизнью, причём не твоей, заметь. Отец спас тебя, разве это трусость?! Мы ведь оба прекрасно знаем как бы поступила ты, окажись на его месте. Определенно не стала бы заморачиваться! Или я не прав?

— Я бы на его месте никогда не оказалась!

— Не зарекайся, Карина. А все твои так называемые причуды — заслуга твоего же эгоизма.

— Один ты в белом пальто стоишь красивый!

— Успокойся. Хватит! — мне удаётся обездвижить её, и свободной рукой передать притихшему водителю деньги. — Сдачи не надо.

— Удачи, парень! — кричит из окна машины довольный чаевыми таксист, прежде чем сорваться с места.

Прозвучавшее пожелание действует на упирающуюся Карину подобно красной тряпке на быка. Она снова смеётся — хрипло, с надрывом, сквозь крупные злые слёзы, отчего становится не по себе, опыта в борьбе с истериками у меня никакого, да и самого порядком трясёт под насквозь промокшей одеждой.

— Пошли, простудишься, — пытаюсь взять Снежинскую под локоть, чтоб довести до квартиры, и там уже, в спасительном тепле или разобраться с её состоянием, или, на худой конец, продолжить выяснять отношения.

— Отвали! — вырывается моя фурия, обиженно полыхая глазами.

Как же она порою бесит!

С горем пополам мне удаётся затащить брыкающуюся девушку в лифт, мысленно благодаря друга Владимира Викторовича за вовремя стукнувший юбилей, на который укатили наши родители. Однако спокойно подняться на свой этаж нам, очевидно, не суждено, истерика моей спутницы стремительно набирает обороты, перерастая в пародию на рукоприкладство. Я никак не реагирую, неподвижно стою лицом к стальной двери, совершенно вымотанный происходящим, пока Карина щедро осыпает мою спину энергичными ударами. Вскоре её смех переходит в шипение, игнорировать которое получается гораздо сложнее.

— В чём дело, братец? Отвернулся. Противно смотреть, да? Ну, ещё бы! Ты у нас такой правильный, благородный. Куда мне, эгоистке…

— Успокойся.

— А я не хочу успокаиваться, я жить хочу нормально! Нормально слышишь? — она резко переходит на шёпот и мне это почему-то кажется плохим знаком. — Знаешь, каково это — ненавидеть себя, чувствовать свою неполноценность, бояться шарфов и свитеров под горло? Лучше бы твой папаша меня пристрелил тем вечером…

— Заткнись, дура!

Мне вдруг становится ясно, что мы оба на пределе и слова, которые последуют дальше, не принесут ничего кроме боли и запоздалых сожалений. Я не знаю, как можно остановить это безумие, но уверен, что предотвратить его необходимо. Секунда и мы стоим уже нос к носу, прожигая друг друга горящими ненавистью взглядами. Если пару мгновений назад меня сдерживали благородные помыслы, то теперь таковых не осталось. Я оттесняю Карину к стене, плотно прижимаясь к сводной сестре всем телом.

— За-мол-чи.

Сердито беру в ладонь её подбородок и притягиваю пылающее яростью лицо к своему, останавливаясь в паре сантиметров от соприкосновения носами. Её рваное дыхание обжигает кожу, а аромат волос дурманит крепче секретного коктейля на вписке у Чижа. Придирчиво смотрю в широко распахнутые васильковые глаза, от неожиданности направленные прямо на меня и впервые не вижу в них страха, только вызов.

Я более чем уверен, что буду сожалеть о том, что сотворю, но собственное раздражение, помноженное на её неприкрытую дерзость, распаляет кровь, срывая тормоза. Я слишком долго позволял девчонке помыкать собою, и делал это настолько усердно, что она уверовала в свою безоговорочную власть. Видимо, пришла пора сорвать маски.

