Ты будешь жить

– Ты хочешь в академию?

Я ответил согласием,- конечно же хочу.

– Тогда надо будет съездить на небольшую войну, защитить русскоязычное население в Чечне. Воевать не придётся, тупые чурки разбегутся при виде наших танков.

Я согласился. Сначала отправили в Моздок, там получили танки. А утром 26 ноября получили приказ, идти на Грозный.

Мы шли как на параде – с открытыми люками. За нами пехота, ополченцы Руслана Лабазанова. А потом по бортам вдруг ударили гранатометы... Мы так толком ничего и не поняли, никто даже выстрелить не успел. Да и не готовы мы были стрелять. Стоял сплошной кромешный ад. Ничего не было видно, машина тряслась от попаданий. Мысль у всех была только одна – выбраться. Рация молчала, слышались только крики и стрельба. Всё было как в кошмарном сне. Потом наша машина загорелась. Наводчик рванулся в верхний люк, и и повис в проёме, его срезало пулей или осколком. Я за ноги затянул его обратно в башню. Вместо лица каша. Рванулся из машины сам...Пуля ударила в плечо, потерял сознание. Очнулся в каком- то подвале, вокруг чеченцы. Плен... какой-то бородатый врач, может быть русский, может чеченец вытащил пулю.

Когда пришёл в себя пришли чеченцы и сказали, что министр обороны отказался от нас. Сказал. Что мы давным давно уволены из армии, и в Чечню поехали сами, в качестве наёмников.

А потом меня просто без обмена и безо всяких условий отдали нашим, потому что я уже доходил, просто умирал. Чеченцы вывезли меня из города и передали каким то монахам или священникам. Я не помню, потому что всё время был в отключке.

А мной занялись особисты. Вопрос был один и тот же, почему остался жив, а весь экипаж погиб? Почему чеченцы сделали операцию и потом отдали без выкупа?

Из армии уволили, вроде как по сокращению. Начал пить. Жена ушла и уехала к родителям.

И я понял, что все мои беды и мытарства, от гордыни. И ещё, что мне надо покаяться и со смирением нести свой крест покаяния, независимо от того, как сложится жизнь и что меня ждёт. Потому что мирская и грешная жизнь для меня закончилась. Остались только смирение и молитвы. И я стал жить другой жизнью, стараясь помочь тем, кому могу.

Но ты другой. Я вижу, что ты многое пережил, но душа твоя не не готова к смирению. Во всех твоих поступках я вижу лишь твоё желание покарать людей, причинивших тебе столько горя.

Я не гоню тебя. Но думаю, что ты не останешься у нас. Рано или поздно ты вернёшься в свой мир.

* * *

Сержант милиции Мирошниченко чувствовал себя героем войны. Месяц назад он вернулся из чеченской командировки, где три месяца провёл на блоке в Гудермесе.

Блок- пост несколько раз обстреливали боевики и он не струсил, вместе со всеми отбивал нападение. В группировку на него отправили наградные документы. Но обещанной медали всё не было, боевые задерживали, квартиру не давали. В его памяти навсегда осталась картина сожжённой колонны ОМОНа и вид обгорелых двухсотых. А тут ещё жена бесконечно пилила и пилила, а вчера с ребёнком уехала к своей матери. Мирошниченко нервничал и не находил себе места. Зайдя на местный рынок и потрясённый тем, что кавказские торговцы чувствуют себя как дома, он перевернул у них лоток с фруктами. Он был в штатском и азербайджанцы не знали, что он милиционер.

Его потащили в подсобку, бить.

С криком,

– Черные наших бьют!
– за милиционера вступились местные парни, пившие пиво. Началась свалка, горячие торговцы схватились за ножи. Кто-то из покупателей вызвал милицию. Приехал ОМОН и с ним, начальник милиции общественной безопасности майор Лысенков, который узнав о причине конфликта назвал Мирошниченко- мудаком. Начальник МОБ переполнил чашу терпения. Мирошниченко от расстройства выпил, его отстранили от службы, всю ночь он не спал. Утром сержант надел камуфляж и поехал к своему другу Андрею Смышляеву. Тот служил вевешным прапорщиком Чечне . Они выпили, потом ещё, потом третий тост за павших.

