Твоя случайная измена

— Ну, а что? Значит, честный. С замужней мутить не готов.

— Я не буду мутить с ним! — возражаю я резко.

«Я ж не ты», — добавляю, уже про себя.

Мимо нас пробегает мужчина. В лосинах! О, Боже… Я отвожу глаза. У него задница крепче моей! Но подняться я смогу теперь только с одной целью. Доползти до машины и сесть. Нет, сперва переодеться! Не разъезжать же по городу с потными пятнами на футболке…

Мы расстаёмся на радостной ноте. Машку я уверяю, что не обиделась. А про себя уже строю планы на вечер.

В магазине по пути домой покупаю продукты. Только здоровую пищу! Теперь я не ему колбасу и мучное. Дома провожу тщательную ревизию холодильника. И к приходу Илья у меня всё готово.

Он, облачившись в домашнее, возникает на кухне.

— Привет, — бросает через плечо. Открывает заветную дверцу.

Какое-то время стоит, молча глядя внутрь. А затем закрывает. Я, как ни в чём не бывало, продолжаю листать каталог.

Самойлов, открыв дверцу снова, громко хмыкает:

— Ну, и что это? — говорит, обернувшись ко мне.

Средняя полка пустует. За исключением остатков колбасной нарезки и ломтика сыра. Которые я, от своей щедрости, пожертвовала ему, на первое время. Всё остальное ютится на третьей. Там же висит, прикреплённая скотчем записка: «Настя». А на двух верхних — «Илья».

— Это — новая система координат, — произношу, удостоив его коротким взглядом, — Будем жить как в общежитии, помнишь?

Он проводит языком по нижней губе. И, втянув её, думает.

— Ты серьёзно? — говорит, наконец.

Я спешу убедить его:

— Да! Теперь у каждого из нас есть своя полочка в холодильнике и своя комната. Кстати! — восклицаю, отвлекшись от шопинга, — Забери свои вещи из спальни. Я буду там жить.

— Может, ещё и щеколду поставишь? — произносит с издёвкой.

— Может быть, и поставлю, — говорю я серьёзно.

— Насть…, - начинает Илья.

И я понимаю. Если сейчас он опять скажет мне: «Не дури», то я овдовею. Убью его чем-нибудь! Мы же на кухне…

Но Самойлов, вздохнув, изрекает:

— Цирк какой-то, — и хлопает дверцей холодильника.

Я молчу. Наблюдаю, как он делает чай. Только себе одному. Смотрит на булочки в хлебнице.

— Это тебе, — говорю снисходительно.

— Спасибо, — смягчается он.

Хочу сказать ему, что это вовсе не жест доброй воли. А необходимость! Я бы с радостью съела их сама, но мне нельзя. Однако же он улыбается. Так, будто всё это — розыгрыш. Типа, я пошутила? Ага…

— Мой адвокат подготовит бумаги о разводе, тебе останется только подписать их, — говорю ему, чтобы обидеть. Чтобы сбить эту улыбку с его лица! Получается…

— У тебя есть свой адвокат? — Самойлов выглядит удивлённым. Он кусает. И пол «язычка» остаётся во рту, — Не знал.

— У меня есть, — соглашаюсь я коротко.

Он хмыкает, жуёт. Бросает в рот оставшуюся часть. Чайник уже закипел, но он не спешит выключать его.

— Я же сказал тебе, нет, — говорит равнодушно. Как будто идёт разговор о покупке дивана.

— Скажешь об этом в суде, — говорю я финальную фразу. Хотя, нет! Это ещё не финальная.

Илья вздыхает. Выключает свисток. У нас старомодная кухня. Мне это ближе, чем всякий хайтек.

— Хорошо, если тебе полегчает, — произносит с издёвкой.

Заварив свой напиток, берёт из пакетика «язычок». Я представляю нас в зале суда. Судью с молоточком в руке…

Вот это — взаправдашний цирк! Мы просто подпишем бумаги. И семьи, как не бывало. Хотя, её, наверное, нет уже несколько лет. Сколько длится «случайная связь»? Вот столько лет и отсутствует связь между нами.

— И учти, что продукты на своей полочке я пересчитала, — бросаю я в спину. И морщусь от этого. Гадко!

— Всё понятно, — кивает Илья.

Когда он уходит, я беру из пакетика «язычок». Всего лишь один. Чтобы просто понюхать. Жор нападает всегда в моменты стресса. А сейчас у меня такой стресс! И я понимаю, что могу съесть весь пакет, целиком. Затягиваю узел покрепче. Залпом допиваю оставшийся кофе, и отправляюсь наверх.

Спустя полчаса, в спальню стучится Илья. Правила понял! Уже хорошо.

— Я за вещами, — бросает с порога. Звучит так, будто он собирается съехать. Но только в соседнюю комнату. Гостевую.

Пускай! А детям скажу, если что, что папа храпит. Или, что портит мне воздух. Жизнь портит. Вот!

— Бери, — говорю, поливая цветы.

С маминой лёгкой подачи у меня появилась китайская роза, и фикус. Правда, он сдох! Но маме я говорю, что регулярно его поливаю. Она редко ездит к нам.

Самойлов шуршит пакетами в шкафу. Выгружает его содержимое. Но не в чемодан, а в корзину с бельём. Как будто собрался стирать.

— Где мои запонки? — вопрошает он, хмурясь.

Я вспоминаю подарок его, от коллег. Там ещё что-то написано.

— Зачем они тебе? Ты их не носишь.

— Я просто хочу узнать, где, — говорит он, беря свой будильник. Он умный, и будит его в правильной фазе сна. А я просыпаюсь в «неправильной».

— Где-то лежат, — говорю равнодушно, — Найду, отошлю бандеролью.

Спальня гостей через стенку. Напротив супружеской — сдельный санузел. А дальше — «хоромы» детей. У Дины большой «взрослый» шкаф, настенное зеркало, заяц, размером с неё и стол для уроков. А у сына бардак! Как зайдёшь, непонятно, где шкаф, а где стол…

— Под дверью оставь, — отвечает супруг.

Я киваю. Он взял только самое главное. Остальное не стал. Тапки его, мой подарок, жмутся друг к другу в шкафу. Рубашки, из тех, что ещё уцелели.

Он уходит, я слышу возню за стеной. И смотрю на совместное фото. Где-то, помню, прочла, что ставить его нужно в «зоне любви». Ну, я и поставила! Вот только это не помогло. Беру его в руки, в скромной серебряной рамочке. Самойлов на нём ещё юный, с копной жёстких и тёмных волос. Ещё не видно его седины, а седеть он стал рано.