Карина не противится, когда я впиваюсь в её губы, горячие, податливые, с лёгким привкусом слёз и дождя. Она не отталкивает и не просит остановиться, более того отвечает с неожиданной самоотдачей, которая компенсирует её неопытность, делая ту пикантным дополнением. Мокрые пальцы скользят по короткому ёжику волос на моём затылке, требовательно привлекая к себе, и меня уносит. К чёртям тщётные намеренья держаться подальше. Кого я пытаюсь обмануть? Я изначально хотел обладать ею, и сам был готов отдаться. Живущий во мне правильный парень усердно убивал в себе это желание, а теперь желание убивает меня и будь я проклят, если позволю себе отступиться.

Моя…

Дверь нашей квартиры приходится отпирать на ощупь, не размыкая объятий и губ, не давая опомниться ни себе ни ей. В прихожей сам снимаю с Карины насквозь промокшие туфли и небрежно скидываю их к своим ботинкам. Она тут же вскидывает на меня негодующий хлёсткий взгляд.

— Ты что творишь, Тролль? Итальянские!..

— Как же ты достала, — зло шиплю ей в лицо, внутренне досадуя на свой севший голос. Не хватало ещё, чтоб мерзавка осознала, насколько я сам сейчас уязвим.

Карина возмущенно пытается что-то добавить, но я рывком привлекаю её к себе и вновь закрываю рот единственно действенным способом — своими губами. Полностью отдавшись ощущениям, моя малышка позволяет взять себя на руки и не протестует, даже когда я вношу её в свою спальню.

Остановившись посреди комнаты, опускаю свою ношу на пол и, отстранившись, внимательно всматриваюсь в потемневшие глаза. Сложно взять себя в руки, когда внутри всё рычит и противится этому, но меньше всего мне хочется, чтобы Карина впоследствии о чём-то жалела. Может, стоит дать ей время, позволить сбежать, всё обдумать?

«Чёрта с два! Мы созданы друг для друга», осознание приходит, когда она уже хватается за дверную ручку, добавляя отчаянной ярости к кипящему во мне возбуждению. В два шага оказавшись рядом, властно накрываю тонкую руку своей ладонью.

— Не уходи, не сейчас…

Мой хриплый шёпот тонет в коротком прерванном вдохе:

— И не собиралась.

Её пальцы проворачивают ручку, запирая дверь.

Миг и мой свитер брошен на решетчатую крышу Гериной клетки, а ещё через некоторое время блуза Карины падает рядом. Для нас больше не существует пути назад.

В окна неистово барабанит дождь, вторя моему взбесившемуся пульсу. Непогода украла солнечный свет, отчего в полумраке углов оживают косматые тени. Среди них нет ни одной, которая бы не знала о моей болезненной одержимости Кариной. Они не раз обступали меня, нашёптывая о несбыточности моих грёз, пока я вслушивался в звуки, идущие с соседней комнаты, стараясь представить, чем она занята.

Я верил им. Верил безоговорочно. Бежал от неё, пытаясь одноразовыми связями вытравить из себя эту блажь. Был неразборчивым и ветреным, но увлекаясь другими, в каждой искал что-то похожее на неё и от этого ещё больше себя ненавидел. Наверное, поэтому я так вцепился в Катю. Полная противоположность моей сводной сестры, чем не панацея? А ничем. Что бы я ни делал, с кем бы я ни был — я продолжал мечтать. Всё это время мечты раздирали меня, вспарывали внутренности в попытке расправить крылья. Сегодня я, наконец, решился — позволил им разлететься и осесть на своей коже обжигающими прикосновениями её губ.

Моё безумие… каждая капля боли того стоили.

Постепенно наши поцелуи становятся глубже, а ласки — откровеннее. Вплоть до того, что временами забываем дышать. Лёгкие конвульсивно сжимаются, мысли путаются, ломая все доводы, мешающие нам быть вместе здесь и сейчас. К перестуку дождя добавляется шорох падающей к ногам одежды. На Карине остаётся простенькое нижнее бельё, тёмно-синее в белый горошек и оно заводит меня больше любых кружев, только я не намерен долго им любоваться. Не сегодня.