– Я кричу по рации,- ...у нас стрельба! А мне в ответ:

– Держись, «Север», это мой позывной, ...
– Разберёмся в обстановке, пришлём помощь.... Держаться так держаться, ведём бой, потом выхожу на связь снова. Кричу - у нас заканчиваются боеприпасы!

А из штаба отвечают «ночью посылать бэтээры бесполезно, машины сожгут. Только рассветёт, придёт помощь».

У нас Сашку Голенкова в голову ранило, не поймёшь живой или уже убитый, весь в крови. Прапорщик армеец, поздно вечером через блок ехал, остался до окончания комендантского часа. Так ему разрывная прямо в шею попала. Кровищи как на бойне. Я матом кричу:

– ...Суки...вы офуели... мы погибаем!

– А нам советуют экономить патроны и постараться продержаться до утра. Мы продержались. Утром пришли вертушки и вевешники хабаровские на броне. Рядом с блоком двенадцать бородатых нашли. Мне тогда заместитель командующего группировкой руку жал. Обещали медаль дать. Только зачем она мне, мы ведь не за награды воевали. А эта крыса штабная, мудаком, при ребятах с ОМОНа.

После выпитых двух бутылок ветераны решили вместе ехать в Чечню, там гибнут наши боевые товарищи. Завтра.

А пока, решили проехать на вокзал и заглянуть в кафе «Кавказ». Смышляев сказал, что это кафе держат кавказцы и там вечерами собираются недобитые боевики. Им стало легко от принятого решения и они выпили ещё, на посошок. Смышляев прихватил с собой гранату.

* * *

Кафе «Кавказ» держали не чеченцы, а армянин Самвел Меликстян. Это был полный представительный мужчина, с большой золотой печаткой на пальце. Воплощенная мечта одинокой женщины после тридцати пяти, о солидном женихе. Но Самвел был женат. У него было пятеро детей. Самвел воспитывал их по армянским законам.

– Дети для армянского мужчины — это святое, — говорил он. — Ты можешь изменять жене, иметь две или три любовницы, но ты никогда не должен забывать своих детей. Армянин, бросивший семью и не помогающий детям это позор.

Сегодня кафе было закрыто на спецобслуживание. Старшему сыну Гарику исполнилось четырнадцать лет. Ребятам, которые пришли в кафе, было лет по тринадцать- пятнадцать. Это были одноклассники, мальчики из одного двора, одна девочка из музыкальной школы. У Элины были черные волосы, зелёные глаза и необычная фамилия — Россолимо. Она была гречанка из Крыма, но любила говорить, что её предки из Италии.

Девочки крутились около зеркала. Мальчики переговаривались грубыми голосами и безостановочно ходили в туалет курить. Гарик- толстый, смуглый, в галстуке бабочка — сидел во главе стола и громко стучал по бокалу столовым ножом.

– Друзья мои, прошу всех к столу. Сейчас будет тост.

Столы были заставлены вазами с цветами, зеленью, блюдами национальной кухни- путук в горшочках, чанахи, хачапури, обязательные шашлыки.

Женька в это время грузил в тачку мешок с рисом.

Раздался звонок в дверь. Самвел, чертыхаясь в полголоса, закричал:

– Закрыто! У нас спецобслуживание- Приоткрыл дверь.

У порога стояли двое мужчин в форме.

– Всем предъявить документы! Милиция.

– Какая милиция- полиция дорогой? У нас спецобслуживание, дети... день рождения.

– Ты что, не понял меня? Какие на хрен дети! Этот жирный тоже ребёнок? Ну-ка руки в гору!

Мирошниченко ухватил Гарика за руку, стал выкручивать её приёмом. Самвел бросился на защиту сына. Схватил Мирошниченко за грудки и они упали на пол, покатились, опрокидывая столы и стулья.