Ты пожалеешь

Харм и Катя… вместе.

А ведь моя интуиция орала об этом много дней!

С губ срывается нервный смех, хотя по щеке сползает едкая капля.

Два месяца боли и слез, улыбок вопреки всему, надежд, тревог и диалогов с пустотой… против двух месяцев их жаркого секса на шелковых простынях.

Этот урод наврал мне даже про мать.

Интересно, а знает ли он, что Катя — моя лучшая подруга?..

Интересно, а знает ли Катя, что он…

— Твою ж… — Пол под ногами становится вязким, стены качаются, картинка мутнеет. «Знакомства» с ним я не переживу.

Расталкиваю локтями слэмящуюся нечисть и бегу к подсобкам.

Пара шагов — и спасение: пальто, ботинки, шарф, промозглый тихий вечер… Нельзя, чтобы дыра в груди возникла снова. Но, черт, кажется, она уже там…

На пути вырастает грозный Никиас и сует мне в руки пустой поднос.

— Куда намылилась, тезка? — Он подталкивает меня обратно в зал. — Нам не хватает людей. А ну живо работать!

Глава 27

Удары барабана и басы отдаются в желудке, гитара и семплы оглушают, голос Харма пробирает до мурашек. На танцполе беснуется и горланит разгоряченная толпа, кондиционеры не справляются с наплывом посетителей, вжав голову в плечи, я ношусь от столиков к кухне и обратно, и по спине течет пот.

Душа обмирает, словно мышь в мягких лапах неизбежной смерти, дурные предчувствия не дают покоя. Сегодня что-то произойдет. Все полетит кувырком…

Обвязав могучую талию черным фартуком и вооружившись подносом, Никиас сам бросается в бой, и я, улучив момент, сбегаю в подсобку.

Забиваюсь в угол, прячу лицо в ладонях и глубоко дышу.

Нам троим все равно придется общаться.

Нужно сделать выбор и следовать ему до конца. Ранить Катю я не могу. Значит, буду до последнего изображать, что мы с ее парнем не знакомы.

Возвращаюсь в зал, когда сет группы заканчивается — Харм доводит зрителей до экстаза песней про спички и смерть, снимает гитару, ныряет в толпу и плывет по волнам обожания до тех пор, пока его бережно не ставят на ноги.

Под овации группа идет к зарезервированному столу у окна. Взбудораженная Катя виснет на Харме, что-то настойчиво тараторит, озирается в поисках меня и поднимает руку.

— Ника! Иди сюда! — Читаю по губам и врастаю каблуками в дрожащий от музыки пол. Я ищу пути к отступлению, но Никиас, пролетая мимо, орет:

— Тезка. Тебя зовут. Пятый столик!

Подкашиваются коленки, от шока и гребаного бессилия не хватает воздуха.

Но я расправляю плечи и смело иду навстречу унижению.

Весь мой путь Катя яростно подмигивает мне и незаметно тычет пальцем в сторону Харма. А меня накрывает осознание: она не может иметь подругу-официантку, и все наше «знакомство» ограничится такой вот игрой «в шпионов». От ее глупости и снобизма мутит, но жалость перевешивает — подхожу к столику, дежурно скалюсь, достаю блокнот и чирикаю:

— Счастливого Хеллоуина, ребята! Выбрали что-нибудь?

Харм срезает меня холодным взглядом, но я не ведусь и с показным равнодушием ожидаю, когда его друзья и девушка определятся с ответом.

Тогда он откидывается на спинку стула и, глядя мне прямо в глаза, тихо сообщает:

— Да, выбрал. Я хочу тебя.

Сердце подпрыгивает к горлу, и карандаш до дырки царапает листок. Кошусь на Катю, но она так и сидит, уткнувшись носом в меню.

Харм точно больной. Что он несет? На миг реальность отключается, и мы просто смотрим друг на друга.

Но заливистый смех Кати не дает оторваться от грешной земли:

— Никиас очень креативный парень! С такими названиями коктейлей «Бессонница» будет иметь успех!

Я вспыхиваю, чертыхаюсь про себя, дрожащей рукой записываю заказы и отваливаю. Мы заучивали меню наизусть, как же я могла забыть, что у всех коктейлей и блюд нашего клуба названия с эротическим подтекстом?

Этот придурок опять развел меня, и я ненавижу себя за непроходимую тупость и отсутствие воли.

Стоило ему со мной заговорить, и я поплыла. И мне было абсолютно пофиг на сидящую рядом Катю.

Да что со мной не так…

Идиотский развеселый костюм жмет и оголяет все что можно, я чувствую себя беззащитной и раздетой. Больной ублюдок видел меня в еще более откровенном виде и сейчас, за столиком, глумился и издевался. Надо было огреть его подносом и высказать все, что я думаю о нем. Надо будет плюнуть ему в коктейль.

Передаю бармену список и прошу у него водки. Он поддается на уговоры и, оглядевшись вокруг, наливает шот. Опрокидываю пойло в рот, благодарю отзывчивого коллегу и спешу в уборную — умыться и привести в порядок мысли.

Навстречу, оттеснив меня к приоткрытой двери с табличкой «М», вылетает потревоженная парочка, и в проеме я вижу парня в черном, согнувшегося над раковиной.

Это Харм. И из его носа хлещет кровь.

Захмелевший от водки и стресса разум дает сбой — мне хочется подбежать к нему и спросить, не требуется ли моя помощь, но я стискиваю зубы и продолжаю отстраненно наблюдать за его мучениями.

Он брызгает водой на лицо, и алые ручейки стекают по фаянсовым стенкам, вытирает губы рукавом, роется в кармане и глотает таблетку. Смотрит в зеркало, коротко матерится, выпрямляется и, шмыгая, идет к выходу.

Спасаюсь в своей любимой подсобке — среди метел, ведер, швабр и чистящих средств.

Пульс грохочет в ушах.

Сегодняшний вечер — всего лишь испытание в череде прочих. Я выдержу.

Он закончится. Все пройдет.

Нужно вернуться к работе — поставить коктейли перед самодовольными рожами Кати и ее новых друзей, пожелать им приятного времяпрепровождения, улыбнуться и обо всем забыть.

Харму я давно не нужна. Он мне — тоже.

Повыше подтягиваю лиф платья, поправляю корсет и спешу к бару, но за спиной раздаются быстрые шаги, и чьи-то пальцы тисками смыкаются на запястье. Вскрикнув, я оборачиваюсь и замираю — эти зеленые глаза так близко.

В них тлеет обожание.

Между нами было столько удивительных моментов. Столько надежд, доверия и тепла…

Но идеальное лицо напротив перекашивает поганая ухмылка:

— Ника? — Харм отстраняется и скептически оглядывает мой костюм. — Да, потрепала тебя жизнь… Ну, и где же теперь твой уровень? Тебе до меня тянуться и тянуться.

На голову словно выливают ушат холодной воды. На смену светлым чувствам приходит разочарование и усталость.

Пытаюсь высвободить руку, отступаю на шаг и выплевываю: