Твой образ (Второе лицо)

– Молодец, сообразила, - похвалил он и стал гримироваться.

Ей было приятно услышать от него эти обыденные слова, произнесенные столь редким для него, спокойным тоном. Почудилось, что перед ней Бородулин. Даже прикрыла глаза. А когда встряхнулась, прогоняя наваждение, увидела перед собой незнакомца с легкомысленной шевелюрой, рыжими щеточками под носом и полосками бакенбардов на щеках.

– Ну-с, похож на гусара?
– Некторов смотрелся в зеркало и, как ей показалось, приглаживал усы с щегольством и удовольствием.

Это новое, пусть искусственное, превращение на миг принесло уверенность, что еще не все потеряно и что-то можно изменить в лучшую сторону. Сейчас он даже немножко нравился себе.

Они вышли из корпуса и на проходной столкнулись с Петельковым: Но тот, кивнув Октябревой, мельком скользнул по Некторову, не узнав его. "Отлично, - подумал он.
– Теперь остается, как в сентиментальном романе, посетить собственную могилу или оказаться братом матери и дядей своей жены".

Солнце уже садилось, но все еще пекло с жестоким остервенением. В многоцветной городской толпе он, как никогда, ощутил свое изгойство, оторванность от всего и всех.

В троллейбусе его грубовато потеснили два парня-атлета. С тоскливой обреченностью он подумал о том, что еще недавно мог так шевельнуть плечом, что эти сопляки вылетели бы за дверь. По своей уже новой привычке стал рассматривать пассажиров. Внешне он ничем не выделялся среди них, и это слегка утешало. Вон сидит старик с костылем, а у того мужчины лицо перекошено нервным тиком. Слава богу, у бородулинской невзрачности нет броских дефектов.

Смятение, тревога и злость охватили его, когда очутился на своей улице. Октябрева плелась где-то сзади, но он не оглядывался. Все мысли были устремлены к дому, куда он шел. У подъезда остановился, перевел дыхание.

– Я тоже войду, - раздался рядом голосок.

– Это уже нахальство, - возмутился он, не оборачиваясь.

– Войду, - упрямо повторила Октябрева.

– Поймите, это бестактно, - он развернулся к ней.
– Да я просто не пущу вас к себе.

– К себе?
– губы девушки грустно изогнулись.

– Ах, ясное море, - выругался он.
– Ну идемте, идемте, полюбуетесь уникальнейшей сценкой. Будет потом о чем болтать со своей театральной подружкой.

– Как не стыдно!

– Вдруг нервишки сдадут, хлюпать начнете? Между прочим, хочу доставить себе удовольствие - переночевать дома. На правах друга Некторова, приехавшего, скажем, из Киева.

– Вы с ума сошли, - заволновалась она.
– В клинике будет переполох.

– Лично мне клиника принесла куда больше неприятностей.

Какой хитростью отшить от себя эту большеглазую куклу? Она так раздражала его, что он даже не успел проникнуться серьезностью положения и здесь, у родного порога, с любопытством обнаружил леденящую пустоту в груди. Ни волнения, ни страха.

– Не пущу!
– Октябрева вцепилась в его рукав.
– Или пойду с вами. Вдруг плохо себя почувствуете? Нет, я просто не имею права отпускать вас.

– О каких правах вы тут рассусоливаете? Принесли одежду, грим, помогли выбраться в город и вдруг стали права качать. Не смешно ли?

– Вы черствый, злой, эгоист.

– Ну-ну, продолжайте; нахал, подонок, уродина, психопат.

Из подъезда вышла женщина и подозрительно оглянулась на них. Некторов узнал в ней соседку по площадке и чуть было не поздоровался.

– Шут с вами, пошли, - грубо сказал он и стал подниматься на второй этаж Возле своей двери остановился, бросил в сторону Октябревой злобно-отчаянный взгляд.

Глаза девушки расширились от испуга. Покусывая губы, она вертела сумочку. Он усмехнулся.

– Всю помаду съели. Успокойтесь. Если разобраться, старая история; Одиссей возвращается домой, а его не узнают - И решительно нажал кнопку звонка.

Послышались небыстрые шаги. Дверь отворилась, и Некторов ощутил болезненный толчок в груди - перед ним стояла мать. Волосы ее совсем побелели и легким облаком окутывали голову. К горлу его подступил твердый ком, он глубоко вздохнул, стараясь придать лицу спокойствие. То, что организм отреагировал на появление родного человека, так обрадовало, что удар встречи несколько притупился, стушевался, и это было спасением.

– Входите, - пригласила Настасья Ивановна равнодушно, не спрашивая, кто они и откуда.

– Я - бывший сослуживец Виталия, - сказал он слегка осевшим голосом и неожиданно представился: - Бородулин Иван Игнатьевич. А это Лена, моя супруга.

Октябрева вспыхнула от такой выходки, уничтожающе взглянула на него, но промолчала, любезно улыбнувшись хозяйке.

– Идемте, - все таким же безразличным тоном сказала Настасья Ивановна. С того дня, как она потеряла своего мальчике, все для нее лишилось смысла, потянулась длинная череда одинаково тусклых дней. Несправедливость судьбы надломила ее. Поддерживало одно - ожидание будущего внука. Но все, что имело хоть малейшее касательство к сыну, было дорого ее душе.

Они вошли в комнату. Здесь ничего не изменилось. Тахта, застланная зеленым бараканом, письменный стол, полка с медицинской энциклопедией. Книжный шкаф, на верху которого великолепная коралловая ветвь гипсовой белизны. Не из этой ли комнаты вынесли его несчастное тело?
– мелькнуло у Некторова. Лишь один новый предмет - крупно увеличенное фото на стене, окантованное траурной рамкой. Увидев его, Некторов обомлел, в горле защекотало, забулькало, и он чуть не расхохотался. Какое дурацки важное лицо у этого парня!

– Садитесь, - кивнула Настасья Ивановна.

Но ни он, ни Октябрева не шелохнулись - так приковал их внимание портрет. Настасья Ивановна вынула из халата платок, промокнула глаза, повторила:

– Садитесь.

Только тогда он перевел взгляд на мать, увидел, какой она стала щупленькой, как небрежно одета - в халате, тапочках на босу ногу - и, как-то сразу потеряв контроль над собой, рванулся к ней. Она растерянно и неловко обняла его. Беспомощно зарывшись лицом в ее грудь, он невнятно промычал: "Мама!"

– Милый, вы так сильно любили моего сына?
– неясная тревога охватила ее.
– Кто вы?

Октябрева оглушенно смотрела на них, и лишь когда Некторов опомнился, соскользнула в кресло.

Он провел ладонью по лицу, взял себя в руки. Трезвым сдержанным тоном сказал:

– Виталий проходил в моей клинике ординатуру. Способный был человек. Я бы даже сказал талантливый.

"Однако скромности ему не занимать", - отметила про себя Октябрева, но тут же устыдилась своего вывода - ведь он мать утешал!